Глаза мои открылись внезапно. Я что – спал? Ощущение чистого постельного белья на коже, подушка под головой, сумерки за окном – всё это говорило в пользу такой версии. Стоп! Бельё! Пододеяльник – хлопчатый, хрустящий, крахмальный… Я не крахмалил своё белье ни-ко-гда! Ни в этой жизни, ни в будущей. И заниматься этим в моём доме было некому. И я, и Гера Белозор – оба мы были бобылями. Но пододеяльник – это полбеды! Подушка пахла валерианой! Совершенно точно под наволочкой лежала пара соцветий этого растения… Тоже – идея абсолютно мне не свойственная. А в окне – широком, с занавесками и тюлем, виднелись кроны деревьев. Тюль!

Ненавижу тюль, что за дебильное изобретение? Вот какую функцию, скажите на милость, выполняет тюль? Шторы – это понятно! Шторы – они от солнца, от чужих взглядов, ну, и как дополнительное утепление тоже… В конце концов – это бывает просто красиво! А тюль? Что красивого в кусках дырявой марли? И какой практический смысл носит их отвисание на карнизе?

Это совершенно точно был не мой дом! Я проснулся в квартире этаже эдак на втором-третьем. Скорее всего – в хрущёвке, судя по высоте потолков и слышному сбоку и сверху храпу соседей. Лежал я на диване один… Та-а-ак, но вот вторая подушка и чёрный длинный волос на ней, как и откинутое с той стороны одеяло заставили моё сердце похолодеть. Откуда-то из коридорчика доносились шум воды и женский голос: кто-то, напевая, принимал душ! Пошарив взглядом по комнате, я увидел настенные часы – большие и квадратные. Шесть! Наверняка утра, а не вечера.

Чёрт бы меня побрал, последнее, что я помнил – это ресторан «Полесье» и рюмка коньяка «Арарат», поднятая с товарищем Сивоконем! И где теперь Анатольич? И где этот сукин коньяк? Опять – коньяк! Опять он! Не-е-ет, ни капли больше! Если в себе я всегда был уверен, у меня с алкоголем установились уважительные, упорядоченные отношения, то вот Белозор… В будущей жизни добрая четверть южных кровей давала мне неплохой иммунитет к этиловому спирту, а вот славянская полесская генетика Геры Белозора в жизни нынешней, похоже, оказалась весьма восприимчива к этому коварному яду. Никакого алкоголя… Ладно. Кому я вру? Никакого коньяка – вот это будет реалистичнее.

По крайней мере, труселя на мне. Это утешало. Но больше ничего не было – это настораживало. Стараясь не шуметь, я вылез из-под одеяла и принялся обследовать комнату в поисках своей одежды. Одежды не обнаружил, зато нашёл дверь на балкон. Одного взгляда хватило, чтобы понять – я всё ещё в Дубровице, в тех самых семидесятых… Ну, в Дубровице мне и море по колено, тут я из чего угодно выпутаться смогу… Наверное.

Поиски одежды продолжились и привели меня в крохотный «хрущёвский» коридорчик – точнее, в его отсутствие. И, слава Господу, тут-то и стояли мои боты, висели на крючке брюки-карго и рубашка. Носки, носки… Где же носки? Чёрт с ними, с носками! Я увидел, что дверь в ванную приоткрыта и не удержался – заглянул.

Что ж, стоило признать: зрелище было завораживающим и пугающим одновременно. Почему завораживающим? Потому что там, в клубах пара, под обжигающе-горячими струями воды нежилась некая брюнетка с замечательными природными данными. Высокая, стройная, с осиной талией и круглой попкой – вот уж дал Бог и предки, бывает же такое загляденье… Но генетика – генетикой, однако, было очевидно: ещё два, три, пять лет, и отсутствие занятий спортом и специфический образ жизни оставят от этой поистине художественной красоты лишь её жалкое подобие… В общем, понятно, почему привлекательная женщина, которую я увидел, показалась мне пугающей.

Это ведь была Май!

– Что, милок, никак муж невовремя вернулся? – бабулечка заботливо подала мне штаны, когда я слез с берёзы.

Почему с берёзы? Потому что Мария наша Батьковна, которая Май, выключила воду и принялась вытираться большим махровым полотенцем, и я, выяснив, что входная дверь заперта, а ключей в сквозном замке нет, не придумал ничего лучшего, как выбросить с балкона одежду и сигануть следом, надеясь, что удастся вцепиться руками в одну из веток.

Удалось. Благо – этаж тут второй, и я, повиснув, просто спрыгнул на пожухлую, уже почти осеннюю траву.

А бабуся в белом платочке и с клюкой помогла мне собрать одежду. Обожаю бабусечек. Наверное, точно такая же в святой своей простоте подбирала рассыпавшиеся веточки из костра для аутодафе Яна Гуса и подкладывала их обратно.

– Иди уже, герой! – усмехалась она, глядя, как я убегаю за дом – туда, где Май меня точно не увидит.

Удивлённый возглас из распахнутой настежь балконной двери квартиры Машеньки только подстегнул меня, и босые ноги с новой силой зашлёпали по асфальту.

Одевался я уже на детской площадке, за кустами. Меня, если честно, поколачивало – похмелье начинало давать о себе знать, да и холодно было: третье сентября на дворе, температура, как говорят в Беларуси – каля нуля! Я понятия не имел, где живёт Машенька Май, но районов хрущёвок у нас в Дубровице строили три: Снежкова, Болото и Центр. Если это Болото – то рассчитывать на спасение можно только в связи с безбожно ранним утром понедельника.

Довольно быстро одевшись, я подвигал руками и ногами, разминаясь и разгоняя по жилам кровь, отравленную парой промилле алкоголя и слишком долгим присутствием рядом с этим телом токсичной женщины. Сориентироваться удалось по указателям на домах: улица Достоевского! Очень символично. Роман «Идиот», издание второе, исправленное и дополненное.

Достоевского – это всё-таки район Снежкова, так что опасаться внезапного гоп-стопа практически не приходилось, и потому я быстрым шагом двинул в сторону центра. Напиваться вечером воскресенья – ну о чём я думал?! А всё этот старый конь Сивоконь!

Вообще-то это дико страшно: ни черта не помнить. Не знаю, как с Белозором – со мной такого раньше не случалось. Последние воспоминания: Анатольич праздновал рождение внука, а в одиночку он не пил – считал зазорным. Потому пригласил меня. Не знаю, как так вышло, что именно со мной сдружился этот матёрый водила и просто прожжённый мужик, но общались мы, пожалуй, поболее, чем любые два других сотрудника редакции. Поэтому я не счёл для себя слишком большой наглостью заявиться к нему с утра пораньше. Нужно же выяснить, как я оказался в квартире у Май!

Анатольичу тоже не спалось. Он сидел у подъезда на лавочке и курил, щуря от дыма заспанные глаза. На часах было около семи утра.

– О! К нам приехал, к нам приехал… Герман Викторович да-а-а-арагой! – пропел он сиплым голосом. – А ты что – тоже про Исакова вспомнил?

Ох, мать! Вот теперь – вспомнил. Исаков организовал пресс-тур для журналистов областных и республиканских изданий, чтобы показать, чем живёт дубровицкая нефтянка. Одна из самых молодых и перспективных отраслей народного хозяйства БССР, между прочим! Он за эти три месяца, что прошли после его назначения на должность заместителя генерального директора НГДП «Дубровицанефть», много внимания уделил культуре труда и быта на предприятии и теперь спешил похвастаться результатами своей бурной деятельности. Вот уж кого не обвинишь в излишней скромности! Но мне это только на руку. Пусть все знают, что в Дубровице работать лучше всего, и начальство у нас – самое-самое… Я его так распишу – Геббельс позавидует!

– О, вижу – вспомнил. Что, Гера – так плохо?

– Очень плохо, Анатольич. Ты как меня до такого состояния опоил, признавайся?

– Я-а-а-а? – Сивоконь сделал честные глаза, что, учитывая его прапорское прошлое, выглядело очень подозрительно. – Да ты сам – хлопнул сто, потом ещё двести, потом снова сто – и пошёл на переговорный пункт в Мурманск звонить! Я тебя остановить пытался – в дверях стал, да куда там! Ты меня за плечи взял – и переставил. И пошёл!

– Да? – растерянно почесал затылок я. – Так переговорный пункт же не круглосуточный вроде?