Фликс улыбнулся еще шире и показал Гудэху кулак с оттопыренным средним пальцем. В племени куроки этот жест считался сильнейшим оскорблением.

– Все хорошо, – поспешил успокоить перепуганного толстяка в бизоньей шкуре Уомбли, – это знак дружбы у кано. Ответь ему тем же.

По-прежнему сомневаясь, Гудэх выставил перед собой два сжатых кулака и оттопырил вверх средние пальцы. Ему казалось, что Фликс не сможет улыбнуться еще шире, но он смог. Улыбаясь от уха до уха, вождь кано расхохотался и повернулся к своей армии, показывая людям жест дружбы. В рядах кано раздались радостные возгласы. Воины бросали оружие на землю и поднимали средние пальцы вверх.

– Все хорошо! – крикнул Гудэх своему племени. – Это жест дружбы, – вождь показал средние пальцы куроки, и те повторили за ним.

Единственным, кто не последовал примеру вождя, был Иси. Он воспринял жест дружбы как команду «огонь». В момент, когда Иси отпустил тетиву, ему в голову прилетел кокос, запущенный с соседнего дерева макакой. Стрела ушла мимо Уомбли, воткнувшись в землю рядом с ногой бородатого переводчика. Ликующие солдаты обеих армий даже не заметили этого, а сам Иси потерял равновесие и свалился с ветки. К тому времени как он пришел в себя, соплеменники сказали, что война закончилась. Кано и куроки больше не враги друг другу.

Племена установили дружественные дипломатические отношения. Была протоптана широкая тропа через всю рощу. Любой желающий из кано мог прийти к куроки в гости и наоборот. Люди стали учить язык соседей, чтобы в будущем избежать подобных недопониманий, хотя, конечно, далеко не все. Подавляющее большинство жили на своих малых родинах и только по рассказам знали о том, что находится на противоположной стороне Баобабовой рощи.

Война длилась всего три дня, но оба племени зализывали свои раны годами. Жестокие сражения унесли жизни большинства молодых и сильных мужчин племени. Среди тех, кто выжил, было полно калек, оставшихся без рук, ног, а иногда и вовсе неспособных двигаться. Такая участь постигла отца Тэхи, будущей матери Чаушина. Олучи был храбрым воином с превосходной реакцией. Он ловко уворачивался от всех атак и даже успел отскочить от летящего в него бумеранга. Если бы Олучи знал, что такое бумеранг и как он летает, смог бы избежать того ранения в спину, которое его парализовало.

Полностью обездвиженный, Олучи несколько лет лежал в хижине, не в силах даже поднести кувшин воды ко рту. Он так и не успел найти ветвь бизонового дерева, как обещал своей тогда еще безымянной дочери.

В племени куроки дети всегда опекают родителей, неспособных ухаживать за собой самостоятельно. Обычно такая неспособность наступает в результате старческой немощи, а дети к тому времени уже вырастают. Но матери Чаушина было всего семь лет. Ее отец слег в самом рассвете сил, а мама была лучшим знахарем племени и дни напролет проводила с другими ранеными – с теми, кто еще имел шансы на выздоровление, в отличие от Олучи.

Лучшего знахаря куроки и жену Олучи звали Найра. Она доверила уход за мужем дочери и пообещала, что если девочка будет стараться и верить в выздоровление отца, тот обязательно поправится. Конечно, Найра прекрасно знала, что ее муж уже никогда не встанет. Просто ей казалось, что так лучше для дочери. Найра думала, что расскажет правду чуть позже, когда девочка станет немного старше и сможет это принять по-взрослому. Но так было не лучше.

С каждым годом признаваться в том, что отец уже не поправится, становилось страшнее. Сильнее и сильнее Найра боялась вопроса «Почему ты молчала все это время?» С каждым днем «все это время» становилось еще больше, и все сильнее подавляло в Найре готовность поговорить с девочкой по-взрослому. В итоге дочь сама все поняла, когда Олучи скончался. Пять лет непрерывного ухода, без единого шанса на исцеление. Вера маленькой девочки была несгибаема, но реальности оказалось все равно, насколько крепка ее вера.

До этого момента дочь Олучи и Найры держалась, оставалась сильной. Каждое утро она просыпалась и первым делом меняла листья лопуха на лежаке, затем готовила ему похлебку, кормила, мыла отца и наблюдала в окно за другими детьми, которые беззаботно играли во дворе, но сама к ним не выходила. Она оставалась в хижине, боясь упустить тот самый момент, когда папа встанет на ноги или сможет что-нибудь сказать. Даже если он пошевелит пальцем, она не могла это пропустить, и все детство провела в ожидании событий, которым было не суждено случиться. Не в этот раз. Не с этим человеком. Не в этой Вселенной…

Наступило очередное утро, она принесла к лежаку Олучи свежие листья лопуха и, вытаскивая из-под него старые, слежавшиеся и усохшие, поняла, что отец больше не дышит. Боль утраты, возникшая в тот момент, требовала найти виновного. Виновного в смерти отца, ее пустых ожиданиях, ее упущенном детстве и в том, что вся жизнь – сплошное наказание, которого она не заслужила. Виновными казались все вокруг. Все люди, которых она знала, постоянно ее обманывали. Начиная с вождя, уверявшего, что за пределами рощи ничего, а там было племя, с которым он затеял глупую войну, и заканчивая матерью, прекрасно знавшей, что отец не поправится, но зачем-то поселила в ней ложную надежду и обрекла маленькую девочку на огромное разочарование. Да и сам Олучи не выполнил обещания, данного пять лет назад. Он не добыл ту ветку, зато встретил странных людей, которые его же и убили. А существовало ли вообще это бизоновое дерево? Она уже ни во что не верила. Весь мир казался сплошным обманом.

– Вы все тут идиоты, – кричала девочка на вождя, пришедшего утешить семью Олучи, – вам было так важно защитить честь своих мокасин, что отец умер за них! Ты счастлив, вождь – гигантское пузо? Ты не мог остановить свою войнушку на день раньше, чтобы отец не получил бумерангом в спину, а, вождь – каша вместо мозгов?

– Мне очень жаль… – начал бубнить Гудэх, понимая, что особо ему нечего возразить.

– Вождь – гордый индюк, так хотел отомстить за какого-то предка, нарисованного на куске кожи, что угробил половину мужчин в деревне. А теперь ему жаль?

– Мне искренне жаль…

– А позволь узнать, в скольких боях ты лично сражался плечом к плечу с солдатами, павшими за твое раздутое самомнение? Ты сам держал в руках оружие, вождь – трусливая задница?

– Ну я должен был управлять армией… – Гудэх мялся с ноги на ногу, ища удобный момент, чтобы сбежать от этого разговора.

– Я видела, как ты ею управляешь: «Идите и сражайтесь за честь наших оскорбленных предков», – Тэхи издевательски передразнила вождя, – а я, вождь – полторы извилины, посижу в тылу и подумаю о том, что сегодня на ужин.

Гудэху нечего было сказать. Он перестал ждать удобного момента и вышел из хижины покойного. Дочь Олучи кричала ему вслед еще много всего. В ней словно что-то сломалось. Надломился какой-то росток, тянущийся к свету, пока отец был жив. С того дня она стала самой злобной девочкой в истории племени куроки, а по мнению Уомбли – самой злобной в истории Иной Вселенной.

Так дочь Олучи осталась без детства и обрела свое печальное имя – Тэхи. Когда умер Олучи, лишенной детства было двенадцать лет. С тех пор она словно застряла в двенадцатилетнем возрасте, бережно храня старые обиды и порожденную ими ненависть. Эти чувства заполнили внутренний мир Тэхи без остатка, вытеснив все воспоминания из довоенного детства и не оставив места новым впечатлениям из того периода, когда куроки оправились от войны. Тэхи так и не оправилась.

Ее было легко отличить от остальных жителей племени: всегда напряженные скулы, бегающие глаза, полные злости, и беспорядочно торчащие во все стороны русые волосы, похожие на копну соломы. Завидев эту прическу издалека, люди старались обходить стороной ее владелицу. Куроки знали, что с Тэхи не нужно говорить, да и вообще попадаться ей на глаза не стоит. В лучшем случае она посмотрит на тебя с презрением, в худшем скажет что-то, что точно заденет за живое. Она найдет. Она в этом мастер. Видит все слабые места любого человека. Ядовитые слова – ее большой талант. Талант, в котором она практиковалась все детство.