— Так точно, товарищ майор… — быстро отозвался Уланов.

— Пусть Корнеев напишет рапорт, а вы, товарищ уполномоченный готовьте акт, я подпишу. Да, прямо сейчас. Черт… понабирают контуженных… говорил же я, наплачемся еще…

— А что со стрельбами? — встрял Рощин, явно чтобы сбить майора с темы.

— Какие стрельбы? — взвился майор. — Какие, я спрашиваю? Особенно после случившегося? Не пацаны в роте, все обстрелянные. А эти мудаки боятся, говорят нет средств для обеспечения, мол, где мы вам найдем роту НКВД для охраны. По-своему они правы.

— В любом случае оружие к нормальному бою привести надо, — настаивал замполит. — Хотя бы пулеметы. Сами понимаете, товарищ майор…

— Да все я понимаю, меня никто не понимает. Забудь, сказал, о стрельбах. Я в управление фронта, Рощин, остаешься за меня…

Злой и красный ротный выскочил из канцелярии и быстрым шагом пошел к полуторке.

Ваня поправил ремень СВТ на плече и еще раз вздохнул. Что такое непристрелянное оружие он почувствовал на своей шкуре в третью свою попытку выжить. Тогда с десяти метров он пять раз подряд промахнулся по немцу из подобранного на поле боя карабина, на вид абсолютно исправного. В результате пришлось заполошно бежать наобум, куда глаза глядят. Закончилось все плохо. Мина, оторванные ноги, мучительная смерть.

«Ты хоть пристрелянная? — вежливо поинтересовался он у своей винтовки. — Молчишь? Очень хочется надеяться, что пристрелянная…»

— Видел, красноармеец Куприн? — на крыльцо вышел взводный Рощин.

— Так точно, товарищ старший лейтенант, — быстро отозвался Ваня. — Все видел.

— И что скажешь? — хмыкнул старлей, доставая папиросу из портсигара. — Ты же тоже считаешь несправедливым, что тебя отправили в штрафную роту. Не бойся, говори честно.

«Иди ты нахрен…» — мысленно послал его Иван, но ответил совсем другое.

— Честно? Ну что же, товарищ старший лейтенант. Лично мне плевать где воевать, в штрафниках или еще где. И воюю я не за награды и не за звания. Но у каждого своя правда… — тихо сказал Ваня. — Но сейчас до нашей правды никому дела нет. Наша правда победить не поможет. И если я вам сейчас сломаю кадык со злости, стране это тоже не поможет. Мне это тоже ничем не поможет. Так что лучше я сломаю кадык какому-нибудь немцу.

Тут Ваня сам охренел от того, что наговорил и приготовился к пуле в лоб.

Но Рощин не стал хвататься за пистолет, вместо этого он странно усмехнулся и с хорошо заметным одобрением в голосе бросил:

— Хороший ты парень, Куприн. Но сильно колючий. Береги себя…

Только ротный убыл, штрафников выстроили, и Уланов закатил воспитательную работу на добрых полтора часа. Говорил он толково, грамотно расписал ситуацию от начала до конца, но вряд ли личный состав проникся именно его словами. Личный состав уже без политрука на примере несчастного бывшего старшего сержанта понял, что миндальничать никто с ними не будет. А если точнее, они и до этого понимали, что находятся не в детском саду, но теперь в этом окончательно убедились.

Без разговоров среди штрафников по поводу случившегося не обошлось. Мнения разделились на два лагеря, одни обвиняли Велигуру, а другие обвиняли врачей допустивших контуженного в боевую часть. Командиров и трибунал очень предусмотрительно не обвинял никто.

Якут Петр Петров сказал очень коротко:

— Дулака.

Правда кто «дулака» не уточнил, но Ваня понял, что оба.

Аллахвердиев стал полностью на сторону взводного:

— Зачем командыр пилевать? Если я старика дома плюну, меня жопа на глаз натянут…

— Глаз на жопу, — глубокомысленно подсказал комод.

— Слуший, какая разница? — удивился Мамед. — Все равно плохо будит!

Иван ничего не говорил и ни с кем случившееся не обсуждал. Во-первых, ему было плевать, а во-вторых, он догадывался, что у отцов-командиров среди личного состава есть свои глаза и уши.

Потом вернулся ротный из управления фронта, и рота начала ускоренно готовится к маршу. Всем сразу стало ясно, что с формированием покончено и для личного состава опять начинается война.

Но до конца дня случилось еще одно происшествие, а точнее даже несколько.

Сначала красноармеец Сидоров, ничем не примечательный тихий парень, из отделения Ивана потерял сознание.

Просто взял на ходу и упал, закатил глаза и пустил слюну.

Выглядело все это очень ненатурально, актерским талантом красноармеец явно не обладал.

— Никак солнце башку прижарило? — удивился комод Демьяненко и осторожно хлопнул бойца по щеке.

— Вах? — удивился Мамед и тоже добавил, уже сильнее, но, с другой стороны.

Сидоров открывать глаза не пожелал и отреагировал страдальческим мычанием.

Ваня сразу понял в чем дело и уже было собрался пнуть товарища под ребра, но вместо этого присел рядом и тихо начал говорить.

— Вот смотри, Васек. Сейчас вызовут военфельдшера, он сразу поймет, что ты симулируешь, доложит командованию и что?

У Василия встревоженно дернулась бровь.

— Шлепнут на месте, — охотно подсказал комод. — За симуляцию. А нас вжарят за то, что вовремя не доложили командиру о симулянте.

— Я не симулирую, правда… — Сидоров быстро открыл глаза и приподнялся на локте. — Просто голова что-то закружилась. Но вы же не скажете никому?

Ваня пожал плечами и отошел, а комод вместо ответа просто пнул Василия, намекая что надо вставать.

На этом инцидент исчерпался, но Ваня очень хорошо запомнил дикую злобу в глазах Сидорова. Злобу на все вокруг и на товарищей, словно они были виноваты в том, что его отправили в штрафную роту.

А через полчаса еще один штрафник, уже из другого отделения, уронил себе на ногу ящик с гранатами. Специально или не специально, этот момент остался неясным, но нога сломалась как спичка.

В данном случае никто никого не пинал, бойца просто увезли на телеге в санбат, а почувствовавший неладное уполномоченный Особого отдела, лейтенант НКВД Огурцов, очень доверительно сообщил личному составу, что лично пристрелит того, кто еще удумает заняться членовредительством. И его вольных, и невольных помощников тоже.

Все сразу прониклись, на этом происшествия с болячками и переломами закончились.

Перед отбоем штрафникам выдали оружие и полностью экипировали: все получили портупеи, подсумки, каски, саперные лопатки и даже сухпаек с табачным довольствием. Но патронов никому так и не дали.

А ночью первый и второй взвода подняли по тревоге.

Старший лейтенант Рощин коротко объяснил:

— Ночью бомбили Ленинград, один из бомбардировщиков подбили, он дотянул до нас и упал там… — взводный ткнул рукой в темноту. — Мы к нему ближе всех.

Два бойца притащили открытый цинк с патронами.

— Берем по десять штук… — рука взводного показала на патроны. — Но немцев по возможности стараемся взять живыми. Бегом, марш…

Ваня загреб горсть красивых зеленых патрончиков и на бегу стал их заталкивать в магазин, одновременно стараясь не потерять в темноте из виду спину старшего лейтенанта.

Через несколько минут впереди вспыхнуло сильное зарево, скорее всего, севший на вынужденную самолет взорвался.

У Вани сразу перед глазами встала картина из его первой попытки, когда заживо горела наша летчица в упавшем биплане По-2. А в ушах зазвенел ее крик.

— Сука… — он тряхнул головой прогоняя страшное видение и припустил быстрее.

— Расходимся, — через несколько десятков метров скомандовал Рощин. — Дистанция между собой двадцать метров, забирайте правее. Деревянко, мать твою, сказал правее…

Штрафники быстро разбежались, Ваня выставил вперед винтовку и сбавил ход, до боли в глазах всматриваясь в темноту.

Неожиданно, левее вспыхнула стрельба, протарахтел короткой очередью автомат, дважды тявкнул пистолет, а его заглушило гулкое баханье винтовок, сквозь которое прорвался чей-то болезненный вскрик.

И почти сразу же, навстречу Ивану, почти в упор быстрой чередой полыхнули вспышки.

Ваня с перепугу даванул спусковой крючок, потом понял, что забыл передернуть затвор, ринулся вперед и сбил всем телом проявившуюся в темноте смутную фигуру.