Я поднял взгляд на Поттера, режущего слизней с обреченностью, написанной на лице. Мне беспредельно, болезненно сильно не хотелось верить, что он может погибнуть. Он слишком юн, он не видел еще ничего в своей жизни, кроме неверной славы и постоянной опасности.

Волна тошноты прокатилась по пищеводу и вплотную подошла к горлу. Во мне зудело желание спрятать юношу, украсть, почти как тогда, несколько лет назад, только в сотни раз сильнее. Неистребимая потребность защищать его от окружающего мира въелась в меня, став неотделимой.

Мерлин мой, да он даже свою Уизли толком не целовал, он не может умереть. Я постарался поглубже засунуть мысль, что мне тоже хочется его поцеловать, но не преуспел. Я смотрел на его лицо, следя за сменяющими друг друга выражениями, и наполнялся странным коктейлем эмоций. Я позволил себе представить, как подхожу к нему, приподнимаю подбородок и целую.

Будут ли его губы настойчивыми, как сам он, когда спасает кого-то, или нежными, как его улыбка в те особые моменты? Он наверняка будет нетерпелив, он вечно куда-то спешит, так что, наверное, и поцелуй будет жадным, торопливым; может, Поттер будет стремиться перехватить инициативу, или он будет горячим и податливым, как…

Я шумно сглотнул от наводнивших мой разум картинок и судорожно вздохнул, отводя взгляд. Последнее, что он захочет — это поцеловать меня, глупо, очень глупо дразнить себя неосуществимым.

Но самым страшным во всем этом было не то, что я так опрометчиво любовался изгибом его губ, даже не ощущение неизбежности, которое могло подтолкнуть меня к действию. Самым страшным было настолько яркое осознание его бурлящей жизни.

В тот момент с этими гримасами отвращения, с ненавистью, плещущейся в глазах, с морщинкой между бровей Гарри казался мне самым живым существом на свете.

Седьмой курс.

Я медленно выдохнул, стирая указательным пальцем сантиметровый налет грязи и пыли с колбы.

«…Эй — Поттер — почему ты не сказал ему, что нельзя класть иглы? Думал, ты будешь превосходно смотреться на фоне его ошибки, да? Еще одно очко снимается с Гриффиндора по твоей вине…»*.

Я бы никогда не смог признаться, как меня веселило это бесконтрольное бешенство на его лице. Поттер всегда был борцом за справедливость, его однобокость так меня раздражала и смешила одновременно. Одним удовольствием было наблюдать за попытками понять, за что я так с ним.

Я отошел от парты с забытым и чудом уцелевшим на ней оборудованием и подошел к своему столу.

«…Если мне позволено будет сказать, директор, Поттер и его друзья, по всей видимости, оказались не в том месте не в то время. Однако, надо признать, что это происшествие вызывает массу подозрений…».

Поттер тогда даже на миг не подумал, что мое слово может быть в его пользу. О, как же он ошибался. Помнится, это было как раз тогда, когда пострадала кошка Филча. В то время я еще ненавидел мальчишку, а Дамблдор из кожи вон лез, чтобы представить его предо мной в хорошем свете.

Я сцепил зубы крепче, воспоминания о том времени ранили меня больше, чем я мог представить.

Сейчас, когда война закончилась, когда я успел потерять Поттера навсегда и вновь обрести, стоя посреди своего бывшего, пострадавшего от сражения класса, мне было поразительно больно вспоминать очки-полумесяцы на кривом носу, рентгеновский взгляд голубых глаз и эту так когда-то выводящую меня из себя понимающую улыбку, скрытую серебристой бородой.

Я мотнул головой, обошел стол и коснулся своего кресла. Оно раньше стояло в моем кабинете.

«…Что могла ваша голова делать в Хогсмите, Поттер? Вашей голове запрещено появляться в Хогсмиде. Равно как и любой другой части вашего тела…»

Мои попытки предупредить опасность всегда были отчаянно жалкими. Даже тринадцатилетний Поттер мог меня обхитрить.

Я вернулся на середину класса, медленно подошел к последней парте. Что ж, если экскурсии сюда и будут водить, как я полагал ранее, то я стану лучшим экскурсоводом. Подумать только, сколько всего я помню, глядя только на его парту.

«…Ты можешь впасть в заблуждение, что тобой увлечён весь мир магов, но мне всё равно, сколько раз твоя фотография появится в газетах. По мне, Поттер, ты — просто противный маленький мальчик, который полагает, что он выше правил…»

Я тихо хмыкнул воспоминаниям. Чудесные времена. Я едва ли помню, когда все стало очень неправильно.

«…Поднимайся! Вставай! Ты не пытаешься, не прилагаешь усилий. Ты допускаешь меня к воспоминаниям, которых боишься, вручая тем самым мне оружие!..»

Воспоминания Поттера оказались обоюдоострым лезвием, каждый раз погружаясь с головой в его жизнь, я терялся в закутках его разума, находя откровения, которые мне и не снились. Юноша оказался для меня спасением и проклятьем.

«…Ты посмел применять против меня мои собственные заклинания, Поттер? Это я их придумал — я, Принц-полукровка!..»

Я с силой зажмурился. Та ночь никогда не сотрется из моей памяти. Смерть наставника, позорное бегство из Хогвартса, драка с Поттером, который умудрился выучить мой учебник наизусть, почти признавая меня другом, и ударить заклинанием, предназначенным для врагов. Под ногами крутился Драко, и у меня даже не было времени в последний раз насмотреться на лицо Гарри.

Мои пальцы сжали край парты, когда воспоминания месячной давности ярко всплыли перед глазами.

«…Посмотри на меня…»

Я умирал, чувствуя его прикосновения и смотря в зеленые глаза. Я принял смерть и не хотел бороться за жизнь. Единственное, что не давало мне покоя — мысль, что я снова не смог его защитить. Я почти надеялся, что Поттер не поверит мне и не пойдет на верную гибель, но тот оказался сентиментальным идиотом.

Люциус пришел в хижину сразу после того, как троица ее покинула, накинув на меня заклинание стазиса. Малфой влил в меня с десяток зелий, в том числе изготовленное мной же противоядие, и перенес на себе в запретный лес, где и оставил под дезиллюминационными чарами. Бессильный и беспомощный, я был вынужден смотреть на рыдающего полувеликана с безжизненным телом Поттера на руках.

Я не мог даже закричать. Я не видел, закрыты ли его глаза или слепо смотрят вдаль. Я хотел знать, я хотел схватить свою палочку и уничтожить Лорда собственноручно, я почти видел, как небо идет трещинами и осыпается на землю, оставляя после себя гулкое ничто.

Спустя секунды меня накрыло спасительное беспамятство. В себя я пришел в Святом Мунго, окруженный заботой и недоверием. С первой страницы газеты, лежащей на прикроватной тумбочке, на меня смотрел улыбающийся Поттер под заголовком: «Мальчик, который снова выжил». Это был первый и последний раз, когда я прижимал газету к груди, тихо и бесконечно повторяя благодарности неизвестно кому.

Сзади раздался легкий скрип двери, и я резко обернулся. Кого могло принести в класс зельеварения летом?

Дверь открывалась мягко, будто входящий знал, как правильно с ней обращаться. Мое сердце оглушительно застучало в груди, стало трудно дышать, а губы задрожали в непрошеной улыбке от одной только мысли, что это может быть он. Отвратительно.

Поттер зашел и быстро огляделся, находя меня взглядом. Удивленно приподнял брови, глядя на мои пальцы, все еще сжимающие его парту, и неуверенно улыбнулся.

Похоже, все мои старания избежать разговора с ним были напрасны. Я правда не хотел испытывать это все вновь.

— Поттер, — устало констатировал я, борясь с желанием смотреть, как на его лице сменяются эмоции, с счастьем от его присутствия и тем чувством, как у рыбы, завидевшей свое море.

— Добрый день, профессор. Мне сказали, что вы здесь, сэр.

— И зачем же вы меня искали? — я наконец отпустил деревяшку и сложил руки на груди. Поттер комкал в ладонях края мантии.

— Я… Сэр… — я выжидающе на него смотрел, и он, казалось, терялся под моим взглядом все больше. — Помните, в прошлом году на отработке. Я столько всего вам тогда наговорил, профессор. Хотел извиниться.

Настала моя очередь с удивлением приподнимать бровь. Мне все еще было сложно дышать. И это выводило из себя. Я все еще не смирился.