— Расскажешь-расскажешь! — его нижняя губа отвисла до подбородка, обнажив ряд тонких зубов, покрытых толстым слоем коричневой штукатурки. — Пусть он узнает, какая шаловливая у него дочка! Пусть знает, на что ты способна!

Я как партизан, ползу сквозь траву, боясь быть обнаруженным. Но про меня словно забыли, да и что может сделать ребёнок? Поплакать в углу? Только есть один нюанс — я не ребёнок!

Вот и его штаны. Вот и ремень. Я вытягиваю руку, хватаюсь за рукоятку кинжала. Роже плачет еще громче, от чего у меня появляются новые силы. Адреналин бьёт ключом!

Держа кинжал в руке, я встаю на ноги. Меня штормит, но это не страшно. Я делаю шаг, трава не мешает. Медленно подхожу к патлатому сбоку. Увидев меня, Роже замолчала, перестала дёргаться. Мужик уверовал в свою победу, на чём и погорел.

Облизнув губы, он уже был готов вставить свой огрызок, но в этот момент его скрючила боль.

— А-А-А-А-А-А!!! — заорал он истошно!

На, сука! Получи!

Горячая кровь брызнула мне на лицо, попала на губы. Тысячи крохотных капель окропили платье Роже, её грудь, её объятое страхом лицо.

Первый удар пришёлся между рёбер, чуть-чуть не достав до сердца. Второй удар чиркнул по костям, лезвие зашло глубоко и чуть не застряло, пришлось с силой дёрнуть на себя.

Получи! Еще! На, сука! На! Больше ты никогда не ткнёшь в меня пальцем!

Эйфория тёплыми волнами разливается по моему телу. Я выдохнул так, как выдыхает мужчина, после того как все камни вышли из почек. Так сладостно выдыхают, когда понимают, что больше не придётся делать паузы из-за режущей боли, что возникает, когда острые грани маленького камушка рвут изнутри твой мочеточник. И когда камень вылетает в унитаз с каплями кровавой урины, ты выдыхаешь в двойне, и, наконец, мочишься как человек.

Даже после приёма двух таблеток циклодола не наступает такая эйфория. Каждый удар кинжала ровнялся приёму целой фольгированной упаковки. И вот, я закидываюсь и закидываюсь.

Бью и бью!

В обычной жизни, употребления такого количества таблеток неминуемо приведёт к гибели. Как меня.

Почти.

После того, как я чуть не выбросился из окна, врач мне сказал, что я должен внимательнее читать инструкцию к препаратам.

— Но доктор, мне было плохо! — говорю я.

Уставившись в монитор, врач кликает мышкой.

Один, два, три, — считаю я про себя лопасти вентилятора, обдувающего весь кабинет, — четыре, пять.

Птицы…

Мне снова хочется летать.

— Я сожалею, но мне придётся уменьшить вам дозу, — сообщает мне охуительно радостную весть доктор. Прям спаситель, которого я ждал, целую вечность!

— Но мне станет хуже! — жалуюсь я.

Инвентаризационный номер его монитора: 231009/1

На мышке — той самой, что кликает доктор — тоже есть номер. И на его стуле он тоже есть, на его диване, на его вентиляторе. Куда не плюнь — везде номера. Я уверен, что и у меня есть инвентаризационный номер в его компьютерной программе.

— Вы были на грани самоубийства! — говорит врач, кликая мышкой. — Вы “почти” покончили с собой…

Врачи такие зануды. Пекутся о нашем здоровье, как будто он сам стоял на том подоконнике, и смотрели в бездонную пропасть боли. И, конечно же, он знает, о чём говорит!

— Но “почти” не считается! — говорю я.

— Я выпишу вам новый рецепт. Соблюдайте рекомендации, и всё будет хорошо. И вот еще что! Я хочу вам дать дельный совет: найдите увлечение, в которое вы сможете окунуться с головой…

Инвентаризационные номера такие же бессмысленные, как и его советы. Я прислушался. Нашёл. Окунулся с головой, да так, что таблетки мне больше не нужны.

Эйфория…

Я бил и бил.

Вдох-выдох.

С конца капает на живот.

Бил и бил, а он и не думал затыкаться! Даже не сопротивлялся, дёргался при каждом ударе, и дёргался. Уставился куда-то вдаль и дёргался, наблюдая за тем, как напуганные громким воплем птицы срывались с верхушек деревьев и улетали прочь.

Дергался и дёргался, а я бил и бил!

На его потной рубахе быстро выросло багровое пятно, а по голым ляжкам потекли струйки крови. Крупные капли летят на землю, часть попадает на траву, прижимая её к земле своим весом.

Тут закричала Роже. Я выдернул кинжал, но останавливаться не собирался. Уже замахнулся, но тут патлатый завалился на траву, свернулся калачиком и начал лихорадочно трястись.

— Отто! Ты что наделал?! — кричит Роже, скидывая со своего живота мужские ноги.

Мухи быстро слетелись на горячую кровь. Я наблюдал, как стая жужжащих насекомых садилась своими тонкими лапками на окровавленный кусок ткани и намертво к нему прилипала. Те, что попроворнее и наглее, залетали внутрь ран.

Подул свежий ветерок.

Патлатый продолжал громко стонать. Подошва его сандалий вспахивала землю. Пальцы рук рвали траву. Вроде, я всё правильно сделал! Что не так?

— Тебя спасаю, дуру! — отвечаю я Роже на наитупейший вопрос.

— Ты убьёшь его!

— И что тут такого?! Он плохой! Он чуть тебя не убил!

— Но не убил же!

Она еще и оправдывает его! Начинается, двойные стандарты… Нужно добить ублюдка.

Я хочу наклониться к патлатому, сделать еще пару тройку ударов, но Роже накидывается на меня, валит на землю.

— Не смей! — кричит она на меня.

— Где твоя сила была, когда он на тебя лез!

— Он сильнее тебя!

— Да, ты права, поэтому я и хочу его добить! Иначе он встанет и убьёт нас!

— Он уже не встанет, посмотри, что ты с ним сделал! — придерживая сползающее платье, она посмотрела в сторону мужика, затем на меня. — Да что с тобой происходит?

— Со мной всё в порядке! Я тебя защищал!

— Но не таким же образом!

— Бля, а каким?!

Она спрыгивает с меня словно испуганная кошка. Припадает к этому грязному насильнику, к этому уродцу с обгрызанным хером, к этому патлатому мудаёбу, и начинает водить руками над его боком!

— Ты что, совсем охуела! — кричу я.

Это уже перебор! Она что, решила залечить его раны? Но уж нет, этому не бывать!

Я хочу быстро встать, уверенно, но сил столько нет. Голова еще кружиться. Медленно, опираясь руками о траву, поднимаю своё тело, приседаю на колено. Выпрямляю ноги. Кинжал проёбан, и это очень плохо!

Подхожу к Роже. Грубо хватаю её подмышку и пытаюсь поднять с земли.

— Идём, оставь его!

Она одёргивает мою руку и продолжает кружить ладонями над истерзанной плотью этого вонючего насильника. И я вижу, как раны начинают затягиваться! Медленно, но затягиваются! Кровь уже не течёт…

Если она сейчас его вылечит, и он найдёт силы встать — нам будет пиздец! Не думаю, что он скажет ей спасибо! Вначале меня отхуячит, а потом и ей впердолит. Неужели она этого не понимает? Дура!

Я прыгнул на неё. Завалил на патлатого. Он застонал ещё громче. Почти затянувшиеся раны разошлись, выплеснув наружу свежую кровь.

— Всё, Роже, хватит! — кричу ей в лицо. — Побежали домой!

Наконец, я до неё достучался. Её глаза скользнули по моему лицу, увидели разбитую бровь, заплывший глаз. Мой вид её отрезвил. Рассмотрев меня с ног до головы, она опускает глаза на патлатого. Смотрит, как он корчится от боли. Видит его огрызок. Видит на своих ногах синяки, оставленные длинными пальцами.

Я протягиваю руку и помогаю ей встать. Не выпуская её ладонь, говорю:

— Забудь о нём, бежим!

И вот, перемазанная кровью, окроплённая каплями гноя и слюней, что вылетали из пасти патлатого с каждым ударом кинжала, она смотрит на меня. Платье спадает с её худого тела, но она ловит его руками, прижимает локтями к поясу. Кивает головой и говорит:

— Бежим!

И мы побежали. Не оглядываясь, не оборачиваясь. Убегали не только от старика, но и от мужика, которого оставили умирать под палящим солнцем.

Мы — дети, а дети не несут ответственность за свои действия. В отличие от взрослых! Я смогу спать спокойно. Роже, я надеюсь, тоже сможет спать спокойно, но боюсь, что этот случай мог отразиться не благоприятно на её психике. Хотя, какая мне разница! Нужно нахер уёбывать отсюда, перекинуться в тело отца и добить этого пидора!