Взгляд злобных глаз перестал бить в спину когда Никита оказался этажом выше. Среди своих. Кто не знал Толмачёва Н.В. с третьего курса? Отличник, друг всего мира, обладатель красивой девушки, мамин симпатяга и просто человек, заочно выигравший в любую лотерею. Он внешне был среднестатистический парень, не ботаник и не хулиган. И всё же все его знали, в разных колличествах любили. А теперь смотрели и не узнавали. Короткие каштановые волосы были непричёсаны, шнурки на кроссовках развязаны и глазами был он где-то далеко. Аудитория в присутствии Толмачёва притихла и только блондинка Лена в шифоновой белой блузе осмелилась сесть рядом.
– Никит, ну, ты как? – она обняла его за плечи, посмотрела в лицо и тут же отвернулась. Видеть чью-то пустоту и снова понимать, что подруги больше нет, было испытанием для изнеженых чувств однокурсницы.
Парень медленно кивнул, ничего не ответив.
– Может тебе лучше домой? Преподаватели поймут.
Ник мотнул головой.
– Не могу дома. Ни у себя, ни у родителей. Там пусто, тихо и темно, – заговорил он гнусаво, украткой глядя на весь свой курс. Им надо было сказать что-нибудь. Простое «спасибо» за то, что пришли на похороны. Обнять в ответ Лену, ведь они с Ди были подругами двенадцать лет, но все эти действия были далеки для него.
– А как тётя Марина? Костя как? Мне так страшно им звонить, – Лена доверчиво сжала пальцы однокурсника. Её губы задрожали, – слушать их боль не готова. Так всё ужасно.
Ник стиснул зубы, мотнув головой резче. На имени «Костя» слух отключился. Хорошо было, когда вчера все молчали. Складывали на холмике из песка цветы, хлопали по плечу и проходили мимо.
– Лен, по-дружески, не надо меня жалеть, – вклинился в голос приятельницы парень и обнял себя руками. Ну вот, оно и здесь находиться становится плохо. Ужасно плохо. Он заметил как у аудитории остановился Субботин, свысока заглядывая на задние парты, и сделал то, что умеет лучше всего – запустил лютый холод по спине и оставил дрож перед глазами.
Как жить без Дианы? Давать отпор её брату, писать лекции в тетрадь, запоминать конструкции французской речи. А в мае, как будто вчера, она, зеленоглазая девчонка с чёлкой на бок, была вот тут, справа на скамейке за последней партой. Держала за руку под столом и, устроив голову на плечо, повторяла какой-то дурацкий стишок шёпотом на французском:
C'est très naïf et aberrant,
Mais je me sens léger et calme…
Il m'a appelé à m'envoler,
Mon deltaplane, mon deltaplane4.
Он помнил как пахли её ладони. Мороженое с карамелью. И острый запах унисекс на шее, а в волосах яблочная дымка. Нежная и только для Никиты. За ними наблюдал весь курс, как за ромкомом которому не было конца. Два попугайчика с задней парты, как нарекла их преподаватель по истории. Он писал лекции за двоих, а она ему диктовала на ушко всё самое главное, вставляя между фразами «люблю». Была. Ещё в мае на этом месте.
Толмачёв держал шариковую ручку у начала строки. За сорок минут ни буквы не написано. На голову навалилось сильное давление. Кто-нибудь скажет как: вставать с постели без неё, ходить по квартире без неё, учиться и работать. Что это, если её нет? Для кого теперь писать эти лекции? Свои нездоровые, полузакрытые глаза Никита поднял к настенным часам, похожим на рыбий глаз, и часто задышал. Стрелок нет. В них нету стрелок. Только цифры и более ничего. Проклятье. И дома они точно такие же висят: часы без стрелок. На тетрадный лист закапали слёзы. Нет, нет, нет лишь бы на него не оборачивались друзья. Только не это. Хватило, что вчера они уже видели как он стоял коленями на земле и обнимал гроб.
Надо взять себя в руки и вернуться в состояние существования. Овладеть пространством как штурвалом корабля и полный вперёд. В истерику.
– Толмачёв, Никита, ты в порядке? – звоном до последней парты долетел голос профессора. Он стоя посреди аудитории и уже три минуты молча наблюдал, как уставившись в одну точку, почти не моргая, студент глотал слёзы и чиркал по мокрым разводам в тетради обрывки лекции, но чернила убегали.
– Никита, я бы попросил тебя выйти из аудитории, освежиться и успокоиться. Слышишь? – рука профессора коснулась макушки парня и тот в ответ только задрожал, побыстрее пальцами стирая с лица влагу. Через парту перегнулся друг Саша и начал быстро собирать вещи Никиты в рюкзак.
– Ты иди домой, я маме твоей позвоню. Мы попросим тебя на парах отметить, лекцию Лена запишет. Никит, дойдёшь сам?
Послушно Толмачёв кивнул и всё, что помнил он это яркий слепящий солнечный свет за дверью аудитории. А дальше падение. В тёмное. Неизвестное.
Константин возвращался с кафедры, пригубив немного успокоительного. Он шёл по пустому коридору и норовил сбежать в любую удобную секунду прочь. Куда угодно. Если есть билеты на необитаемый остров, в акулью пасть, на Луну или на дно Марианской впадины, он прямо сейчас готов рвануть туда. Не видить бы маму вечерами, она беззвучно плачет и ей нечем помочь. Не знать бы что с отчимом, без цели и назначений ходит по пустынным комнатам квартиры, не произнося и слова. Работник МЧС упустил дочь. Диана только недавно начала его называть «папа». Долгожданный момент, которого Арсений Степанович ждал двенадцать лет. Что там с Никитой… Он лежал на полу в коридоре, закрыв глаза. Вот же чёрт. Толмачёв, сука! Костя быстро оказался рядом с ним и перво наперво опустился на колени ощупывать пульс. Слава богу, дышит.
– Слышишь меня? – мужчина похлопал студента по щекам. Ответа нет. Оглянувшись по сторонам он вытер белым платком лицо его и ещё раз потормошил за плечи. Кажется, дышать перестал. Если мама узнает, что Костик не предупредил болезненное увядание мальчишки, это будет ещё одним гвоздём в его совесть. А там уже и забить некуда.
Не раздумывая о последствиях, Субботин взял парня на руки, стиснул зубы с непривычки и направился на выход. «Костя, что ты творишь, ты же выпил» – щёлкнула в голове мысль, но было некогда взывать на помощь совесть. После нескольких шагов тело Никиты казалось настолько лёгким, что любой первоклассник на его фоне казался неподъёмным. Что если послушное сердце не вынесло потери? Костя резко повернул ключь зажигания в машине. Плевать, едем. Диана была такой: изматерив весь белый свет она не видела иного выхода, как взять и помочь. Не мерила «за» и «против», а просто делала. И он такой, её Толмачёв. Она во всём хотела быть похожей на него. Хулиганистая девчонка превращалась в примерную девочку. Как по щелчку. Люди не цветы, чтобы распускаться и вянуть. Но нет, всё же все мы цветы. Костя обгонял авто на улицах и в зеркало видел как некогда ярко цветущий «лютик» теперь увядал, жмурясь от серости сентябрьской погоды, и не мог прийти в себя. Увял. А если больше не расцветёт?
До многоэтажки Толмачёва в этот раз доехали быстро и, в бессознательном забытье, Костя уложил студента в постель. Недозволено часто мужчина стал здесь бывать. Второй раз, это уже много. Окна почти упираются в соседнюю многоэтажную плиту, скрипучий лифт слышно на весь дом, соседей вокруг ни души, душно. Видимость жизни, только и всего.
И в кровати всё та же картина: девичья куртка разложена рядом, флакончик духов и кулон на подушке. Ещё бы раз, хотя бы не на долго Никите нужно было ощутить свою любимую рядом. Что она есть, жива. Наивный. Костя опустился перед кроватью на корточки. Она так была влюблена в паренька. До остервенения. Одевалась и красилась в школу как на подиум ради него. Распечала фото его на старом принтере и вложила в дневник. И через полгода привела домой.
И что в нём такого? Прижав к себе одеяло спит, с прилипшими ко лбу волосами. Костя двумя пальцами аккуратно убрал их в сторону и задержался взглядом на щеках. Кажется, сестра бы не смогла сейчас сказать, за что его любила. Слово, обозначеное в прошедшем времени, больно ударило в сердце и на мужчину быстро навалился сон. Он остался сидеть возле кровати, зябко обняв себя руками и первому курсу отправил непривычное сообщение: «Лекций сегодня не будет. Можете ТИХО уйти домой».
