– О! – сказал Даня.

– А мне нравится! – встрепенулась Арина Петровна. – Пойдём к шефу?

– Может – без меня?

– Ну не-е-е-ет, кто у нас в редакции главный чудила?

– Кто? – состроил дикую рожу я.

Езерская фыркнула и, поманив меня пальчиком, снова зацокала каблуками – в сторону кабинета Рубана.

Сергей Игоревич сидел за своим шикарным столом в мягком кресле и хихикал.

– Хи-хи-хи! – его лицо покраснело, он платочком утирал слёзы, выступившие в уголках глаз и весь трясся. – Ой, хи-хи-хи…

Даже нас не сразу заметил, а когда заметил – то вдруг принялся грозить мне пальцем и потрясать какими-то фотографиями:

– Гера! Хи-хи-хи! Гера, как это у тебя получается? Откуда у тебя такой, хи-хи-хи, талант – создавать такие абсурдные ситуации, а? Эхе-хе-хе! Везёт тебе на золотых девочек, Гера! Эх-х-х, женить тебя надо! Ой, хе-хе!

Мы с Ариной Петровной смотрели на него с недоумением. В какой-то момент я разглядел, что за фотки. Там мы с Зоей Юговой прибирались под старым мостом. А что? Симпатично она выглядела: в комбинезоне, платочке, перчатках… И чего хихикать-то?

– Ну, чего пришли? – отсмеявшись, наконец выдавил из себя шеф.

– Тут у Белозора идея по поводу конкурса для внимательных читателей возникла…

– Ну, излагайте! – кивнул он.

Я изложил, чем вызвал новый приступ дурного смеха. У шефа сегодня явно хорошее настроение. Он откинулся в кресле и смеялся навзрыд. Такое поведение – оно обычно не зависит от уровня юмора, оно у человека глубоко внутри. Скопилось напряжение – нашёлся триггер, который спровоцировал его выход при помощи смеха. А мог бы наорать, расплакаться… Лучше пусть смеётся.

– Ариночка, идите, идите, можете реализовывать эту… Охо-хо… Идею! А мы с Германом нашим Викторовичем тут ещё кое-что обсудим…

Езерская, пожав плечами, удалилась. Я успел заметить, как в приёмной она переглянулась с Аленой и покрутила пальцем у виска, кивнув головой в нашу сторону. Рубан не заметил – и хорошо.

– Так что, Белозор, как вам удалось заставить племянницу редактора «Комсомолки» мусор в Дубровице убирать?

– А? – меня проняло. – В смысле – племянницу ре…

– А ты думал, двадцатилетняя пигалица собкором может просто так устроиться? Да не в Джезказгане где-нибудь, а в Минске! Нет, девочка талантливая, пишет бойко, по всей республике катается, не боится ни черта, но… «Комсомолка» – это «Комсомолка». Считай – номер один! А ты её – бутылки сдавать. Хе… Хе… – остатки смешинки выходили из него постепенно, выдох за выдохом. – Но молодец, молодец. Колись давай, как это получилось?

– Так интервью она хотела. Пристала, как банный лист к… Хм! Пристала, в общем, во время пресс-тура к нефтяникам. Я так от неё отделаться хотел – а она ни в какую. Мол, вынь да положь ей интервью…

Кажется, я морозил несусветную дичь, потому что шефа опять скрючило пароксизмом хохота:

– Пристала… говоришь? Вынь да положь… говоришь? И что… дал? Вынул? Ихи-хи-хи!

– Э-э-э-э… Сергей Игоревич, давайте я потом зайду?

– Давай, давай… Зайдёшь… Обсудим твою поездку в Минск, в Союз журналистов.

– Ыть! – сказал я. – А материальчик-то в номер станет?

– Ста-а-анет, как не стать? Хохма будет на полстраны! Уф-ф-ф!

Шеф вообще как-то здорово расслабился, подобрел. Это началось месяца три назад, аккурат тогда, когда Сазанец перестал каждые три часа дёргать его в райком. Можно сказать – после пресловутой статьи про кладбище и моего визита в партком в отдельно взятом районе пресса действительно превратилась в четвёртую власть. Или пятую? В Советском Союзе ведь, помимо законодательной, исполнительной и судебной ветвей имелась ещё и партия, которая наш рулевой…

Не то чтобы мы наглели, ведь самоцензуру никто не отменял, та и в здании на Малиновского нас почитывали, о чём неоднократно намекали. Но мелочных придирок, вычитывания номера перед каждой публикацией, бесконечных звонков и критики – этого стало на порядок меньше. Набрал товарищ Рубан веса на местном уровне, и его соратники-единомышленники, которых я мысленно прозвал «красные директоры» – по аналогии с явлением несколько более поздним – тоже заматерели. Возникло даже некое ощущение, что дубровицкий Горсовет, где и рулили эти самые товарищи, стал органом даже более весомым, чем райком. Скорее всего, это ощущение было субъективным: я слишком активно общался с такими влиятельными горсоветовцами, как Волков, Исаков, Драпеза и другими, им подобными… Наверное, на бытовом уровне Сазанец всё ещё был фигурой не менее священной, чем Тутанхамон в Древнем Египте.

Но – рядом с портретом Брежнева в залах заседаний наших, местных Советов, уже появились портреты Машерова. О чём-то это должно говорить, но о чём именно? Я боялся и думать. Стало это проявлением эффекта бабочки от моих действий или и до этого в БССР в глубинке протекали некие процессы, о которых мы и понятия не имели в будущем? И чем бы эти процессы обернулись, если бы не тот клятый «Газон», гружёный картошкой, на Жодинской трассе 4 октября 1980 года…

Я вернулся в кабинет и уже собирался всё-таки пойти попить чаю, как телефон зазвонил снова. Он трезвонил, чуть ли не подпрыгивая на столе, игриво потряхивая трубкой и создавая рабочий вид. Сволочь такая.

– Алло! Отдел городской жизни, «Маяк»… Да, Белозор! Какой Сирожа? А-а-а! Привет доблестным труженикам Гидролизного завода! Как там Саша? Рацу-у-уха? О как! А ну, рассказывай!

Вот эта новость была просто чудесной. То самое чувство, когда усилия не пропадают даром. Ну да, тему с котлоагрегатом и использованием лигнина в качестве топлива для котельных я им впарил. Сделал из кочегара Саши и инженера-технолога Сережи молодых рационализаторов. Но – они почувствовали вкус славы, им понравилось быть кем-то заметным, кем-то значимым… Кто сказал, что честолюбие – это плохо? Если его направить в созидательное русло, честолюбец может горы свернуть! В данном случае – лигниновые. Эти двое и собирались провернуть нечто подобное.

– … запрессованный в сырец лигнин при сушке не горит, зато обжиг кирпича проходит хорошо, скорость огня в кольцевой печи возрастает! Если вводить в формовочную шихту в количестве, не превышающем 20–22% её объёма, то получается строительный пористый кирпич кондиционной механической прочности! Представляете? Саша до Гидролизного на кирпичном работал, мы покумекали сначала сами, потом я в литературе покопался, оказалось – ещё в сорок девятом году на Ленинградском кирпичном заводе № 1 была похожая технология! Понимаете, что это может значить?

– Та-а-ак! – сказал я. – То есть на нашем дубровицком кирпичном заводе, из нашей дубровицкой глины и дубровицкого лигнина – с Гидролизного завода – можно производить дешёвый и качественный кирпич!

– Вот именно! – частил Сергей Капинский. – Обладая высокой дисперсностью, лигнин не требует – в отличие от большинства других видов выгорающих добавок (угля, сланца, шлака) – дополнительных затрат на измельчение. При использовании опилок в кирпиче образуются крупные незамкнутые поры, повышающие водопоглощение материала…

– Абырвалг! – сказал я. – Помнишь, как мы договаривались? Говорить так, чтобы и бабуля из-под подъезда тебя поняла.

– А-а-а… Так вы приедете? Напишете про нас? Мы и опытные образцы подготовили, совместно с кирпичниками.

– Погоди, а вот ты про опилки говорил… Их же вместе с лигнином нужно туда, в глину пихать?

– С опилками, да, крупные партии пока нам недоступны, ну, а мелочь мы у Сашиного бати брали, у него циркулярка, так…

– Сережа, – сказал я, – у нас целое огромное ПДО.

– …бать я тупой, – сказал Сережа. – Это ведь ещё лучше, да? Это ведь ещё и дубровицкие опилки? Полностью местное сырье получается? Но там Волков, к нему так просто и не сунешься…

– Я сунусь, – сказал я. – Вы, ребята, молодцы. Я из вас сделаю национальных героев.

– Товарищ Белозор…

– Ещё лигнин можно при производстве асфальта использовать. Понятия не имею как – общайтесь с нефтяниками, дорожниками, копайтесь в документах.