– Понятно.

– Ого!

– Что «ого»?

– Обычно в ответ на это я слышу «Мне очень жаль» или «Примите мои самые искренние соболезнования», где из искренности только елейный тон, которым мягко стелют, но жёстко спать.

– Тебе не нужны соболезнования.

– С чего ты взял?

– Ты – странная.

– Мне говорили.

– Напоминаешь жидкость в сосуде.

– А может ты никакой не психолог, а химик?

– В стекле жидкость заперта, но если сосуд разбить, куда та потечёт и какую примет форму, неизвестно.

Девица напротив оглушительно икает. Снова. И заливается краской с головы до пят.

– Непредсказуе-ик-мая! – Пальцами она впивается в бутыль и щедро, залпом хлещет мутную жижу. – Мне так мать говорила. Или я так помню.

– А ты умеешь испортить момент своими родственниками, Уокер! – Он даже гоготнул. У них тут только-только намёк на интим проклюнулся, и «здравствуйте, серафим Ребекка».

– Она была жёсткой тёткой, - словно не расслышав и уняв спазм, Вики продолжает заплетающимся языком. – Но очень любила путешествовать. Отец, наоборот, ленивый и не пьющий, к путешествиям по Европе он не приспособлен, но в медовый месяц пожертвовал собой во благо материнского счастья. Он и сейчас любит вспоминать, как мечтал только о диване и бургере, пока она фотографировала очередной зáмок и зудела «Потерпи до Валенсии, там паэлья и устрицы». А он вырос в Индиане, его кормили коровами, зажаренными целиком. Устрица для него – это слово из семи букв по горизонтали. И мать вечно злилась «Не порть своим нытьём мою Испанию». Иначе, говорила, кастрирую. Прямо щипцами для разделки лангуста кастрирую.

«Вынужден признать, по слухам она не сильно изменилась», - если пьяная Непризнанная сейчас разрыдается в приступе ностальгии, он почти согласен выдать ей свою рубашку вместо платка.

– Ты странно смотришь, - видимо она и правда непредсказуемая, потому что истерики не случается. Вместо ожидаемого потока слёз её голос становится глухим, утробным, он такое на раз-два сечёт.

– Как?

– Словно убить хочешь.

– И тебе страшно?

– Ну не убьёшь же ты меня, в самом деле?! – Уокер отмахивается то ли от вопроса, то ли от собственных мыслей, - ты не похож на убийцу, зато на грабителя, да, похож!

А он убил бы, вот в чём соль. Пока лицо не посинеет, не захрустят позвонки, из горла не вырвется последний, сиплый писк, он бы сжимал её шею… Да какого ляда ему столько думается про эту шею?!

В общем, прикончить девицу Люцифер готов, просто не сегодня. Слишком много процессуальных хлопот с этими земными смертями вне Книги Судеб.

И отец, конечно, отмажет, но и из Школы выпнут с волчьим билетом, как пить дать.

– Так что я пришёл красть? – В целом, она близка к истине. Впрочем, просто свистнуть трусы́ из комода он не может, это будет не по-спортивному.

– М-м-м… моё сердце? – Ляпнула и расхохоталась. – Ладно-ладно, тушé, я шучу! Всего лишь вспомнила, как эффектно ты появился с этими красными линзами и мрачными татухами, и подумала, что будь я истинной христианкой, не усомнилась бы в словах раба Божьего Кристобальда, написавшего в монастыре Святого Себастьяна в 1582-ом году: «Когда вы решите, что, наконец-то, поймали дьявола в капкан, вы увидите, что он сидит в вашем собственном кресле и прикрывается вашим именем».

– Уокер.

– Да?

– У тебя проблемы.

– Я пьяна? Это ненадолго, у меня хороший обмен вещес…

– Ты сказала, что тёмные силы могут украсть твоё сердце.

– Не дёргайся, гнусный воришка, - хватаясь за скрученный в тубу конспект, девица вскочила, делая пару шагов навстречу, и выставила свиток, целясь в мужское горло. – Ты ж не демон, а, значит, в безопасности!

– Уверена? – Он оскалился, обнажая идеально белые, хищные зубы. – Твои подруги пропали, мы вдвоём уже больше часа, в коридоре гробовая тишина.

– Они ушли всего… - зыркнув на часы, студентка охнула и быстро-быстро захлопала ресницами, стараясь прогнать хмель. – Странные дела, мне казалось, прошло совсем немного времени. – Она дикой кошкой пересекла комнату по диагонали, явно что-то прикидывая, и вдруг решилась. – Значит так. Я тебя развязываю, мистер Уокер, и ты просто валишь, куда собирался. Или врал, что собирался. Как выбраться из кампуса, не подскажу, в холле мы держим своего личного цербера, но раз залез, значит сможешь и сле…

– Согласен, - Люцифер являл собой суть дружелюбия и покорно дёрнул связанными руками. Последние минут двадцать ладони успешно скрывали эрекцию, о которой он не желал думать, и теперь демон прикидывал, как завоевать искомый элемент гардероба в честном «бою» и не грехопасть до смертных девок.

Вики кивнула, а потом ещё раз кивнула и приблизилась, ставя колено на огромный, мягкий подлокотник того синего монстра, в котором утопал пленник.

– Развязывать их я буду… - от потуг она крякнула, цепляясь за петлю, - …дольше, чем завязывала.

***

У Карла Густава Юнга в арсенале есть метод направленных ассоциаций, но едва Виктория касается чужой, изящно расписанной чернилами кожи, к ассоциациям добавляется электрический разряд.

Второй-седьмой-одиннадцатый.

С сомнением она смотрит на кондиционер, точно зная, током не бьёт по воздуху. Потом на одежду своего гостя – ткань у той слишком дорогая и натуральная. В конце концов девушка грешит на свою пижаму: в этот шёлк подмешали синтетику?

– Что-то не так? – Она нависает над мужчиной, и он запрокидывает голову вверх, а ещё ухмыляется по-котски. В смысле, по-скотски!

– Всё так, - приходит к выводу Вики и принимает самое верное решение.

Бесстрашно закрывает глаза и рушится в чужие губы, всего лишь раз одарив себя порцией отборных эпитетов, самое вежливое из которых было «ведёшь себя, как Бонни!». А потом забывает и про них, потому что осознаёт – никогда раньше она не целовалась.

В смысле, целовалась десятки раз, просто не так.

А так она никогда не целовалась.

У неё точная, похожая на заученную формулу техника: коснуться, прижаться, чуть приоткрыть рот, провести языком по губам, словно варенье слизываешь, подцепить им верхний ряд зубов, скользнуть по дёснам, отклониться, давая каждому момент для выдоха, - вся эта техника летит к чертям.

Разбивается о чужую жадность.

Крошится под нахрапом влажного, подвижного языка.

И теперь поцелýю подойдёт определение «текуче», «глубоко» или даже «размашисто», но у процесса нет единого алгоритма – в этом весь алгоритм.

– Что ты сказал? – Когда они прерываются, Виктория вполне отчётливо слышит «я не должен».

– Я молчал, - у него осоловелые, в хорошем смысле воспалённые зрачки, расширенные от возбуждения. Всё он ей должен теперь, звиняйте! – Рот, знаешь ли, был занят, Уокер!

– Никогда так не делала, - а теперь, когда шорты липнут к взмокшему лобку, как-то глупо давать заднюю. Потом спишет всё на алкоголь и на красноглазое обаяние; залакирует мыслью, что под выбившейся рубашкой отнюдь не пряжка размером с якорь пряталась; и будет жить дальше.

– Честно говоря, - однофамилец не просто впечатлён, он в восхищении, - я тоже.

– Тогда я разденусь.

– Не стóит.

– Стои́т, - недвусмысленный взгляд в район его паха.

– У меня могут быть проблемы.

– Из-за твоей подружки?

– В некотором смысле.

– Что ж, - Вики молниеносно дёрнулась к ширинке и потянула молнию. А потом так резво дёрнула его джинсы вниз, что те сползли вместе с бельём. – Когда узнает, можешь соврать ей, что я связала тебя и изнасиловала.