Никита чокается стаканчиками, щелкает меня по носу и подмигивает прежде, чем пойти к старшему Баринову, который не в восторге от того, что его сын находится рядом со мной. Чтобы не ощущать давящего взгляда мэра, я тут же ретируюсь. Иду в палату к Лемишеву, где меня останавливает медсестра и делает выговор, вручая белый халат, который я накидываю на плечи.

В палате пахнет медикаментами. Славик лежит на постели с перебинтованной головой. Спит. Я сглатываю комок, который застрял в горле, и перевожу взгляд на тумбочку. Глаза увеличиваются в размере.

Там лежит кроссовка.

К слову… Моя. Та, которая слетела с ноги, когда я чуть не упала с обрыва.

Тачка отца останавливается перед домом. За время поездки он не произносит ни слова. Только бросает косые взгляды в зеркало заднего вида. Ожидаемо.

Видимо, копит силы прежде, чем из гранаты выдернуть чеку.

Блокирую в себе любые реакции. На них нет сил. Ожидание новостей от врача насчет Лемишева, разговор с матерью, осмотр поврежденной ноги… Как-то не удалось отдохнуть, чтобы вытянуть словесную битву с мэром. По этой причине молчу. Тупо пялюсь на картинку за окном, пока не приходит время выбраться из тачки.

— Жди в кабинете, — бросает мне отец, отвечая на звонок.

Иду мимо него по ступенькам в наш шикарный пентхаус. Еще несколько суток назад мечтал оказаться в своей кровати, а не на полуторке в летнем лагере, только сейчас от идеально начищенного паркета возникает тошнота. Конечно, всему виной кофе на голодный желудок, но и атмосфера в доме играет весомую роль. У матери было роднее и уютнее. Хоть так же одиноко что ли. Одна ведь живет.

Приказ мэра игнорирую, отправляясь в кухню, где слету открываю холодильник и достаю пару контейнеров с готовой едой. Кидаю один из них в микроволновку и смотрю, как он вертится внутри, наполняя комнату вкусным ароматом запеченного мяса. Желудок скручивает от голода, и я, жадно глядя на сочные куски, сглатываю слюну.

У матери не смог запихнуть в себя ничего, кроме минеральной воды. Почему-то после всех приключений со Славиком меня мучила не человеческая жажда. В данный момент хотел проглотить все и сразу. Мозг намеренно отключил, не думая ни о чем. Даже о Ваське с бледным лицом. Девчонка настолько серая была, что первой мыслью было, а не заболела ли она после вечерних прогулок и валяния на земле?

От воспоминаний о нежных губках слюна скапливается во рту стремительнее, чем на умело приготовленное мясо. Даже головой встряхиваю, чтобы прогнать чертов морок. Достаю контейнер и ковыляю к столу. Когда кидаю в рот первый кусок, в комнату заходит отец. Застывает около входа и расстегивает пуговицы на пиджаке, глядя на меня. Плевать. Жую дальше, пока он, усмехнувшись, снимает пиджак и педантично вешает его на спинку стула, придирчиво поправляя.

— Удивил, — произносит спокойно, устраиваясь напротив, и ожидает ответа, если учитывать паузу, которая повисла после его божеского слова, — не думал, что доживу до того момента, когда мой сын прославится, как герой.

— Я, — проглатываю кусок, подтягивая к себе салат, — не герой.

— Спас мальчишку, — продолжает отец, словно я у него на приеме и выслужился до награды, — сам травму получил. Герой.

Было бы мне десять, визжал бы от восторга, а сейчас не смотрю на него и продолжаю жевать салат. Эмоций ноль. После разговор с матерью душу, словно выпотрошили. Не думал, что так затронут ее слова, но реальность поставила на колени, и я не знал, что дальше делать. Красоваться своим поступком не было желания. Здесь нечем гордиться. Сделал то, что должен был, и не задумывался о том, как это выставят отцовские пиарщики.

— Хорошо, что так получилось, — отец откидывается на спинку стула и впивается в мое лицо серьезным взглядом, — так хотя бы не выплывет правда.

Выдыхаю, теряя аппетит, и откладываю вилку в сторону.

— Какая правда?

— Покинули лагерь, — принимается перечислять наши заслуги, загибая пальцы левой руки, — разожгли костер, не смотря на запреты, употребляли то, что не нужно употреблять, дальше вести список твоих косяков?

— Может, сразу к сути перейдем? Без предыстории?

Отодвигаю от себя контейнеры и принимаю аналогичную позу, но складываю руки на груди. Действие обезболивающих препаратов сходило на нет, и ногу начинало выкручивать от неприятных ощущений. Старался не показывать отцу, что состояние оставляет желать лучшего. Ему ведь наплевать. Хочет сразу все решить. На берегу, чтобы сынок не додумался выкинуть очередной финт.

— В прессе засветят лишь спасение пацана Лемишева, — стучит пальцами по столу, глядя на меня без отрыва, — с ним мы уже договорились. От тебя нужно лишь фото, и…

— Нет.

Поднимаюсь со стула и иду к выходу.

— Никита, — приходится остановиться и сжать кулаки, сохраняя остатки спокойствия, которого с каждой секундой становилось все меньше, — сядь. Мы не договорили.

— Я уже дал ответ.

— Меня он не устраивает.

Усмехаюсь и поворачиваюсь к нему. Взгляд падает на контейнеры, и я ковыляю обратно. Закрываю их и убираю в холодильник, пока батя наблюдает за моими действиями. Столовые приборы кидаю в посудомоечную машину и снова двигаюсь к двери.

— Мне нужно, чтобы ты снялся для новостей, — не оставляет выбора своим приказным тоном, — один снимок, и ты свободен. Можешь забирать вещи из лагеря.

Готов засмеяться во весь голос, но выдаю лишь ядовитую усмешку.

— Нет.

— Что значит твое нет? Не ты ли хотел уехать оттуда, устраивая цирк на пару с той девчонкой?!

— Это значит, что я не хочу стать одной из ступенек твоей предвыборной кампании, — скриплю зубами около выхода и терплю боль, которая простреливает всю ногу, — и у девчонки есть имя, кому, как не тебе, это знать.

— Что?

— Не надо шантажом выбивать из меня выгоду, — не смотрю на него, касаясь пальцами дверной ручки, — я не уеду из лагеря, пока не закончится сезон, и сниматься для газетенок твоих не буду.

— Решил характер показать?! Напомнить о стажировке?!

— На этот случай у меня есть видео, — сглатываю противную слюну и отворачиваюсь от него, — где ты лезешь под юбку к Кукушкиной. Один клик, и оно быстро разлетится по всему интернету. Стоит говорить, чем накроются выборы?

— Щенок, как у тебя наглости хватило?!

Открываю дверь и выхожу в коридор, не удостаивая предка взглядом.

— Прекрасное воспитание сказывается, — бросаю через плечо, запрещая себе слушать его реплики, пропитанные злостью, — сюда не вернусь. Удачи на выборах!

Закрываю дверь и иду в свою комнату, чтобы собрать вещи. Пора обзаводиться собственным жильем. С остальным потом разберусь.

Вспышки перед глазами проходят моментально, стоит лишь уйти с головой под воду вместе со своей поклажей. Нога болит адски, а течение нещадно несет нас вперед. Воздух в легких кажется жгучей ядовитой массой, из-за которой они могут разлететься на куски. Прикладываю максимум усилий, чтобы снова вынырнуть на поверхность. Двигаю поврежденной ногой, стиснув зубы, и жадно хватаю ртом кислород, когда получается преодолеть течение. Холодные потоки воды со дна заставляют двигаться и не обращать внимания на боль. Больше всего мотивирует тельце, которое я держу. Он не двигается. Повис, как тряпка на моем локте.

Хватаю рукой корни дерева и через несколько отборных ругательств взываю, потому что вытянуть и себя, и пацана на берег непосильная задача. Несколько раз втягиваю в легкие воздух, но не помогает. Сил он мне не придает, скорее наоборот, трачу их, медля.

Срываюсь в очередной попытке выбраться на берег и скриплю зубами от боли в ноги, которую царапаю корнями. Черт!

Еле успеваю снова схватить корень и хватаю порцию гадкой воды.

Часть выплевываю, а остатки без моего на то ведома уходят в желудок. Кашляю и со звериным ревом поднимаю Славика, удерживая своим телом, и прижимаюсь вместе с ним к корням. Как действовать дальше, не понимаю… На каком-то животном адреналине карабкаюсь вверх и тяну пацана. Я же не могу проиграть чертовой стихии?!