За что-то Диана любила его, а Косте было не по себе. Скорее бы на воздух. Пока не проснулась истерика. Тихо мужчина закрыл за собой входную дверь и по привычке закурил прямо на лестничной площадке. Слишком пусто на душе, чтобы оставаться рядом с Толмачёвым ещё хотя бы минуту.

Есть такие люди – зеркала. Идеальные зеркала. В них нет изъянов, испорченых линий. Кривые зеркала, именуемые обложкой глянцевых журналов. По коридорам университета шёл Константин Субботин и все замечали его как то самое зеркало. Высокая фигура, крепкие плечи, очерченая пиджаком талия и ровные скулы, орлиный нос. Он собирал на себе взгляды присутствующих пока проделывал путь от входа к аудитории, где его ждал первый курс. Выходя из дома для соседей он был ещё просто Костик, а заруливая на университетскую парковку становился для каждого Константин Николаевич. В траурном брендовом французском костюме и неизменно уложеной копной светлых волос орехового цвета. Его ловили взглядом второкурсницы и мямлили себе под нос «здравстуйте», отлично зная, что он никогда не ответит. Холодный, угрюмый. Тяжёлым взглядом он смотрел перед собой, а за спиной слышал журчание чужих голосов:

– В трауре он просто бомба.

– Кто-то же ночами утешает такого.

Костя шёл и про себя думал, что к вечеру опять придётся поднимать давление с плинтуса. Его выдернули на занятия сразу же на следующий день после похорон. «Первый курс, замены нет, какие отгулы? В ноябрьские праздники отгуляешь. Сейчас у тебя пары. Ты же живой», – объяснял деканат накануне утром, между делом бросая сочувственные фразочки. И весь стиль, блеск очаровательных глаз катились к чёрту, когда невыспавшись Константин Николаевич вальяжно вваливался в аудиторию вчерашних школьников.

– Bonjour1 вторая группа, – громко салютировал мужчина, устраиваясь за свой рабочий стол, а мыслями был где-то у деканата, выламывая ногой всю мебель, купленую вместо зарплат профессорам. Ему не нужно было много. Всего лишь два дня прийти в себя. Две ночи сна. Паршиво, и этого не дали.

Из тумбы на стол легли конспекты, сложенные потрёпаной стопкой и кожаный футляр с очками Рай Бан. Вместе с этим Константин Николаевич расположил два импортных учебника, записную книжку и документы в прозрачных файлах. Срочные анкеты, которые отправят в шредер уже этим вечером. Он затянулся глубоко воздухом и выдохнул на стекло очков. И всё же атмосфера занятости добавляла жизни к образу молодого преподавателя теории французского языка. Три года он проделывал одни и те же действия за пять минут до начала лекции и думал о том, что дни идут не зря. С обеда до позднего вечера учит будущий свет лингвистики и дипломатии. Но сегодня утром он понял, что всё это напрасно, если в один миг без твоего желания жизнь подходит к концу. Трагедия… Что о ней знают сонные глаза вчерашних школьников, если в судьбе Константина Николаевича безвозвратно утрачена частичка семейного счастья. Он смотрел на студентов пустыми глазами и не знал с чего начать. Никак не мог понять, определить для себя – почему они все здесь сидят, а его сестра не жива? Раздражая всех вокруг крутил между пальцев ручку и мог так сидеть час и двадцать минут, не меняя позы. Затем снимал очки и сжимал в кармане пиджака капли от сердца. Мама попросила иметь при себе. Медик, ей не откажешь. В конце занятия он осматривал каждого присутствующего и делал то, что никогда не пришло бы в голову – виноватил всех, что Дианы больше нет. Жизнь, планета, люди всё есть, а её, надо же, нет. Сегодня утром во двор такси зарулило, точно такое же в котором разбилась Диана, и Костя готов был бросить гаечный ключ в лобовое стекло. Внезапно и просто. Позвонил друг, отвело. Смех на задней парте он хотел уничтожить отборным трёхэтажным, но слишком много материала нужно изложить.

Еле как он дожидался окончания пары и, выпроводив группу студентов, закрывал аудиторию изнутри. Хорошая ведь девочка была, за что? Его лихорадило и кружилась голова, а картина рабочего стола быстро меняла своё содержание, когда у учебника французского оказывалась бутылка коньяка. Глык и рюмка исчезала сначала в горле, потом в сознании, успокаивая нервы. Второй глык и благодаря рюмке краски за окном наконец становились настоящими. Пожелтевшие листья облетали с деревьев в лужи, у больницы велась нескончаемая битва за стройку нового ЖК, где висел ярко-бирюзовый баннер. Хорошо, что Диана этого больше не увидит, она терпеть не могла эту стройку.

Лениво моргая Костя перевёл взгляд на тропинку, ведущую к корпусу. Вот и розовая плита валяется в кустах уже десятый месяц, зелёное яркое пальто убегает с пар на свидание, Толмачёв тяжёлым шагом плетётся в корпус. Что? Надев очки, мужчина всмотрелся в толпу студентов. Через каждые пару шагов парень среднего роста останавливался и поднимал голову высоко, обнимая себя руками. Не по погоде одетый (в лёгкой кожанке) он мешал прохожим, устремив глаза в тёмное, дождливое небо. Его ноги с трудом преодолевают ступени лестницы и мышцы непослушно тянут вниз. Упасть и больше не встать. Сил его не хватает. Вот идиот.

Костя кинулся из кабинета на первый этаж. Побрал бы чёрт этих упрямых Толмачёвых.

Он поймал его за локоть у стены.

– Эй, парень, мы же договорились, что ты останешься дома.

Карие глаза озлобленно бросились в сторону преподавателя.

– Руку убери. У меня пары сейчас. Какие-то проблемы? – как будто пьяно воскликнул Толмачёв.

– У тебя проблемы, тебе нужно отдыхать. Давай, иди домой, – неумело изображая душевную доброту, Костя подтолкнул парня в обратную сторону.

– А ты мне кто: мамка, нянька или куратор, чтобы указывать? Пусти, у меня пары.

Это был не тот Томачёв, каким его знали университетские стены. Изрядно вымотан, небрит, в помятой одежде и с голосом грубым он обращал внимание проходящих студентов на себя. Агрессия? Что? Субботин оказался сбит с ног.

– Тебе нужно пару дней, чтобы прийти в себя…

Парень поморщился.

– Я впорядке. Что такое? В чём дело?

Костя наклонился близко, чтобы по старой привычке припугнуть наглость очередного студента злым, адовым взглядом, но наткнулся на красные веки и стеклянный взгляд, смотрящий сквозь людей.

– Ты немедленно едешь домой высыпаться. Я закажу такси, – сквозь зубы выдавил Субботин. Вблизи он был похож на свирепую собаку, которую только-только отпустили с цепи. Откуда вдруг забота? Да настолько показная, что вот-вот и от неё начнут крошиться зубы.

Толмачёв собрал капли сил и толкнул ладонью мужчину в грудь. Показушник хренов. И вся жизнь его проходит под таким знаменем.

– Пошёл ты нахер, Константин Николаевич, – на веки навернулись слёзы и парень вяло махнул рукой,– иди своим студентам указывай. Еnculé. Enfant de pute2.

Крепкие пальцы ухватились за локоть и дёрнули несчастного так, что лбом Толмачёв едва не врезался в подбородок мужчины.

– Ecoute-moi, petite fiotte3, ты потерял девушку, а я сестру. Мои родители потеряли дочь и мы здесь все, как и ты, ищем силы жить дальше, – ушей коснулось огненное дыхание с ярким запахом коньяка, – слушаешь, да? Ни я, ни мои родители не еnculé. И чем быстрее ты придёшь в себя, тем меньше риски, что я тебе вмажу. Это ясно?

Испугано парень обмяк и сипло прошептал «да», цветом лица сливаясь с оливковыми стенами.

– А теперь я заказываю такси, ты едешь домой и в ближайшие дни в институте я тебя не вижу. Это ясно?

Никита дёрнул руку, едва не пискнув от боли.

– Я буду рад, если не увижу тебя больше. Вообще, – каждое слово сквозь зубы отбил он, окинув взглядом презрения Константина и быстро отправился на лекцию.

Из всех человеческих проявлений Толмачёв презирал игру в хорошего человека. Ненавидел всем сердцем натужную заинтересованность и вряд ли мог увидеть, что поведение Субботина было похоже на поддержку. Нет, это что-то на языке фантастики. В другие (светлые времена) когда Костя встречал Толмачёва на улице – проходил мимо. Как только в квартире Субботиных звучал голос Толмачёва, Костя включал музыку на полную громкость. И ненавидел, когда залюбовавшись его комнатой Толмачёв норовил туда заглянуть. Частенько юноша с любопытсвом засматривался на деревянные корабли в шкафу, разглядывал фотографии, расклеяные вместо обоев и тянулся через порог увидеть стопки книг вместо кресла у стены. Костя не хотел, чтобы мальчик дышал с ним одним воздухом, ходил рядом, был рядом. Так чувствовал Никита. Он всегда знал это.