*

Заступив на смену в шесть вечера Марков почти не удивился, услышав инструкции, что Огарёва ожидает расстрел «при попытке к бегству». В эту ночь или в следующую, ещё не решили. Он с сомнением посмотрел на небольшую колбу с кровью, думая, стоит ли продлевать мучения мальчишке… Но решительно вылил тёмно-бордовую жидкость в металлическую кружку с водой. Не ему распоряжаться этим подарком рыжеволосой красавицы. Может, хоть немного полегче станет.

Еду заключённым заносили по двое, но в этом случае никто не соблюдал регламент – в избитом, окровавленном куске мяса уже с трудом можно было узнать такого красивого раньше парня. Волосы ему выдрали клоками, ещё в первый день. После того, что с ним делали потом, он с трудом мог поднимать дрожащие руки с сожжёнными почти до костей запястьями. Максим думал, что поить его придётся в бессознательном состоянии, но как только он вошёл в камеру, парень дёрнулся всем телом, жалобно всхлипнув, и резко вскинул голову, впервые посмотрев ему прямо в глаза. Под этим прямым взглядом тусклых от боли серо-голубых глаз Максим молча присел, сглотнув тугой комок в горле, и передал ему кружку. Еду ему не давали уже два дня, а воду приносили, чтобы не умер раньше срока.

Он забился в угол, неверяще покачал головой, а большие глаза наполнились слезами.

- Нет… – хрипло прошептал он. – Я же ничего не сказал. Откуда… – Он с отчаянием смотрел на протянутую кружку, а Максим осознал, что он впервые на его памяти вообще с кем-то здесь разговаривает.

- Все нормально, – одними губами сказал Марков, протягивая ему кружку. – Это подарок… из города. Сказали, тебе поможет.

Огарёв трясущимися руками взял кружку и залпом выпил всё, жадно облизав стенки кружки. Максим молча поднялся и пошёл на выход, заставив себя отвернуться от этих глаз, в которых было столько всего. Больше, чем он хотел видеть в кошмарах, когда поступит приказ расстрелять его. От того, что сам он намеревался старательно промахиваться, легче не становилось. Целый взвод не промахнётся.

*

Первое правило в армии – приказы должны исполняться, чётко и без вопросов. Если вчера ты красил траву в зелёный цвет, а сегодня тебе говорят красить её в синий – ты берёшь под козырёк новый приказ и идёшь красить траву в синий цвет. Если завтра поступает новый приказ перекрасить её обратно в зелёный – идёшь и красишь в зелёный. Всё просто. Никаких лишних вопросов, предложений и размышлений – начальству там виднее, что надо делать.

С переходом на контракт и на серьёзные операции ставки ощутимо подросли: одно дело, когда ты тупишь и споришь с приказом красить траву, другое дело – приказ в боевой обстановке. Молча затыкаешь все свои морально-этические вопросы и идёшь стрелять в кого сказали. Ну, или грамотно промахиваешься, незаметно и некритично. Или под трибунал.

С переводом в ГРУ Маркову мягко намекнули, что на всякий случай, даже трибунала можно не бояться. Никто и никогда не видел, чтобы нарушали приказы в этой структуре. Точка. Он только молча проглотил явно висящую в воздухе недосказанность про то, что случается с теми, кто нарушал и кто видел – не мальчик уже был, многое понимал.

Но общим во всех этих военизированных структурах было одно: если сегодня тебе дают один приказ, а завтра – противоречащий ему, то ты молча забываешь вчерашний приказ и исполняешь новый. И лишних вопросов не задаёшь.

И Марков с трудом скрыл прошившую его волну облегчения, когда уже на утренней планёрке полковник довёл новые инструкции: Огарёва отвезти по такому-то адресу и сдать на руки гражданке Мицкевич Елизавете Петровне. Живого.

Командир взвода снова пошёл уточнить приказ, на всякий случай, вернулся с выговором и красными пятнами на щеках, выслушав всё, что положено выслушивать, когда отвлекаешь начальство и ходишь второй раз за неделю уточнять прямой недвусмысленный приказ. Отвозить Огарёва «родственнице» поручили Маркову. Одному. И выписали лишний увольнительный на сутки. Он только моргнул, с максимально тупым видом подтвердив приказ. Верить в такие случайности и подарки судьбы он отучился уже давно и молча проглотил удивление от такой явной демонстрации «ресурсов», о которых упоминал Никитин.

*

Сначала, когда к Огарёву в камеру вошли двое бойцов, тот чуть заметно вздрогнул, привычно зажмурившись и сжавшись, в предчувствии боли. Хотя общий посвежевший и какой-то оживший вид был просто налицо – Марков молча обменялся недоумёнными взглядами с напарником и присел перед мальчишкой, расстёгивать на нём серебряные браслеты. На этот счёт тоже были инструкции – всё серебро снять в камере. На общение разрешения не было, и на непонимающий взгляд Огарёва никто ничего не пояснял.

До машины в подземном гараже его пришлось тащить – на ногах были раздроблены почти все суставы, и идти он не мог. На всякий случай, Марков взвалил его на свое плечо, в надежде, что парню не придёт в голову брыкаться и пытаться причинить вред тому, кто поил его такой неожиданно чудодейственной кровью. Расчёт оправдался – «клиент» был тихим и послушным, и на заднем сидении ведомственной тонированной «Волги» устроился без вопросов, бросая на своих сопровождающих короткие опасливые взгляды. Напарник пристегнул его ремнём безопасности и молча удалился открывать ворота гаража.

- Сиди и молчи, – чуть слышно шепнул Марков, не горящий желанием вести беседы в служебном транспорте – аппаратуры свои никогда не жалели. И только надеялся, что Елизавете Петровне не придёт в голову вести беседы в пределах слышимости от машины.

*

- Если машина будет служебная, там везде будут напичканы микрофоны, – Геннадий Филиппов бросил на Елизавету Петровну долгий, тяжёлый взгляд, и отвернулся, затягиваясь горьким дымом, под её традиционным ледяным высокомерным взглядом колдовских изумрудных глаз на фарфоровом личике. – Служебная машина у военных с чёрными номерами, даже если выглядит как обычная гражданская. Прошу вас не вести никаких разговоров в пределах слышимости от этой машины.

- Если требуется такая подробная регламентация действий, Геннадий, почему бы вам не провести это торжественное мероприятие самостоятельно? – Она скривила карминовые губки в скептической жёсткой усмешке, смерив его ледяным взглядом. Он молча проглотил это отчётливое презрение с очередной порцией дыма, опустив взгляд и отворачиваясь в сторону. Все они понимали, почему он – начальник ФСБ – сейчас официально не может раскрыться перед ГРУ как заинтересованный в освобождении оборотня, как и генерал Афанасьев – официальный альфа-покровитель Огарёва. Поэтому и договорились через вампиров, чтобы встречающей было нейтральное гражданское лицо – никому в военных командных и властных кругах не известная девушка. К её чести, она не поручила это даже своим помощницам – второй и третьей альфе. И имела полное моральное право поливать обоих генералов – начальников главных силовых ведомств региона – своим фирменным ледяным презрением.

- Я не снимаю с себя ответственности за произошедшее, – тихо проговорил Геннадий, не оборачиваясь к ней. – За всё это, и перед Алексеем в частности. Как только ситуация более-менее стабилизируется, я готов лично ответить перед всеми, кого подвёл. Я сделаю всё, что возможно, чтобы она стабилизировалась как можно скорее. – Он затушил докуренную почти до пальцев сигарету о ближайшую урну и негромко добавил, не поднимая на неё глаз, – Нужно будет предъявить паспорт. Даже если Марков будет один. И не показывать, что вы знакомы, перед служебной машиной.

Он неторопливо направился к роскошному особняку клана лис, где временно разместили всех, кто участвовал в этой операции, и кого не следовало светить перед ГРУ. Осунувшийся Афанасьев сидел у стены, прямо на полу, прижав к груди колени, и скользнул по нему отстранённым, болезненным взглядом.

- Чувствуешь его? – Тихо спросил Филиппов, тяжело опускаясь на пол рядом с ним. Что такое связь беты и альфы-покровителя он только недавно начал понимать на своей шкуре – когда поставил метку одному из новичков-бет. Какие ощущения давала долгая и прочная связь – как у Афанасьева с Огарёвым – он мог только догадываться. Всяко ближе и крепче, чем у него. Особенно учитывая запахи, которые молодой компьютерщик даже не пытался смыть или замаскировать – всё равно кроме оборотней никто не почувствует. А свои – не станут осуждать или брезгливо кривить губы, как принято у людей в этой стране.