«Завтра. Да, завтра займусь этим» – решительно подумал он и отправился на кухню, в поисках завтрака. На зеркале в прихожей приклеелся жёлтый стикер, где наспех отец написал – «С возвращением, сын». Хотя Никита и помнит как родители без препятствий отпускали его в свободную жизнь, но иногда осторожно спрашивали – «Может, поживёшь у нас пока не закончишь учёбу». И всё, до последнего кусочка паркета, сейчас говорило о том, что они ждали его возвращения неизменно каждый день. Дождались, не в самых лучших обстоятельствах. На кухне, напоминавшей по размерам гостиную, сына ждал привычный завтрак от мамы: в шесть утра она вставала и, пока Никуся перед школой тщательно застилает постель, готовила тушёные овощи с гречкой. После сорока лет её особенно сильно потянуло на здоровое питание, и вся семья была вынуждена потянуться следом за ней. Как и Диана… Её имя отпечалась на памяти прочно, навечно, но не бродит уже призраком поздно ночью по комнатам, не душит в постели во снах. Иногда крепко держит за руку и просит дальше продолжать дни без неё. Не отпустило, а просто улеглось.

В тишину дворовой жизни вмешались детские голоса, зовущие хором кого-то скинуть из окна ключи от квартиры. Могло это происходить и у подъезда Толмачёвых, и у подъезда напротив, и в самом отдалённом углу. А слышали это все. Особенность двориков Центрального района, где каждый шорох катался по стенам замкнутого пространства и разносился в каждой квартире. Никита вышел из подъезда, тщательно обмотав шею шарфом. Только когда ниходишься в родных местах начинаешь видеть цвет этой жизни. Парень находу обвёл взглядом тесный старый П-образный двор и прищурился от луча солнца за облаком. Оказывается, не такой уж и серый, как тебе казалось. Упорно лет десять жители не сдавали с боем свой клочок жизни под переделку жадным бизнесменам. На другой стороне проспекта уже давно в домах-коробушках открыты офисы, рестораны, отели, а правая сторона не сдавалась, существовала своей тесной, уютной, вековой жизнью. Себе было неловко признаться, но Костина затея вернуться к родителям оказалась неплохим лечением.

Кстати вот и он. В конце тоннеля, между проспектом и домом, уже виднелся капот авто, за рулём которого, в ожидании, Субботин успел закемарить.

– Здесь машины не ставят, камеры стоят. Тебе штраф припишут в пять тысяч, – промямлил Никита, усаживаясь на заднее сиденье.

Костя негодующе пропыхтел и, не глядя в лобовое стекло, быстро встроился в поток машин.

– Припишут – заплатим. Какие проблемы? – говорил он так усмешливо, высокомерно, что Ник прятался за водительское сиденье. От глаз подальше.

Трижды, как и Никита, Субботин успел подумать о ненужности этой встречи. Ошибочные обещания, слова для разрядки обстановки, только и всего. Но нелюбимое свойство характера лезло наружу – оба готовы были довести дело до конца. Бассеин, значит бассеин.

Разговор между пассажиром и водителем пошёл хорошо, даже очень, поэтому до спортивного комплекса "Лазурный" они ехали не говоря друг другу ни слова. В раздевалке переодевались как можно подальше друг от друга.

Никита нехотя снимал одежду, ощупывая ладонями свои тощие руки, плечи и старался не смотреть на худые ноги. Страшно подумать, что могут в нём увидеть карие глаза мужчины, да и остальные люди вокруг.

– Идём? – быстро Костя сменил экипировку спортивного стиля на пловца-профессионала, пока Толмачёв возился с резинкой на шортах для плавания. Они были против него – стали на размер меньше и теперь тазобедренные кости выступали как неровные скалы Чёрного моря. Последствия гибельного сентября.

– Иди. Я сейчас, – сбивчиво ответил парень, не решаясь выглянуть из-за шкафчика. Неуютно, позорно, как в детстве, казаться в свои двадцать лет прыщавым школьником со слабыми ногами.

Их первый заплыв прошёл неудачно. Пока Костя рыбой плавал по тёплым дорожкам, Толмачёв переминался с ноги на ногу у борта. Вот, сейчас к нему подойдёт администратор и укажет тощему мальчику место: выдаст спасательный круг и отправит в «лягушатник» к детям. Так, спустя час, двое уехали так и не поплавав.

Второй заплыв оказался более удачлив.

В воскресенье Никита позавтракал позже обычного, слушая как на первом этаже кто-то проводит генеральную уборку и жарит рыбу так, что на неё сбегаются все соседи, включая жителей другого двора. На пороге он сбросил рюкзак, завязывая шнурки на кроссовках. Они не договаривались с Костей что снова встретятся, но за неделю сердце стало требовать – куда-то иногда надо убегать.

– С кем пойдёшь, если не секрет? – спросила мать стройным чётким голосом, перекручивая кабачковую икру в маленькие баночки.

Ник приоткрыл входную дверь и тут же закрыл, раздумывая над ответом. Не любил вопросы на которые можно ответить легко. Мама всегда на всё найдёт пять догадок сверху.

– Один. Хочу побыть просто один, – и, опережая мать, парень добавил, – Ты только не думай, я ничего с собой делать не собираюсь.

Софья Павловна ничего не ответила, а только надвинула шапку на голову сына. Никита не мог не заметить, как с его возвращением сначала исчезли из ванной бритвы, потом ножницы из отцовской коробки с инструментами, далее были чёрт знает куда запрятаны ножи из кухни и снотворное от бессоницы из обувной коробки с лекарствами.

Пройдёт. Наверное.

У тоннеля к проспекту Толмачёв остановился. На неположенном месте уже виднелся бампер серебристой машины.

Не успел Никита открыть дверь заднего сиденья, как из окошка показалась голова Константина.

– Назад не садись, там кресло сломано, садись рядом.

Знает ли Субботин вообще о существовании слова "привет" и других предметах вежливости? Об этом парень решил подумать на досуге. Молчаливо, и это уже не было сюрпризом, Костя гнал по мокрой дороге на недопустимой скорости. Из колеи в колею он перестраивался как в этюде фигурного катания – плавно под музыку из радиолы, собирая за своей спиной гудки испуганых авто. «Теперь понятно в кого Диана пошла» – подумал Никита, вцепившись руками в ремень безопасности. Скорость становилась меньше, когда напряжением единственного пассажира возрастало и Константин делал музыку потише.

Он поглядывал на Никиту и вёл с ним свой внутренний неизвестный диалог. Думал долго, – что сказать? – а когда подбирал нужные слова, нужда говорить пропадала. Взгляд студента вновь ускользал в сторону новых жилых кварталов, где ещё недавно проходила его взрослая жизнь.

– Дома лучше, чем в этих человейниках. Больше не мучают кошмары? – как это бывает, Костя заговорил лишь под конец пути, выдёргивая Никиту из собственных мыслей.

– Неплохо, но могло быть и лучше, – замялся Ник, не осмеливаясь взглянуть на мужчину. Там его с ног снова собьёт лицо, наполненное природной красотой, но жизненной угрюмостью.

В бассеине было безлюдно и в раздевалке Ник выбрал шкафчик поближе к Субботину. Чтобы скрыться за его высоким силуэтом и не обращать на себя внимание по пути к воде. Посетители всё равно будут разглядывать утончённую фигуру Субботина – мускулы его были чуть крепче среднего, кубиками лего на животе он не мог похвастаться и вряд ли бёдрами способен был колоть орехи, но присутствие его странным образом источало притяжение. В нём находили то, что обычно называют внутренней, невидимой красотой, энергией уверенности. Он шёл по кромке бассеина как Моисей по воде. Лопатки складывались домиком, когда Субботин разминался перед заходом в воду, шея становилась чуть длинее, когда он вытягивал её. Никита не понимал, в какую минуту начал смотреть на эту «латентную силу», как говорила Диана, но понимал: далеко ему самому до таких видов. Крепких рук, ровных ног и уверенных глаз.

Раз Костя окунулся с головой в воду, достав ладонью до самого дна, и вынырнул перед самым носом Никиты.

– Плавай со мной, чего застыл на месте?

Парень захотел отклониться подальше от капающих с ресниц капель воды, но было некуда. Он отвёл глаза.

– Да, я сейчас.

– Ты же плаваешь с детства, боишься воды что ли? Давай руку.