Чтобы хоть как-нибудь занять себя, Иван начал помогать персоналу лазарета: в основном колол дрова и разгружал раненых. Легче на душе от этого не становилось, но работа хотя бы позволяла немного отвлечься.

Петруха тоже быстро шел на поправку, а вот у Мыколы и Мамеда дела обстояли не так хорошо, а если точнее, совсем скверно. Комод сильно отравился, его постоянно бил лающий, кровавый кашель, а у Аллахвердиева начали гноиться ожоги.

И на исходе четвертого дня в составе «особой антиснайперской группы» осталось всего два человека.

— Нэ хочу, зачэм в тыл… — Мамед всхлипнул. — Зачэм, оставь мэня здэсь, воевать буду. Нэ могу друг бросить. Пожалуйста, оставь мэня…

Из глаз азербайджанца на желтые от гноя бинты покатились слезы.

— Поговори мне еще! Ишь вояка. Не бойсь, на тебя войны еще хватит, — беззлобно прикрикнул пожилой санитар дядя Вася. — Не спите, грузим…

Ваня и Петруха взялись за ручки носилок и перенесли Мамеда в телегу. Ваня осторожно пожал ему руку, потом снял с себя часы и надел на запястье Аллахвердиеву.

— Сколо совсем сдоловый будесь, — Петруха вложил Мамеду в ладонь маленькую, деревянную фигурку. — Она будет бересь тебя…

Аллахвердиев молча кивнул и уже не скрываясь заплакал.

Ваня тоже захотел что-то сказать ему, но не нашел слов.

— Ну шо, братики… — Мыкола подошел к телеге сам. — Пора, значит… — он запнулся и по очереди крепко обнял Петруху и Ваню. — Вы того, не переживайте, я присмотрю за Мамедкой… — комод закашлялся, стер локтем кровь на губах и весело улыбнулся. — Все буде добре…

Иван зло скрипнул зубами. С людьми он сходился трудно, но сейчас чувствовал себя, словно от него что-то отрезали. Словно от сердца отрезали.

— Едем, погоняй, эй, залетные…

Караван телег тронулся с места.

— Ну я посол, Ванюска? Ланеных надо лесить… — Петруха кивнул Ивану и потопал к палаткам. Он как-то очень органично и быстро влился в лечащий персонал, вовсю готовил свои шаманские мази с отварчиками, при этом, каким-то загадочным образом даже нашел общий язык с врачами и санитарами. Со всеми кроме военврача второго ранга Елистратовой, но и она якута терпела.

Иван постоял немного и решил сегодня же потребовать выписки.

— Вань, а Ваньша… — позади раздался голосок Настены.

— Чего тебе? — Иван обернулся.

Девчонка с первого дня шастала за ним хвостиком, сама лично приносила пайку и ягоды, которые собирала в леску, всячески ухаживала и даже пробовала развлекать — петь песни и рассказывать сказки. И все это, несмотря на то, что Ваня обращался с ней абсолютно нейтрально и равнодушно. А порой даже грубовато.

Санитарка Евдокия Михайловна, которую раненые называли с любовью баба Дуся, объяснила поведение Насти просто и доступно:

— Поспела, девка, в сок входит, хочет уже, — и тут же показала Ване кулак. — Не вздумай, понял, охламон? Обещай, что не замаешь девку! Ну?

Иван, конечно, пообещал. Ему такое даже в голову не приходило. Хотя затянувшееся воздержание уже вовсю давало о себе знать. Он было пробовал подкатить к Курицыной, но та этот подкат даже не заметила. А к Хусаиновой подкатить он просто не смог себе заставить. Других кандидаток тоже хватало, но они почему-то Ивана не привлекали. Была еще Варвара Сергеевна, но та просто откровенно издевалась над Иваном.

— Смотри, что я спроворила, — Настя протянула на руках Ивану аккуратно сложенную форму. — Вот, все отстирала и зашила. Но это другие, твои штаны и рубаха совсем погорели и расползлись. Должно в пору прийтись. Я выбирала. И бельишко свежее. И сапоги, и портянки!

— Гимнастерка, — машинально поправил Ваня.

— Гимнастерка! — радостно согласилась Настена. — Идем, померяешь.

Иван немного поразмыслил и кивнул. Шастать по лазарету в нательном белье ему уже надоело, а тот момент, что девчонка могла подобрать форму, среди обмундирования, оставшегося от умерших, его ничуть не беспокоил. Во время своих многочисленных попыток выжить Иван только и делал, что раздевал трупы, так что навсегда отучился от брезгливости и суеверий.

И пошел за Настей. Она привела его на полянку чуть поодаль от лазарета, села на пенечек и взглядом потребовала — одевайся, явно намереваясь смотреть.

Иван жестом приказал отвернуться.

Настя строптиво фыркнула, надула губы, но все-таки послушалась.

Ваня быстро переоделся. Каким-то странным образом, девчонка подобрала вещи точно по размеру, а сапоги оказались, вообще, почти новые, да еще комсоставские, юфтевые.

— Красивый! — восхищенно пропела Настя. — Ну как? Нравится?

Подскочила к Ивану, закрыла глаза и смешно вытянула губы, явно напрашиваясь на поцелуй.

Ваня вздохнул. Настена была очень симпатичной девушкой, чем-то смахивала на юную Камерон Диас, обещала вырасти в настоящую красавицу, но из-за ее возраста, Ваня воспринимал ее только как ребенка. Она и выглядела как ребенок: голенастая, тощая, еще не сформировавшаяся, несмотря на густой, сильный голос.

— Спасибо, Настя.

— И все? — с обидой выкрикнула девчонка и плаксиво потребовала: — Хотя бы поцелуй!..

— Все, — твердо ответил Иван и показал на пенек. — Присядь. Расскажи о себе. А потом я кое-что рассажу тебе.

— Мне шестнадцать лет! — еще обижаясь, пробубнила Настена, глянула на Ивана, смутилась и быстро поправилась. — Ну… пятнадцать… почти… правда, я не обманываю.

— Дальше.

— Мы жили там… — Настя показала рукой куда-то себе на спину. — Батя ушел в армию, мы с мамой и бабулей одни остались на хуторе. Потом пришли немцы, мы ушли в лес, там папкино зимовье было. Мамка долго болела, потом померла. Следом бабуля… — девочка всхлипнула. — Я сама осталась. Похоронила мамку с бабулей, подождала до весны, а потом пошла куда глаза глядят. Места-то я хорошо знаю, папка учил. Вот скоро и вышла к своим. Меня сразу Варвара Сергеевна к себе взяла. Вот, теперь санитарка! — она с гордостью задрала нос, оправила гимнастерку и выпятила тощую грудь. — Война закончится — на врача выучусь. Варвара Сергеевна говорит, что я способная и умная.

Ваня хотел расспросить ее подробней, но не стал ворошить прошлое, потому что понимал; девочка натерпелась столько, сколько не каждому взрослому пережить. И вместо расспросов начал тихо рассказывать:

— Все у тебя будет хорошо, Настя. Но врачом ты не станешь.

— А кем? — Настена с любопытством вытаращила на него глаза. — Кем я стану?

Ваня помедлил и внушительно сказал:

— Певицей ты станешь. Знаменитой на всю страну певицей. Ты будешь собирать огромные залы слушателей, тебя будут снимать в кино, а твои портреты печатать в журналах. Вся страна будет восхищаться тобой. Тысячи поклонников будут счастливы только увидеть тебя.

— Правда? — Настя прижала ладошки к щекам. — Правда, правда?

Иван уверенно ответил:

— Чистая правда. Верь мне, я знаю. Чистая правда. А потом… потом я приеду к тебе. Если ты, конечно, вспомнишь обо мне.

— Ваньша! — Настя вскочила и бросилась к Ивану. — Конечно вспомню, обязательно вспомню! Обещаю!

Пылко чмокнула Ваню в губы и стремглав понеслась обратно в лазарет.

Ваня улыбнулся. На душе сразу стало гораздо легче.

Он посмотрел вслед Настены и тихо прошептал:

— Все у тебя получится девочка. Главное — захотеть…

И тоже пошел в полевой госпиталь, твердо решив выпроситься у Елистратовой на выписку.

Варвара Сергеевна сидела у своей палатки и курила.

Увидев Ивана, она нахмурила брови и строго поинтересовалась.

— В чем дело, красноармеец Куприн? Почему вы не в больничной форме?

— Я здоров, товарищ военфельдшер второго ранга! — четко ответил Ваня. — Прошу выписать меня из госпиталя.

— Здоров, говоришь? — Елистратова улыбнулась. — Ну что же, пошли, я тебя осмотрю…

Иван чертыхнулся про себя. Лечила и осматривала его всегда лично Варвара Сергеевна. И эти осмотры для него стали настоящей пыткой. Происходило это всегда глубоко вечером, Елистратова звала его к себе, приказывала наголо раздеться, а потом очень подробно и тщательно осматривала, прикасаясь и поглаживая все тело. У Ивана сразу же начиналось буйство естества, но Елистратова не обращала на вздыбившееся мужское хозяйство никакого внимания.