Все первокурсники моментально исчезли из поля зрения Учителя и в основном из школы тоже. Часть первого курса рванула в Неаполь, где задушевный друг Тай-суя кардинал Спалланцани обнаружил при раскопках кучу битых ваз, и теперь ему нужны были люди - складывать вазы из черепков. Еще часть учеников усвистела вместе с Сюаньцзаном на гору Лушань, где прославленный учитель самого Сюаньцзана Ю, пребывавший в то время в воплощении тыквы, приглашал их отдохнуть вместе с ним под звуки циня, складывая парные строки в жанре цы. Юньлун прибился к группе студентов второго курса, которые ехали на практику на Гебридские острова собирать гойдельский фольклор. Аянга в последний момент тоже присоединился к этой группе, потому что, во-первых, не хотел расставаться с Юньлуном, а во-вторых, слышал, будто на Гебридских островах так много овец, что под ними не видно земли.
***
К концу апреля старшекурсники, проходящие практику по археологии во дворе школы, откопали уже целые груды ожерелий, доспехов, статуй и невероятной красоты колесницу, но учитель Шэнь-нун по-прежнему был недоволен и указывал копать глубже и распространяться в сторону северной стены. Выходило, что снова нужно двигать отвал.
Юньлун слонялся по школе, страдая, с таким видом, как будто он умирает, и не понимал, чего ему недостает. Тоска его не имела ясных причин. Аянга был на фармакологии у Бянь Цао, остальные однокурсники - на своих спецкурсах. Юньлун добрел до моста возле входа в библиотеку, где Сюаньцзан, щурясь на солнце, проверял у учеников знание “Ли Цзи” - “Заметок о ритуале”. Юньлун влез на перила моста и сел там, как на жердочке.
- Следуя за учителем, ученик не перебегает дорогу, чтобы поговорить с другими. Завидев учителя на пути, спешит навстречу, становится прямо, складывает руки в приветствии. Учитель заговорит с ним - отвечает, не заговорит с ним - поспешно отходит назад.
“Ишь, как этому учителю все угождают, - раздраженно подумал Юньлун. - Ничего. Обойдется”.
- Спрашивая учителя о науках, - встают. Спрашивая о постороннем, - встают.
“Так всю жизнь простоишь, - критически подумал Юньлун, - перед этим учителем”.
- Завидев равного, не встают. Принесли свечи - встают. Принесли пищу - встают. Свечи не видят догорающими. Перед уважаемым гостем не цыкают на собаку. Отказываясь от пищи, не плюются.
Абсурдность происходящего вяло заинтересовала Юньлуна.
- Если гость добавляет что-либо в суп, хозяин извиняется: “Прошу прощения, что не смог угодить”. Когда за дверью две пары туфель: слышны голоса - входят, не слышны голоса - не входят.
“Когда у Кун-цзы под дверью две пары туфель, - подумал Юньлун, - это значит, что он где-то по рассеянности надел две пары - свои и чужие”.
Юньлун закусил губу. Отношения с Учителем у него в последнее время были напряженными. Поскольку ему нужно было почаще наблюдать манеры Кун-цзы для пьесы, где в исполняемой им роли назревала мощная пародия на Учителя, он, бывало, крался за ним тихой сапой. Кун-цзы обыкновенно в таких случаях замечал его и отправлял на отработку.
Однажды, когда Юньлун принес Кун-цзы заданный им трактат по истории Китая, тот скептически оглядел его вместе с трактатом, даже обошел кругом и сказал:
- Что вы мне голову морочите? Из-за ерунды отлыниваете от дела, которое вообще-то могло бы, при известном прилежании, и обессмертить!..
Кого или что оно могло бы обессмертить, Кун-цзы не сказал. Юньлун открыл было рот, чтобы пообещать впредь уделять истории больше времени, но Кун-цзы продолжал:
- Вот вы тут пишете трактаты всякие… а репетицию-то пьесы вчера и пропустили! Ну, куда это годится?..
- У Кун-цзы семь пятниц на неделе, - жаловался Юньлун Аянге, - а на этой неделе и вовсе было восемь!
***
Дело шло к экзаменам, и по школе распространялась обычная предэкзаменационная суета. Первому курсу задано было написать астрономический трактат в стихах. Стихи проверял Вэньчан, а астрономию – Тай-суй. Семикурсники, двигавшие во дворе отвал в рамках семинара по археологии, наткнулись в одном из слоев на очки Кун-цзы. Учитель подошел, протер свои очки и удовлетворенно насадил их на нос, Шэнь-нун проставил всем практику по археологии и велел все закапывать. Седьмой курс долго еще после этого спорил, ко времени какого императора принадлежал слой, в котором нашлись очки. Словом, у всех хватало дел к тому времени, когда пришло распоряжение о закрытии школы.
Кун-цзы в некотором недоумении рассматривал официальную бумагу, вертел ее так и сяк, но, как ни крути, получалось, что от него требовали школу закрыть.
Вскоре после появления этой недвусмысленной бумаги к Кун-цзы наведался городской советник. Он, испытывая крайнюю неловкость, намекнул Учителю, что, хотя сам-то он всей душой на их стороне, но как официальное лицо он просто вынужден задать вопрос: когда они освободят здание? Сам бы он ни в коем случае не спешил выселять их из этого здания, но дело в том, что его как главу городского совета торопят с ответом на очень сложный, скользкий и в какой-то мере даже чешуйчатый вопрос: что именно он намерен устроить в этом здании? Кун-цзы понимал беспокойство советника, но ему было не до городских проблем. Одно он знал твердо: нельзя ничего говорить студентам, особенно младшим. Видимо, именно поэтому он собрал первый курс и довольно громко поведал им о происходящем.
- Но… ведь вы говорили… - растерялись девочки.
- А кто думает, что учителю надо лизать ботинки и все, что он сказал, считать святой непреложной истиной, тот сильно ошибается, - с досадой проговорил Кун-цзы. - Это вообще ущербная очень позиция, - пояснил он. - Так вот, я к чему веду: вы готовы со своим спектаклем?
- Да, - твердо ответил Юньлун.
- Чудно. Где вы собирались этот спектакль играть?
- Ну… там же, где репетировали, на школьной сцене.
- Черта лысого вы будете играть его на школьной сцене! Вы сыграете его под открытым небом, в городе, прямо на главной площади города!..
- Но… там нет занавеса! - ляпнул Юньлун первое, что ему пришло в голову.
- Будет, - потирая лоб, ответил Кун-цзы.
- Но почему?..
- Потому что это наш последний шанс сказать вслух все то, что мы хотим сказать людям! - резюмировал Кун-цзы. - Потому что если мы уйдем, то мы уйдем с треском!..
***
Совершенно случайно получилось, что пьесы первого курса вобрали в себя именно то, что следовало успеть сказать всему миру, пока еще школа существует. Взвалив эту ответственность на плечи первокурсников, Кун-цзы радостно оживился, и все, кто только попался ему под горячую руку, уже были засажены им шить занавес.
Накануне генеральной репетиции все, кто участвовал в пьесе, получили из рук Бянь Цао снотворный отвар, - чтобы хоть как-то проспать ночь, а не вскакивать и не мчаться босиком в одних рубашках друг к другу с криками: “Смотри, в той сцене лучше сделать так!!!”
Наконец наступил назначенный день. Казалось, все население города сошлось на главную площадь, где обещали театр. Юньлун играл старого императора, сильно намекая манерой игры на Кун-цзы, копируя и походку, и все ухватки. Весь город млел от счастья, потому что Кун-цзы так же хорошо знали в городе, как и в школе. Но почему-то после первой минуты пребывания императора в изгнании всем становилось до слез жалко упрямого вздорного старикашку. Было что-то пронзительное в том, как он поднимал из пыли монетку и огорчался, видя на ней иероглифы собственного имени - монеты такой чеканки были выведены из обращения. Все его несусветные глупости начинали казаться безобидными чудачествами, его изгнание - страшной несправедливостью и большим личным несчастьем каждого. На лице Юньлуна появлялось такое выражение, что начинали рыдать все, от мала до велика.
По окончании пьесы все стерли грим и вышли на поклон, и Юньлун, в своем обычном виде, откинул со лба волосы и сказал:
- Мы благодарим за эти пьесы студентов, которые учились в нашей школе в XVII веке и оставили нам их в наследство. В то время они не могли поставить их по причине нездоровой политической обстановки. Сегодня же мы вольны разыгрывать любые пьесы и говорить все, что считаем нужным, уж в этом-то все мы свободны, и школу нашу закрывают вовсе не за это.
