Ужин проходил в главном доме, там, где когда-то собирались за трапезой все домочадцы. У главного стола, где когда-то сидел господин Шань, отец семейства, Цинхэ хотел усадить Умэй. Но она наотрез отказалась занимать это место. Оно осталось пустующим. Умэй смотрела туда, и еда застревала у нее в горле. Лучше бы этот стол убрали, но это было бы преступлением и оскорблением памяти ее отца.

Цинхэ сел за стол последним. Он следил, чтобы всем досталась положенная порция, подавал чаши старым и немощным, помогал им взять палочки. Умэй наблюдала за ним, поражаясь его терпению. Она жизнь положила в ноги императору, чтобы сохранить свой дом и жизни этих людей. Но она не смогла бы класть ее к ногам этих людей изо дня в день, как это легко и с улыбкой делал Цинхэ. Слабые люди не вызывали в ней сочувствия, и уж тем более любви.

Она почти доела свой клейкий рис, когда заметила, что Цинхэ торопливо покончил со своей порцией, поднялся из-за стола и вынес из зала сверток с едой. Теперь Умэй окончательно убедилась, что он прячет от нее кого-то.

Уже стемнело, когда Цинхэ развел всех жителей усадьбы по спальням. Умэй дождалась его снаружи, на дуговом мосту у голого сухого дуба. В прежние времена случалось, что летом он одевался бледной редкой листвой. Теперь же он был так же мертв, как и усадьба.

– Спасибо тебе. За все. – сказала Умэй, когда Цинхэ приблизился. Он держал руки сложенными на три цуня выше дяньтяня42, одевался в простые закрытые одежды серого цвета, и выглядел, как благопристойный монах. – Ты знаешь, как я тебе благодарна.

Цинхэ смущенно улыбнулся и потупился.

– Ты не должна…

– Кому ты носил еду?

Цинхэ испуганно уставился на Умэй, будто она поймала его на мелкой пакости.

– Я… не могу сказать. – он порывисто шагнул к ней, заглянул в глаза и с жаром заверил: – Но Умэй… ты же знаешь, что я никогда не сделаю ничего против тебя?

– Я знаю. Всего лишь хочу помочь.

Цинхэ рассмеялся.

– Все в порядке. Это не тяготит меня.

Умэй не стала больше спрашивать его ни о чем. Он делал для нее достаточно, чтобы иметь право на тайны.

Она замялась, подбирая слова, но решила все же сказать прямо:

– Нам нужно уехать.

– Нам? – Цинхэ не спрашивал, зачем. Он не ставил ее слова под сомнение, лишь уточнил то, что казалось ему невозможным: кто же будет следить за Дворцом?

– Да. Я прочитала все записи – долго мы так не продержимся. Принести императору голову Мо Сюэшоу – наш единственный шанс. На жизнь этого… человека мы купим свою свободу.

– Но Умэй! Мы сможем заработать денег, кочевники отошли от границ, деревни восстановлены. Скоро все…

– Не сможем. Проверки из столицы сживут нас со свету. Увидев, что дела во Дворце идут лучше, они будут драть с нас больше, и не остановятся, пока не высосут все. Мы проведем выборы Старейшин, но выберем не трех, а сразу шестерых. Это сделаешь ты. Тебе лучше известно, кто из адептов справится.

– Ты уверена, что хочешь?..

– Я не настолько самоуверенна, чтобы в одиночку гоняться за мастером темных искусств, уничтожившим уже три Дворца. Но во всем этом мире верить я могу только тебе.

Цинхэ был глубоко тронут этими словами. Глаза его увлажнились. Он попытался ответить, но, как всегда, когда он волновался, начал заикаться и бормотать что-то невнятное. Что в юношестве, что сейчас. Хоть что-то в этом мире остается неизменным.

Умэй не могла остаться дома надолго, поэтому следующим утром сразу взялась за дело. Она отдраила кабинет отца, привела в порядок спальни в женской части усадьбы и отмыла несколько коридоров. Ей приходилось делать это, пока никто не видит, в противном случае кто-то из прислуги бросался на нее, норовя отобрать тряпку и сделать работу за нее. Но одного желания было недостаточно. В поместье из прислуги остались лишь старожилы, прожившие в поместье всю свою жизнь. Они едва переставляли ноги, не говоря уже о возможности следить за порядком во всей усадьбе. Умэй хотела сделать для дома так много, как только могла, пока ей снова не пришлось уехать надолго.

Ночь была самым мучительным временем суток для Умэй. Она не страдала кошмарами, но сон ее был неспокойным и сбивчивым. Случалось, что она не могла уснуть до самого утра, или погружалась и вновь выныривала из сна, как борющийся со стихией утопающий.

На третью ночь в усадьбе Умэй лежала в своей постели, глядя в потолок и слушая завывание ветра и скрежет старых сухих ветвей деревьев из сада. День выдался тяжелым, но уставшее тело никак не погружалось в сон. Промаявшись так почти до рассвета, Умэй не выдержала.

Она поднялась и вышла на улицу. Как раз вовремя, чтобы столкнуться с тем, кому тоже не спалось этой безлунной ночью.

Умэй замерла, пораженная. Это сухое надменное лицо она не рассчитывала больше увидеть в этой жизни. В основном потому, что при последней встрече его обладательница всадила в нее стрелу.

Чжэнь Бэйюй43 изменилась за прошедшие годы. Вытянулась и будто иссохла, а ее крючковатая осанка выглядела болезненно. Руки были сложены в благопристойном положении, тонкий подбородок нахально вздернут. Лицо ее, испорченное излюбленными ею белилами, выглядело на несколько лет старше, чем его хозяйка. Изгиб губ стал еще более истеричным, скулы заострились, а взгляд стал еще нахальнее.

– Мне уже можно ловить свою летящую на пол голову? – ядовито поинтересовалась Чжэнь Бэйюй.

Она все такая же злопамятная, подумала Умэй. Прошло девять лет, и теперь, глядя на Чжэнь Бэйюй, она не испытывала ни ненависти, ни ярости, ни даже негодования. Лишь любопытство: когда это они с Цинхэ успели спеться настолько, чтобы он прятал ее здесь от Умэй, как жена любовника от ревнивого муженька.

– Я думала, здесь только старики и Цинхэ, вынужденный за ними ухаживать. – сдержанно ответила Умэй. – А здесь еще и здоровая кобылица задарма питается. Могла бы и пыль протереть.

– Нет моей вины в том, что у поместья никудышная хозяйка.

Умэй усмехнулась.

– Что ж, госпожа Чжэнь, раз мы обменялись любезностями, притворимся, что не видели друг друга?

Вместо ответа Чжэнь Бэйюй развернулась и решительно удалилась.

На следующий день она явилась на общий завтрак. На жалобный скулеж и перепуганный взгляд Цинхэ она лишь буркнула «она знает» и внаглую уселась за столик напротив Умэй, чтобы иногда зло поглядывать на нее и портить аппетит. За два дня упорной работы Умэй и Цинхэ выбрали шестерых Старейшин и перепоручили им вести дела Дворца.

Умэй покидала дом с ощущением, что в стопы ей вбили с десяток гвоздей, и теперь незаживающие раны кровоточат и ноют при каждом шаге. Но она твердила себе, что покидает Дворец, лишь чтобы однажды вернуться в по-настоящему свой дом.

***

Дорога до Наньчана прошла спокойно. Решив избавить себя от неудобств полета на мечах, до самого Наньчана они сплавились на маленькой лодке с бамбуковым навесом. Так большая часть пути была проделана без остановок на ночлег.

Умэй противилась тому, что Чжэнь Бэйюй отправилась с ними. Но та следовала за Цинхэ, как воздушный змей за ветром – куда он, туда и она, только и успевает, что цветным хвостом вилять. Кроме того, Цинхэ настоял, чтобы взять троих адептов Дворца Уфэн. Все трое были крепкими мужчинами немного за тридцать, прошедшими обучение и владеющими неплохими боевыми навыками. Такие люди, несомненно, полезны в походе. Но Цинхэ не учел одного: все трое игнорировали приказы Умэй. Цинхэ, краснея от сжигающей его вины, повторял ее слова, и тогда адепты начинали шевелиться.

Цинхэ без конца извинялся перед Умэй, будто в этом была его вина. Однажды ей надоели его отчаянные покаяния:

– Они все делают правильно. – оборвала его Умэй. – Им не за что меня уважать. Ты был с ними в тяжелые для Уфэн годы, а не я. Глупо требовать повиновения.

Начни она хлестать их кнутом, добилась бы лишь ненависти. Умэй решила, что ей еще предоставится возможность заслужить расположение людей Уфэн.