Элинор импульсивно наклонилась и поцеловала его. Прежде чем он успел прийти в себя от изумления и удержать ее, она отстранилась. Затем она повернулась к двери в комнату, где спали служанки, и велела им принести бинты и холодную воду. Она приказала также, чтобы разбудили двух мужчин и они наносили скорее побольше холодной воды.
— Ты сможешь дойти до кровати? — спросила Элинор, пока служанки одевались. — Или мне приказать позвать нескольких слуг, чтобы перенести тебя?
— До какой кровати? — спросил Иэн в изумлении. Неужели Элинор поцеловала его? Это произошло так быстро, что он уже начинал сомневаться, не показалось ли это ему, когда Элинор просто наклонилась над ним.
— До моей кровати, — ответила Элинор. — В твоей спит Обри де Вер.
— Оксфорд?! — вскинулся Иэн. — Что он здесь делает? Ты пригласила его?
— Он приехал с Солсбери, но я не стала спрашивать, почему. Я только поблагодарила его за оказанную нам честь. Ведь я не могла спросить нежданного и нежеланного гостя, почему он приехал, не так ли?
— Нет, конечно. Но он сам ничего не сказал? Вероятно…
— Он, может быть, и собирался это сделать, но я была так озабочена поиском места, где разместить его и его слуг, чтобы ждать разъяснений, которые он, я уверена, дал бы без всяких вопросов.
— Так вот почему ты так поспешно послала за мной. Да, я понимаю. Спасибо тебе.
Элинор отправила Бьорна на розыски Иэна совсем не поэтому, но решила не поправлять его, лишь спросив еще раз, как он доберется до постели.
— Не стоит гонять людей по всему дому и будить всех, — ответил он несколько раздраженно. — Дай мне передохнуть немного, и я сам доберусь туда, но почему бы мне не поспать здесь на тюфяке? По правде говоря, я устал настолько, что готов лечь на каменном полу без всякого тюфяка.
— Потому, что я не хочу провести всю ночь на коленях, ухаживая за тобой, и потому, что ты болван, если не понимаешь, что это добьет тебя — опускаться на пол, а потом вскакивать, если потребуется. И почему ты не вернулся сразу, как только расправился с бандой? Ничего этого не случилось бы…
— Сварливая баба!
Элинор повернулась к нему, слегка побагровев, но он улыбался. Она протянула руку и коснулась его лица.
— Ты не хочешь иметь сварливую жену? Я беспокоилась о тебе, Иэн, но мне не нравится постоянно посылать за тобой гонцов. Быть может, чем реже ты видишь меня, тем легче у тебя на сердце? Откуда я знаю?
— У меня на сердце? О моем сердце и речи нет. Оно давно уже…
Он резко остановился, так как в комнату ворвалась Гертруда с полным воды кувшином в одной руке и полосками ткани в другой. Разумеется, не было никакой причины, почему Иэн не мог рассказать своей будущей жене о любви к ней в присутствии служанки, но он никогда ранее не оказывался в такой ситуации. Все женщины, с которыми он крутил любовь в прошлом, как правило, принадлежали кому-то еще. Предоставить их или себя во власть прислуге было бы и глупо, и опасно. Долгий опыт сдерживал его язык, если он опережал мысли.
Элинор не могла решить, хочет она услышать продолжение прерванной фразы или нет. Сердце его давно уже — что? Умерло? Отдано? Скажет ли он ей, кому именно? Когда он замолчал, она убрала руку от его лица. С этим движением она решила, что не хочет ничего слышать. В сердце или не в сердце, но в глазах Иэна, даже сейчас, просвечиваясь сквозь боль, было нечто, что давало Элинор больше оснований для веселья, нежели для отчаянния.
Бедный Иэн. Неужели он веровал в amour courtois? Heужели он посвятил себя какой-то знатной леди и изъяснил свою преданность в тошнотворных стишках? Если так, то его чресла сейчас наверняка вели жестокий спор с его возвышенными чувствами. Но если позволить ему сказать, что он любит другую или не может любить Элинор, между ними возникнет ложь. То, что не досказано, легче забыть.
— Это не имеет значения, — торопливо сказала она. — Самое главное, что я вижу тебя живым и здоровым. И я продолжаю настаивать, что с твоей стороны было глупо ехать верхом с таким коленом.
Она взяла ножницы и разрезала его штаны. Колено выглядело ужасно, распухшее и почерневшее. Иэн уныло посмотрел на него.
— Но утром оно было уже почти нормальное. Я собирался ехать завтра. Должно быть, потому, что пришлось долго скакать.
— Долго? Разве ты приехал не с северо-западной фермы?
— Нет. Разве я не рассказывал тебе, что как-то появилась парочка хитрых молодцев, которые, будучи слишком трусливыми, чтобы взять то, что хотели, силой, потребовали дань под предлогом, что сумеют удержать грабителей от нападения. Я приказал тогда управляющему Лонг-Акра схватить их, если они покажутся снова, и он дал мне знать, что они наконец пойманы. Я отправился в Лонг-Акр как раз перед прибытием твоего посыльного, и он последовал за мной — именно поэтому все так затянулось. Тех двоих нужно повесить. Я привез их с собой и отправил в городскую тюрьму. Я был уверен, что у тебя здесь не найдется места еще и для пленников. Кстати, что ты сделала с сэром Ги?
— Взяла его на службу. А разве ты не этого ожидал от меня? Что я еще могла сделать с таким простодушным малым? Пока что я отправила его в укрытие. Ты ведь слышал его историю? Боюсь, как бы кто-нибудь из гостей не узнал его в лицо.
Пока они разговаривали, Элинор поставила тазик перед его ногой, положила ему на колено толстую подушечку и полила сверху холодной водой. Иэн вздохнул с облегчением и закрыл глаза. Он оказался прав, доверив ей разобраться с делом сэра Ги. Их брак будет прекрасен, если только…
Что ж, она не дала ему закончить, когда он хотел сказать, как давно любит ее, но и не отстранилась от него. Что-то он должен был спросить — что же? Ах, да, королевский гонец. Он с трудом поднял тяжелые веки, но перед ним стояла Гертруда, держа кувшин так, чтобы прохлада медленно текла по его пульсирующему колену. Чуть позже Иэн проснулся с криком боли, когда подняли стул, на котором он сидел, но нога уже была крепко привязана к доске, и боль сразу прошла. Он помнил, как пробормотал что-то про блох, и Элинор что-то ласково ответила. Постель была мягкой и теплой, как в раю. Иэн спал.
Утро принесло замешательство и минутную панику. Судя по пышным занавескам вокруг, он лежал в постели какой-то благородной дамы — но какой? Когда Иэн окончательно встряхнулся от сна, память расчистилась, и паника перешла в раскатистый смех. Элинор раздвинула занавеску.
— Приятный звук с утра пораньше.
— А ты приятное зрелище с утра пораньше.
— Как ты галантен! Но ты рассмеялся еще до того, как увидел меня. Почему?
Иэн помолчал в нерешительности, потом усмехнулся.
— Потому что я поначалу не мог вспомнить, в чьей постели оказался… А вспомнить это утром — первейший долг всякого благородного мужчины.
Элинор радостно хихикнула. Это был первый знак для нее, что Иэн не ханжа и не гордец.
— Негодяй! Что ж, тебя больше не будет мучить этот вопрос, если, конечно, ты хочешь остаться при той штучке, которая делает постель не только местом для сна.
— Элинор!
— А ты думал, что я не могу быть ревнивой женой? — с вызовом спросила она. — У меня не слишком-то обходительная натура.
Несколько удивленный этим неожиданным признанием, Иэн нашел в себе силы только прошептать:
— Никогда бы не догадался, если бы ты не сказала мне.
— Я так и думала, — торжественно заявила Элинор, откидывая одеяло, чтобы взглянуть на колено Иэна. — Мой нрав обычно такой мягкий и уступчивый, что я сочла необходимым предупредить тебя. — Покосившись, Элинор не встретила негодующего взгляда, как ожидала. Она недооценила своего оппонента.
Иэн охотно согласился с очень ласковым выражением на лице:
— Разумеется. Разве я не испытал на себе всю твою бесконечную доброту? Я знаю тебя такой ласковой и любезной, что одно-единственное сердитое слово в твоих устах — слишком тяжелое наказание для меня. Мне, конечно, печально слышать о твоей ревности, но, поскольку ты так послушна, так добродушна во всех других отношениях, я должен примириться с этим маленьким недостатком.
