— Его допрашивали вчера, — сухо сообщил шеф. — Мы задолжали тебе благодарность.

Ярик криво усмехнулся.

— Потом рассчитаемся.

— Осляков тоже из… мигрантов?

— Нет, вряд ли, — Зарецкий, подумав, качнул головой. — И совершенно точно никогда не был волхвом. Парень психически нестабилен, таких не берут в обучение. Ради их же блага.

— Его, видимо, обнаружили по предварительным выборкам для исследований, — Верховский не отказал себе в удовольствии выразительно улыбнуться Викентьеву. — Сами пробы, разумеется, потом пришлось уничтожать, чтобы товарищ не попался на глаза уже нам. Действительно странный тип, особенно если принять во внимание историю с русалкой…

— Как бы то ни было, — Ярослав нетерпеливо нахмурился, — это те, о ком я могу говорить с уверенностью. И с очень большой долей вероятности могу предполагать, что они делали и зачем. Целью трудов Ельцова была война по другую сторону границы. Так сказать, реванш за прошлые обиды. Агитацию власть имущих с применением запрещённых средств, — он многозначительно хмыкнул, — он вёл вовсю. И население тоже активно настраивал против захватчика. Нашествие голодных туманниц на деревню — очень убедительный аргумент в пользу прежних порядков…

— Они специально нежить разводили, что ли? — охнул Мишка. — Чтоб с поводка спустить?

— Точно. Мы один такой загон разворошили в мае.

— А в «Лесной сказке», значит, не уследили, — подавленно проговорил Старов. Ярослав при этих словах заметно помрачнел.

— О таком я не знаю, — глухо сказал он, глядя в сторону. — Но это всё так, политическая пропаганда. Основной ударный отряд, который должен был быстро и без особых хлопот выгнать иноземцев обратно в Саборан, а заодно и при необходимости дать отпор Управе, готовили в «Восходе» из наиболее подверженных влиянию прихожан. Людей, склонных к вере больше, чем к сомнению, проще подчинить при помощи ментальной магии. Господин Осляков должен был кое-что вам поведать на этот счёт.

— Поведал, — Верховский рассеянно забарабанил пальцами по столу. — Не сказал только, кому понадобилось всё это финансировать и зачем.

— Вот, — Зарецкий торжественно кивнул шефу. — Должна быть выгода. Такая, которую кто-то мог углядеть шестнадцать лет тому назад, изучая материалы тульского дела.

— Есть такая, — мрачно проговорил Мишка. — Полезные ископаемые. Там… там ведь есть серебро? Железо, медь, золото? Нефть?

— Да, конечно. Всё примерно то же, что и здесь, — Ярик задумчиво склонил голову к плечу. — Ресурсы и рынки сбыта… Я думал об этом. Тогда за «Цепью» должны стоять весьма влиятельные силы. Горнодобывающее оборудование через разлом тайком не потаскаешь.

— Мы пришли к похожим выводам, — шеф внимательно взглянул на развесившего уши Викентьева. — Душа и моторы заговора — где-то в наших верхах.

— И они в курсе, что я в курсе, — невесело усмехнулся Зарецкий. — Постарайтесь сохранить в секрете хотя бы свою осведомлённость.

Викентьев сидел пришибленный. Так-то! Каково ощущать себя инструментом в руках злодея? Жаль, Терехов всё это не слышал…

— Подумайте ещё вот о чём, — Ярослав бросил любоваться обескураженным врагом и перевёл взгляд на Верховского. — «Цепь» мы выкорчуем, сейчас обсудим, как именно. Проблема в другом. То, что она так глубоко проросла в сообщество — это симптом. Не все, кто крутил эти шестерни, попали под ментальные чары. Кому-то понравилась идея устроить себе колонию в соседнем мире. Кто-то ради денег или просто по слабости характера потащил через границу отряд убийц. Кто-то молчаливо всё это одобрит, если ему перепадут какие-нибудь крохи от общей делёжки. Мы сами дали власть этим людям. Мы поддерживаем систему, в которой «Цепь» смогла зародиться, вырасти и окрепнуть.

— Вы сейчас заново наговорите себе на статью за угрозу сообществу, — сухо сказал Викентьев.

— Спасибо, что напомнили, — ядовито бросил шеф. — Надо думать, эти бредовые обвинения мы снимаем?

— Остаётся третья статья, — упрямо рыкнул Викентьев. — И, я не знаю, как, но нарушение государственной присяги. Видимо, тоже помогли ваши… выдающиеся таланты?

— Если способность думать к таковым относится, — холодно отозвался Зарецкий. — Присяга — это клятва, Евгений Валерьевич. Её нарушение безусловно влечёт смерть — или, для меня, на первый раз утрату дара. В том, что я всё ещё на что-то способен, вы недавно убедились. Сможете самостоятельно сделать дальнейшие выводы?

— Превосходно, — окрысился Викентьев. — Может, тогда так же играючи опровергнете умышленное сокрытие общественно опасных способностей и сведений? Что вам помешало подать прошение о легализации?

Верховский смерил развоевавшегося безопасника тяжёлым взглядом. У Мишки кулаки чесались съездить разок-другой по наглой карьеристской морде. Возразить было нечего.

— Я не могу, — медленно, с расстановкой проговорил Зарецкий, в упор глядя на вошедшего в раж Викентьева, — ничего сказать в свою защиту.

Мишка возмущённо повернулся к нему. Вот так просто сдаться, когда дожать Викентьева — наверняка раз плюнуть?! И шеф почему-то молчит, хотя уж он-то мог бы ходатайствовать, просить принять во внимание обстоятельства, лично поручиться… Что он, общественного мнения боится? Размолвки с Тереховым перед важной операцией? Да ну, сумели бы как-нибудь договориться! Может, шеф постарел и попросту опасается рисковать?

— К делу, — отрезал Ярослав. — Есть уже какие-нибудь наработки?

— Мы можем хотя бы переместиться в мой кабинет? — брюзгливо спросил шеф, буравя Викентьева презрительным взглядом. — Видите ли, в душных замкнутых помещениях голова плохо работает.

— Я не собираюсь отпускать конвой, — фыркнул безопасник. — И наши договорённости остаются в силе. По завершении операции приговор будет приведён в исполнение.

— Как решит правосудие, — насмешливо бросил Зарецкий.

Мишка лишь угрюмо поскрёб ногтями зудящие костяшки пальцев.

Слабый сквозняк едва заметно шевелил занавески. Над соседним домом неторопливо поднималось утреннее солнце. В прихожей очень тихо возилась мама; Ире не хотелось с ней видеться. Вчерашний разговор вышел натянутым и неискренним. Ира не могла толком объяснить, ни зачем уехала к бабушке, ни почему вернулась на два дня раньше положенного, без вещей и в растрёпанных чувствах; мама никак не могла простить ей скопившиеся старые огрехи, казавшиеся теперь смехотворными. Чтобы не разругаться вдрызг, приходилось вовсе избегать разговоров, кроме совсем уж бытовых. Хорошо, что сегодня у мамы смена. Может быть, завтра найдутся как-нибудь нужные слова. Если настанет в душе хотя бы хрупкое подобие порядка.

После долгого отлёживания в горячей ванне кожа и волосы благоухали целым букетом парфюмерных отдушек, но нет-нет да чудился среди ароматного облака запах дыма, травы, влажной земли. Экзотический наряд, завёрнутый в пёстрый пакет, покоился в глубоких недрах шкафа — там, куда мама если и доберётся, то только во время весенней генеральной уборки. Если бы можно было точно так же запихнуть на задворки сознания непокорную память! Сколько Ира ни пыталась уткнуться в книжку, листать бездумно ленту новостей, занимать себя домашними делами — мысли всё равно съезжали к одному и тому же. Последний их разговор. Торжествующая рожа Викентьева. Непроницаемое лицо Ярослава — такое, каким она успела его запомнить в последний миг. Можно ли так правдоподобно изобразить равнодушие? А любовь? Если разум — хозяин чувствам, то почему бы и нет… Порадовать немного хворую девицу, которая имеет все шансы умереть от подаренных тенью симптомов. Теперь-то чего, когда опасность уже миновала?

Колдовской маячок снимать не хотелось. Активировать тоже: Ира очень хорошо помнила слова Викентьева про попытки к бегству. Делать дома было решительно нечего; куда-то ехать не хватало моральных сил. От выкручивающей жилы жажды действия Ира вечером выпотрошила сумку, но, осознав бессмысленность занятия, так всё и бросила. Помада, тушь, ключи от дома, пропуск в Управу, блокнот со всякой рабочей ерундой, зеркальце, кошелёк и прочие никому не нужные мелочи остались в беспорядке валяться на столе; в утреннем свете бардак выглядел ещё более возмутительным. Подобрав с пола сумку, Ира широким движением смела в неё всё барахло. Не хватало ещё в понедельник забыть дома что-нибудь важное. Ох, какой, к чертям, понедельник…