Я великодушно махнул рукой и откинулся на спинку кресла.

— Да ладно, вы оба правы: я сошел с ума, и ничего из этого не выйдет.

Гермиона сложила руки на груди и закусила губу, и мне на какое-то мгновение померещился Снейп, стоящий так же, глядящий надменно на меня с высоты собственного опыта.

— Так. Ладно, — решительно заявила она, развеивая мираж. — Гарри, я не знаю, стоит ли тебе вообще что-то предпринимать. Это на самом деле не лучшая идея. Но, — она подняла руку, призывая меня не перебивать ее, и я послушно замер, ожидая окончательного приговора. — Но если ты хорошо подумал, — я отчаянно закивал, и Гермиона тяжело вздохнула. — Ладно. Мне кажется, что ты ему нравишься.

— Что?! — хором воскликнули мы с Роном, и она недовольно поджала губы, как тогда, когда мы ленились делать домашнее задание и списывали у нее.

— Подумайте сами. Он всегда присматривал за Гарри, и я думала, что это из-за войны, но сейчас профессору нет никакого смысла делать то, что он делает. Он хочет этого.

Я всем телом поддался вперед, ловя каждое слово Гермионы, пытаясь представить себе мир, где я понравился бы Снейпу, но, хэй, я же не мог вдруг очутиться в параллельной реальности, а в нашей это не имело никакого смысла.

— Но Гермиона…

— О Мерлин, неужели вы действительно не видите? Гарри, он все вечера на тебя тратит, не из-за привычки же? Это… это неправильно, я не знаю, чем он себя оправдывает, но, видимо, желание видеться с тобой сильнее здравого смысла, а мы о профессоре Снейпе говорим. Это не может ничего не значить.

Я ошарашенно смотрел на нее, и в оглушающей тишине мой ответ прозвучал до боли жалко:

— Я-я думал, что ему одиноко.

И, ладно, я должен признать, что звучало это в достаточной степени нелепо после тирады Гермионы, так что я не винил Рона, когда тот запрокинул голову и громко захохотал. А подруга ласково на меня посмотрела, и я на секунду подвис, вспоминая теплый взгляд Снейпа, хотел бы я, чтобы он сейчас был рядом, но я боролся с нахлынувшими воспоминаниями, отчаянно смаргивая очень живую картинку перед глазами.

Я хотел к нему, сию секунду, до боли в мышцах, до помутнения рассудка, хотел просто увидеть, услышать, оказаться в одном пространстве. Желание было почти физически ощутимо, тянуло меня, и мне стоило огромных усилий вернуться к реальности.

— Что мне делать? — я схватился за волосы, потянул, чувствуя слабую боль и блаженно принимая ее. — Я напросился к нему в помощники. Ну какой из меня зельевар?

Гермиона фыркнула, и я вскинул на нее ищущий взгляд, ожидая гениального решения всех моих проблем. Но вместо нее заговорил Рон.

— Похоже, ты, правда, тронулся, приятель, — с веселыми нотками в голосе заключил он. — Но вот, что я тебе скажу: Снейп в здравом уме никогда не подпустил бы тебя к своим котлам. Гермиона права, тут не все чисто, и он старый му… ау! — я закусил губу, а где-то под кожей боролись гнев и веселье, и благодарность. А пальцы Гермионы отчего-то задержались на голове Рона, и я почувствовал, как в кишечнике будто ворочается что-то… склизкое такое, зависть? — Так. Я хотел сказать: ну ты и попал, дружище.

— И не говори, — согласно выдохнул я.

— Только представь лица Фреда и Джорджа, когда ты Снейпа на рождественский ужин притащишь? Ха! Это будет умора!

Я засмеялся, соскальзывая в кресле. Да, Снейп в Норе — кажется, мои кошмары примут новое направление.

Домой от друзей я шел воодушевленный, грезящий о несбыточном. Гермиона редко ошибалась, и в один день это вряд ли могло случиться дважды, но Снейп… когда это мы могли быть правы насчет него? С другой стороны, это именно я всегда любил утверждать, что он предатель, а подруга убеждала меня в обратном, и я даже поверил тогда на пятом курсе, попросил о помощи, о чем жалел потом неоднократно. Как же я ненавидел его в те дни, всем сердцем, думать больше ни о чем не мог на шестом, неслучившемся седьмом курсах. А потом решил, что не могу так — надоело.

Глупец.

Дома я бродил из одной комнаты в другую, как неприкаянный призрак перетекал с одного места на другое, и почти подвывал, скрипел несуществующими цепями, гремел, бренчал, как в маггловских сказках, представляя себе, как нагоняю ужас на всех. Наверное, привидения хотят так привлечь внимание, потому что я точно хотел. Но зрителей не было, и не было смысла в моих метаниях, в чувствах. Зачем вообще они мне?

А в восемь я не выдержал, сорвался, схватил с дивана мантию валяющуюся, шарф и аппарировал на Диагон-аллею. Это было глупо, но я больше не мог, я готов был сдаться, потому что это ощущение под кожей было сильнее меня, словно меня приворожили, но Снейп бы не стал, да? Кому нужно привязывать меня намертво к профессору бывшему? У кого настолько извращенное чувство юмора может быть?

Я несся по темному тротуару, загораясь изнутри какой-то нечеловеческой одержимостью. Еще чуть-чуть, вот, пара шагов и будет его лаборатория. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда я увидел его незамысловатую вывеску и тут же рухнуло в пятки.

Свет внутри не горел.

Я приблизился, все еще надеясь, что ошибся, прикоснулся ладонью к витрине, судорожно вглядываясь внутрь, провел ею по стеклу, желая хотя бы так приблизиться к нему, развернулся, прислонился спиной, лопатками чувствуя холод, потом вздохнул, и усмехнулся, и покачал головой. Закрыл глаза.

Наверное, так было легче ощущать собственное бессилие. Может, не судьба?

Мы со Снейпом не созданы друг для друга, мы даже не подходим. Мы противоположности: опыт и молодость, размеренный просчет и взрывной экспромт, холод и огонь, слизерин и гриффиндор, Снейп и я.

Я и Снейп.

Я думал уже об этом, я не стою и волоска с его головы. Да как можно сравниться с магом, создавшим себя так полно. Он многогранен, но тверд. Он резок, но плавен, тягуч. Он завораживает и режет.

Он не стоит и ногтя с моей левой ноги. С той кровью, что пропитала его одежды. С той желчью и неприятием всего светлого. Он мрачен, неприступен, холоден, отчужден.

Мы не стоим друг друга. Мы не подходим. Мы не созданы. Мы не…

Мы не.

Но я — да!

Я — я! — стою на холоде около дверей в его лабораторию, пытаясь согреться неощутимым теплом, до трепета желая коснуться его кожи, вдохнуть его полной грудью, найти его… Поцеловать.

Но если Гермиона права, если он — тоже, то как это расценить? Как счастье, как дар небес, как подлость, как проклятье?

Каково это влюбиться в сына подруги детства? В человека, которого ты знал в его одиннадцать лет?

Я оттолкнулся от стекла витрины и медленно побрел по каменистой дорожке, петляющей, ведущей в Дрян-аллею. Не место там героям.

А я брел. Брел и думал. Гадал.

Почему нельзя просто отбросить все прошлое, предрассудки, помыслы чужие? Почему нельзя просто видеть одного его и не думать о том, что за его грозным видом лежат неблаговидные поступки? Почему нельзя гордиться тем, в кого он превратился из того забитого паренька из думосброса, и забыть, выкинуть из головы, что тогда меня и на свете не было?

Я остановился. Встал как вкопанный и поднял яростный взгляд на небо. Я же… я же не разлюблю его за это?

Я влюбился в него за тепло, заботу, стержень. Я готов простить… простил его за то, что он делал, будучи Пожирателем.

Но представляя, что через двадцать лет воспылаю страстью к малышу Гермионы и Рона… я не понимал.

Я не понимал, как можно выбросить из головы образ младенца, ребенка, влюбиться, захотеть, я уже почти ненавидел свой возраст, потому что он мог помешать мне, но что-то внутри отчаянно надеялось, что Снейпу не помешает.

Я с облегчением закрыл глаза, сжимая пальцы в кулаки с такой силой, что они почти онемели. Спасибо тебе, Мерлин, за мою непоследовательность, нелогичность, глупость. Спасибо, что не запятнал то светлое, что живет во мне, неправильной правильностью.

Прошу, пусть он полюбит меня хоть капельку.

Нет. Не капельку. Сильно, безумно, я слишком эгоист, чтобы довольствоваться малым.