За эти пару недель, к Ромке мы ездили, раз пять. Мы с ним гуляли, разговаривали, знакомились. Малыш в основном молчал, хотя Ирина Григорьевна заверила, что он здоров и развит, и это видимо стресс, да я и не настаивала. Мне нравились наши недолгие встречи. Говорила по большей части я. Сперва мне было неловко, я не знала о чём говорить. Первый раз меня и вовсе хватило только на то чтобы представить себя да Кирилла, который всегда сопровождал меня, в поездках в детский дом, и был рядом, и разговорчивостью, кстати, тоже не отличался.

Мы так и сидели, Ромка на стульчике, в той же столовой, которая сейчас была пуста, и я перед ним на коленках, и Кир позади. Мы смотрели друг на друга, я и ребёнок, и так меня тогда пробрало, от этого взгляда детского, но такого взрослого. Всё он понимал, просто не принимал ещё. Его психика огораживала его, не давала запуститься механизму разрушение, а вот понимание было.

Потом, через силу, я узнала у Кирилла подробности аварии, в которой погибли родители Ромки, и оказалось, что он нечаянно увидел репортаж по телевизору. Как раз шёл один из новостных каналов, и совсем не было цензуры, и там во всех жутких подробностях было показана спасательная операция, и Ромка узнал маму. Вот откуда в этих детских глазах, печать скорби, да только мозг ещё не может обработать столь жуткую информацию, и превращает её в дурной сон, чтобы его носитель выжил и не сошёл с ума.

Позже стало легче, я не ждала от него ответа, просто болтала, брала за ручку, и мы шли гулять, и я рассказывала про новый проект на работе, или про то, как ездила к своей тётушке, которой к слову, ничего пока не сказала, никому не сказала, пока не хотела, потом.

Рядом шёл Кирилл, и если я к нему обращалась, поддакивал, и дополнял.

За это время перелопатила столько литературы, столько детских психологов выслушала и поняла только одно, надо быть искренним, отрытым, слушать и слышать. Ребёнок сам решит, когда можно довериться.

Ирина Григорьевна попросила осторожно упоминать о совместной жизни, говорить об этом стоило издалека, и я порой рассказывала Ромке про пустующую детскую комнату, и про большую ёлку, что стояла в нашей гостиной.

Он молчал всё время, не считая коротких «да», «нет», когда требовался точный ответ, но на пятый раз, когда мы приехали, нетерпеливо схватил меня сам за руку, и потащил на прогулку, будучи совсем одетым. И это было маленькой победой в налаживании наших отношений.

В день, когда мы приехали его забирать, Кирилл сразу направился в кабинет к Ирине Григорьевне, а я пошла, искать своего мальчика.

Он был в игровой комнате, вместе с остальными детьми, но увидев меня, бросил всё и побежал навстречу. Сказать, что я была счастлива ничего не сказать. Я подхватила его на руки и обняла маленькое тельце, и втянула аромат его макушки, теперь ставший родным, примесь детского мыла, и чего-то сладкого, с горькой частицей казённого запаха, холодного и чуждого, который хотелось выдворить из этой композиции раз и навсегда.

— Привет, Ромочка, — пробормотала я, и осторожно поставила на ноги ребёнка, рассматривая, не напугал ли его мой порыв.

Нет, не напугал. Ромка, смотрел спокойно и открыто. Удивительно, как дети проникаются моментально лаской и заботой.

— Рома, хочешь поехать со мной и Кириллом, к нам? — спросила осторожно я, присев на уровень его глаз.

В них вспыхнул интерес, но он молчал, и я продолжила.

— А сюда не вернёмся, хочешь? — снова спросила, всматриваясь в голубые глаза.

Мы стояли в светлом коридоре. Детский дом тоже украсили к новому году, и теперь на стенах висели самодельные снежинки, и гирлянды.

— Дрей, — вдруг сказал Рома.

— Что? — я не поняла.

— Дрей, — уже совсем тихо и несмело, повторил он.

— Я не понимаю, прости, милый, — пожала я плечами и погладила худенькую ручку.

— Он говорит, Андрей. Это я, — вышел из игровой высокий подросток, и я уставилась на него снизу вверх, потому что так и сидела на корточках перед Ромкой.

Парень был высок, и тоже светлым, с короткой стрижкой, и голубыми глазами. И, несмотря на юность, он был, крепким, и выражение его лица было довольно таки сурово. На нем был простой спортивный костюм, и кроссовки.

— Здравствуйте, — поздоровался он, и я поднялась, озадаченно разглядывая его.

— Здравствуйте, — ответила, и совсем на инстинктах притянула Ромку к себе, но он оттолкнул меня, и наоборот спрятался за парнем, а тот по отечески потрепал его по голове, прижав к бедру.

— Вы хотите усыновить, Ромку? — спросил он.

Первым моим порывом было ответить утвердительно, но я сдержалась.

— Почему ты спрашиваешь?

— Ромка мой брат, — ответил Андрей, продолжая трепать макушку выгладывающего из-за него малыша.

— Брат? — изумилась я.

— Да, мой родной брат, мы вместе сюда попали, после смерти родителей, — ответил он ровно, и голос то у него тоже был такой не по-мальчишески низкий.

— Мне никто ничего не сказал, я не знала, — протянула я, пытаясь обуздать сумбур, творящийся в голове.

— Верю, — усмехнулся Андрей, — просто у Ромки возраст, подходящий для усыновления, а я уже не котируюсь, меня не возьмут, поэтому ничего и не сказали.

— А сколько тебе?

— Пятнадцать.

— У вас такая большая разница.

— Да, — вдруг улыбнулся Андрей и присел перед Ромкой на корточки, потрепал за щёчку, — нежданный подарочек, так мама его называла.

Я сглотнула моментально вставший в горле ком.

— Мне жаль, Андрей, прими мои соболезнования.

— Спасибо, — вздохнул он, и снова глянул строго, — прошу, заботьтесь о нём, он очень славный, даже когда истерит, всё равно славный.

— Я обещаю, — закивала я.

— И может, вы позволите его навещать, ну когда вам будет удобно, — снова голубые глаза смягчись.

И с Андреем произошло то же что и с Ромкой, только наоборот. Здесь было полное понимание и принятие трагедии, и щиты были выставлены прочные, потому что рассчитывать ему было не на кого, но они давали слабину, потому что, несмотря на то, что он был взрослым, он был ещё ребенком, по сути, у которого разом не стало родителей, и ему пришлось наращивать броню, не только для себя, но и для брата.

— Я обещаю тебе, что буду заботиться о твоём брате, и любить его, навещать ты его сможешь когда захочешь… — и по мере того как я это говорила, я понимала, что должна сделать, как поступить правильно.

Мальчишки ушли в игровую, прощаться, а я поспешила в кабинет директора.

— Какого хрена, вы скрыли, что у него есть старший брат, — рявкнула я без предисловий, влетев в кабинет.

Ирина Григорьевна вскинула на меня взгляд, Кирилл тоже повернулся, но промолчал.

— А что бы это поменяло? — спокойно спросила она, явно не впечатлённая моим гневным выпадом.

— Ничего бы не поменяло, просто нужно было быть честной, — злилась я, и на её спокойствие, и не на вмешательство Кирилла, который с интересом слушал наш диалог.

— Вот именно, ничего бы не поменяло, — продолжила Ирина Григорьевна, — Андрею пятнадцать лет, у него один путь, здесь до восемнадцатилетия, армия и большой мир, а Роман может ещё обрести семью.

Я прикрыла глаза.

Я понимала, что она права, по своему, права. Но всё это казалось скверным, искажённым каким-то. Ведь они, это всё что осталось у них в этом мире. Ведь это несправедливо разлучать их.

— Чего ты хочешь, зеленоглазая? — наконец подал голос Кирилл, и встал из-за стола.

Я прижала ладони к горящим щекам, и сделала пару вздохов. Мне нужно было собраться, потому что я уже знала, чего я хочу, мне осталось только это озвучить.

А решение зависело от Кирилла.

— Не хотите же вы сказать, что вы усыновите ещё и Андрея? — Ирина Григорьевна, смотрела пристально на меня, а я на Кирилла.

— Кирилл, мы должны их забрать, обоих.

На его лице не мелькнуло не единой эмоции, впрочем, это и не удивляло, он в этом спец. Но всё же, хотелось бы понять, о чём он думает, ведь наврядли, беря меня в любовницы, он думал, что станет отцом, да ещё и двух сыновей, и наврядли этого хотел.