Вода лилась не струями, как в душе, а низвергалась бурным ливневым потоком, так что Сереже казалось, будто над ним висит опрокинутая бочка, причем она двигается с такой же скоростью, как и он.
Этот странный образ его так развеселил, что он сначала засмеялся, потом сбавил ход, а затем и вовсе перешел на шаг, чувствуя, как вода попадает в глаза, стекает по спине, заливается в трусы и хлюпает в кроссовках.
Такое прекращение сопротивления вдруг принесло с собой странную легкость и радость. Это было так приятно, что он сошел с тротуара и пошел прямо по центру проезжей части. В арках домов и под козырьками подъездов ему встречались люди, которые, глядя на него, начинали улыбаться, и он тоже улыбался им в ответ и махал рукой.
Уже подходя к дому, он заметил впереди соседа-художника. Тот стоял под зонтом около подъезда, смотрел на Сережу и тоже улыбался.
– Красиво идете, маэстро, – сказал художник. – Или стоит сказать “Сережа-сан”, – художник чуть поклонился.
– Доброе утро, – улыбнулся Сережа. – Почему сан? Я похож на японца?
– В Бусидо сказано: “Попав под дождь, ты можешь извлечь из этого полезный урок.” И ты его явно извлек.
Художник говорил вполне весело и дружелюбно, но Сережа не знал, что такое бусидо, и ему показалось, как будто его проверяют.
– Это что-то японское?
– Самурайский кодекс, – ответил художник, пропуская его в подъезд.
Сережа надеялся, что он расскажет дальше, но художник молчал, а спрашивать, подтверждая свое незнание, Сережа не хотел.
Узкая кабина лифта, установленная в дом значительно позже его изначальной постройки, спускалась медленно и шумно. Сережа слушал, как она грохочет, задевая какие-то стыки на этажах, и отмечал свою неловкость от того, что они с художником стоят и молчат. Он даже хотел пойти по лестнице, но подумал, что это будет странно. Внутри кабины ему настолько сильно захотелось нарушить тишину, что он как-то неопределенно цикнул и кивнул на свежий рекламный плакат на стене лифта. Там виднелось бирюзовое море, солнечный пляж, пальмы и небольшая яхта недалеко от берега. На переднем плане этого курортного клише большая черная обезьяна в шортах и солнечных очках сидела в шезлонге, держа в лапе коктейль с соломинкой. Сверху был лозунг: “Отдых, который вы заслужили”.
– Хорошо там, где нас нет, – сказал Сережа. Он предполагал, что они обменяются каким-то стандартными фразами и разойдутся, но его реплика неуклюже повисла в тишине. Сережа внутренне поморщился. “Зачем я эту ерунду ляпнул? – с досадой подумал он. – Ведь уже доехали почти”.
Художник внимательно посмотрел на него. Он носил круглые очки с дымчатым затемнением, так что его глаз Сережа не видел.
– “Нас нет”? – медленно переспросил Художник. – А ты знаешь, о чем это?
Двери открылись, и путь был свободен, но теперь от разговора было уже не отвертеться.
– А тут разве какой-то хитрый смысл есть? – спросил Сережа. – Где бы мы ни были, и как бы хорошо себя не ощущали, всегда есть места, куда нам хотелось бы попасть, потому что там лучше, чем там, где мы сейчас.
– С этим все ясно, – ответил художник. – Но почему так получается, и может ли быть иначе? Что такое “нас нет”? Вот что интересно. Доводилось ли тебе бывать там?
Вопрос показался Сереже какой-то казуистикой.
– Как мы можем быть там, где нас нет, если нас там нет? – спросил он с небольшим раздражением.
– Вот в этом и вопрос, – засмеялся художник и весело ему козырнул. – Будь здоров, сосед.
Зайдя домой, Сережа сразу прыгнул в горячий душ, где еще пару минут прокручивал в голове этот странный диалог, пытаясь понять, что художник имел в виду, а затем его мысли направились к предстоящему созвону.
Вопрос-ответ
Надев сухую футболку и толстовку, он насыпал в миску мюсли, залил их черничным йогуртом и устроился в кресле за большим монитором.
Михаил вышел на связь ровно в назначенное время, в Аделаиде было три часа. Одетый в бежевую льняную рубашку он сидел за деревянной барной стойкой. Стена позади него была стеклянная, и за ней виднелась зеленая лужайка, а еще дальше – длинная полоса белого песка, на которую непрерывно набегали зеленоватые океанские волны. Михаил выглядел усталым, и Сереже показалось, что он похудел, а черты его лица заострились.
Они помахали друг другу.
– Привет. Здорово там у вас, – сказал Сережа.
– Здравствуй. Да, как и положено “виртуальному фону”.
– А почему виртуальный? Выглядит вполне реально.
– Потому что времени на эти радости нет, очень плотный график тут.
– Много обновлений ставите аборигенам?
– Ты удивишься, но у этих аборигенов системы в чем-то посвежее наших. Так что себе тоже патчи приходится ставить, – улыбнулся Михаил. – Ну, расскажи, как твои дела. А то ведь мы и не виделись с Москвы. Ты писал, что необычный сон был. Помнишь его сейчас?
– Да, был. Честно говоря, он растаял через пару недель. Жаль, я не сообразил записать его сразу.
– Ничего. Может еще что-нибудь приснится, – засмеялся Михаил. – Давай тогда про медитацию. Я так понял, у тебя есть вопросы. Спрашивай.
– А вы не смотрели? Я их вчера присылал.
– Смотрел, – улыбнулся Михаил. – Но я хочу послушать, как их задаешь.
– Что значит “как задаю”? Как написано, так и задаю. Мне их прочитать что ли?
– Нет, читать не надо, – Михаил протянул руку куда-то за кадр и поставил перед собой квадратную тарелку с виноградом. Оторвав несколько ягод, он как бы взвесил их на ладони и положил в рот.
– Скажи, ты когда-нибудь задавался вопросом – что значит думать?
– Думать? – переспросил Сережа, слегка приподняв бровь. Он только приготовился задавать вопросы, как разговор неожиданно сменил направление.
– Что прямо сейчас происходит в твоем уме?
– Я пытаюсь понять, что означает ваш вопрос и что вы хотите услышать.
– А как ты это делаешь?
– Ммм… Не знаю. Просто смотрю.
– Не “просто”. С чего начинается это “смотрение”?
– Нууу… Сережа закатил глаза вверх и в сторону. – Я как бы спрашиваю себя…
– Вот, – Михаил поднял указательный палец вверх.
– Что?
– Совершенно верно – ты спрашиваешь себя. Думать – значит задавать вопросы. Любое твое думание всегда начинается с вопроса. Он задает направление, в соответствие с которым приходят и выстраиваются мысли. Поэтому формулировка вопроса очень важна.
– Хм.
– Кроме того, возможно, ты уже заметил в своих сессиях, а если нет, то я немного забегу вперед: мы, как живые системы, постоянно меняемся. Этот процесс очень медленный, но непрерывный. Поэтому тот Сережа, который сейчас со мной говорит, – это не совсем тот Сережа, который писал эти вопросы. Хотя они и похожи на первый взгляд. Потому я предлагаю тебе внимательно сформулировать вопрос, актуальный именно сейчас.
– Понял-понял, – кивнул Сережа. – Основной вопрос такой – как различить наблюдение за дыханием от управления дыханием? Похоже, что пытаясь наблюдать, я часто контролирую дыхание, отчего оно делается неестественным.
– Сколько ты сидишь?
– 20-25 минут.
– Сколько циклов тебе удается пронаблюдать без отвлечения?
– От 60 до 100.
– Ясно. Ты молодец.
– Это много, да?
– Не в этом дело. Ты молодец, что задал вопрос. Похоже, ты и правда обуславливаешь дыхание.
– Как вы поняли?
– Когда ты действительно наблюдаешь дыхание, то уже через 10-15 циклов твое восприятие начнет ощутимо меняться.
– Как было у вас в кабинете?
– Не так интенсивно, но отчетливо. У тебя бывало что-нибудь такое?
– Не было. Мне, в принципе, и без спецэффектов нормально сидится, но хотелось бы все-таки научиться отпускать контроль. У меня, похоже, иногда получается, но совсем коротко.
– Наверняка получается. Иначе бы этот вопрос не возник, ты бы просто не заметил разницы. Я предложу тебе один трюк, который часто помогает в этом месте.
– Здорово, – обрадовался Сережа. – Что нужно делать?
– Перестать дышать. Ненадолго.