— Где мы, Кирилл? — я озадачено осматривала местность, когда он помог мне выйти, и повёл к махине дома. По пути увидела большую детскую площадку, сейчас пустующую, и какие-то хозяйственные постройки.

— Всё сейчас узнаешь, — всё в той же манере повторял Кир, ведя меня к ступеням крыльца.

А потом я увидела табличку на фасаде дома, красную и официальную, и встала как вкопанная. «Детский дом № 2» гласила она.

— Зачем мы здесь? — совсем растерялась я, хотя в глубине души уже поднималось понимание, но ещё не оформлялось и требовало подтверждения.

Но ответить Кир не успевает. К нам навстречу выходит круглый низкий пожилой мужчина. У него на плечах висит телогрейка. Сам он одет в брюки на подтяжках, и клетчатую рубашку. Он радушно смотрит на Кира, своими тёмными глазами из под кустистых бровей, и растягивает губы в улыбке, а руки в приглашающем жесте.

— Кирилл Дмитриевич! — неожиданно низким голосом восклицает он, и Кир отделившись от меня, стремительно подходит к нему, и мужчины обнимаются.

— Привет, Михалыч! — говорит Кирилл, и поворачивается ко мне.

— Знакомься, зеленоглазая, Пётр Михайлович, — представляет он мне кругляша.

— Добрый день, — несмело говорю я, всё ещё не до конца понимая, что происходит.

Пётр Михайлович протягивает мне руку, и несильно сжимает в своей, горячей и сухой, и при этом не перестаёт улыбаться.

— Это Светлана, моя женщина, — представляет меня Кирилл.

— Очень приятно, — опять пропел низко Пётр Михайлович.

— И мне, — вклинилась я, вытаскивая свою ладошку, из горячих пальцев.

— Ну, пойдёмте, — приглашающее открыл дверь Петр Михайлович, и Кирилл подхватил меня под талию, забравшись рукой под расстегнутую шубку, потянул вперёд.

— У нас сейчас тихий час, — продолжал между тем Пётр Михайлович, когда мы следовали за ним, через просторный вестибюль, — Ирина Григорьевна уже заждалась, — дополнил он, и неразберихи в моей голове стало больше.

— Кирилл! — зашипела я, когда мы вошли в тёмный коридор.

Внутри особняка было довольно аскетично. Голые светлые стены, минимум мебели, много света, благодаря большим окнам, со светлыми занавесками, и запах чистоты. Прям вот смесь из свежих средств для уборки, и тонкий аромат цветов.

— Спокойно, зеленоглазая, — ответил на это Кирилл, видя, что я начинаю нервничать.

Тем временем Пётр Михайлович, довёл нас до высокой деревянной двери, и, стукнув пару раз, открыл её, пропуская нас вперёд.

Это был большой кабинет. Такой, какой бывает в школе у директора. Со стеллажами заставленными папками, с длинным столом, посередине, и рабочим у самого окна. С портретом президента на стене, и широкой вычурной люстрой. С висячими цветами на подставках ёлочках, и восседающей за тем самым столом женщиной строгого учительственного вида.

Дама была уже в возрасте. Темные волосы были собраны в высокую причёску. На носу были очки, тонкие губы были сжаты в линию. Узкое лицо хранило выражение серьёзности, и даже строгости. Над столом виднелись острые плечи, в сером пиджаке, и грудь в наглухо застёгнутой на все пуговицы, белой блузке.

Дама что-то читала, постукивая шариковой ручкой о столешницу, и хмурилась.

— Представляешь, Кирилл Дмитриевич, — без приветствия начала она, поднимая на нас взгляд голубых глаз, — снова прикопались, что мы порочим памятник культуры, словно у нас здесь вертеп, а не детский дом!

Кир молча, прошагал до её стола, оставив меня у самых дверей, и впился взглядом в подставленную бумажку.

Я же оставшись одна, снова лихорадочно начала соображать, а чего мы здесь забыли, и какого хрена вообще происходит.

Я старалась особо не глазеть, но оставленная у входа в одиночестве, всё же осматривала обстановку.

Пётр Михайлович, приземлился на ближайший стул, и тоже вслушивался в тишину, словно мог читать мысли окружающих. Дама, и Кир тоже молчали. Он читал, она ждала. А я чувствовала себя не в своей тарелке, потому что вот вообще ничего не понимала.

— Я разберусь, Ирина Григорьевна, — сказал Кирилл, и протянул ей прочитанный лист, — найди, во что положить, я с собой это заберу.

Ирина Григорьевн кивнула и ловко достала из стола папку, вложила в неё лист. И все, также, не обращая на меня внимания, повернулась к Кириллу.

— Кирилл Дмитриевич, давай ещё раз…

— Не стоит, Ирина Григорьевна, — перебил её Кир, и глянул на меня, медленно двинулся, сокращая расстояние между нами.

— Дак ведь, не игрушку берёте… — продолжила сетовать Ирина Григорьевна, — поиграетесь, надоест, вернёте, а ребёнок потом…

— Хватит, — снова оборвал её Кирилл, но глядел только на меня. А я затопленная пониманием, не могла и слова вымолвить.

— Ты что… Ты… Кирмлл… Это же… — вот всё что выходило из моего рта.

— Вон и девочка твоя понимает, — вклинилась Ирина Григорьевна.

Она встала, и я невольно перевела на неё взгляд. А она впервые посмотрела на меня. Открыто, и очень сурово.

Она был совсем невысокой, маленькой, но чувствовался в ней стержень. Такой который не надломишь, не согнёшь.

И в её взгляде, направленном на меня было столько упрёка, что я невольно сглотнула и отступила.

— Нет… Нет… Кирилл… — начала я.

— Иди, пацана проведай, — отдал приказание Кирилл, — мы переговорим.

Ирина Григорьевна только глубоко вздохнула, и, смирившись, пошла на выход вместе с Петром Михайловичем, но у самого порога она обернулась.

— Я лишь прошу вас подумать хорошо. Это человеческая жизнь. Нельзя играть в родителей. Эти дети и так обделены лаской и заботой. Нужно быть уверенным полностью…

— Мы уверенны, — отчеканил Кирилл, отвечая за нас двоих, но совершенно точно было видно, что я вообще не в курсе.

Они, наконец, вышли, и мы остались одни. Кирилл сбросил свою куртку, бесцеремонно оставив её на столе, я же наоборот закуталась в шубу, стянув полы вместе, меня знобило.

— Ты сумасшедший, — вырвался хрип из моего горла.

— Ты же хотела ребёнка, — хмыкнул он в ответ, замерев рядом.

Я подняла на него взгляд.

Кирилл смотрел с вызовом и даже с возмущением, видимо досадуя, что я не оценила его порыв. Его светлые глаза затягивало такой коркой льда, что мне становилось страшно, смотреть на него, а уж объяснять простые истины, что ребёнок это действительно не игрушка, не товар, не питомец, которого пожелал из прихоти. Вообще не ожидала, что разговор трёх дневной давности, повернётся таким образом.

— Кирилл, так нельзя, — я сжала переносицу пальцами и прикрыла глаза.

— Нельзя говоришь, — он, наконец, отошёл от меня, правда, недалеко. Остановился оперевшись кулаками о полированный стол, и снова посмотрел на меня своим безжалостным взглядом.

— Этот особняк я купил около трёх лет назад. Ну как купил, мне его отдали за долги, почти за бесценок. Развалина, на окраине города, которая впрочем, оказалась имением какого-то знатного рода. Это я потом узнал, когда привёл его в порядок, и налетели сразу, все ценители и эксперты, — он поморщился, видимо вспоминая неприятные события. — Мне так долго колупали мозг, с этим объектом культурного наследия, вынуждая, отдать его городу, чтобы из него сделали музей, или что они там хотели… В общем даже сейчас, как слышала, грозят всеми карами небесными, хотя здесь уже как полтора года детский дом, который переехал отсюда из такого барака. Там не было даже нормального водопровода! И никто, сука, не возмущался, не писал в прессе, не строчил посты. А за этот дом, рвут жопу! А на людей по херу! Вот где, нельзя!

Я немного офигела от его рассказа.

Конечно, я давно поняла, что Кирилл не бандит с большой дороги, как мне сперва показалось. Но вот благотворительность, да ещё в таких масштабах. Я смотрела на его высокую фигуру, на суровое лицо, и словно видела впервые, даже его холодные глаза, мне казались сейчас не такими морозными, убивающими своей стужей. Вот этот ореол благотворителя, мецената, очаровывал меня заново. Нет, вся его бескомпромиссность, грубость, жёсткость, осталась при нём. Она просто вплеталась в новый образ каменного снаружи мужчину, у которого есть большое и доброе сердце, сердце которое способно любить.