— Что ж ты, девонька? Спляшем…

Дальше, у близкой кромки перелеска, толпятся кучкой люди — женщины, мужчины, по большей части молодые и крепкие. Никто не смеет переступить невидимую границу владений полудницы. Девчонка, маленькая, тщедушная, должно быть, попросту не успела до спасительной черты.

— Матерь!.. Арин-заступник!.. Стри-и-идар!.. Помощи-и-и…

Стоявшие под лесной сенью, как по команде, отшатнулись; вразнобой взметнулись руки, вычерчивающие в воздухе замысловатые знаки. Полудница не спеша обернулась, потянула носом; прекрасное бледное лицо исказила злоба. Из-под ярко-алых губ показались желтоватые заострённые зубки.

— Пош-ш-шёл прочь, — свистящий шёпот тише шелеста колосьев на ветру, громче грозовых раскатов. — Прокляну…

— Давай.

Зарецкий небрежно отбросил мешавшую сумку. Травы пугливо пригнулись, будто от порыва ветра; тонкая, почти невидимая в солнечном свете стена огня потянулась от земли к безоблачному небу. По одну сторону — тощая девчонка, в слезах, но живая; по другую — разъярённая полудница, спокойный, как скала, волхв и Ира. Зачем она сюда полезла? Ноги сами собой пятятся прочь, на безопасное расстояние, за спину единственного защитника, которого впору бояться едва ли не больше, чем нежити. Гортанный визг бьёт по ушам: полуднице не по нраву направленные против неё чары.

Рот на замок — и молчать, молчать! Не давать нежити права на свою жизнь, не связывать Зарецкому руки, и без того крепко схваченные клятвами… Красивое девичье лицо хищно скалится; грациозно, словно в танце, полудница ускользает от преследующей её гибели. Сильная нежить, ловкая и наглая; таких надзор ловит целыми боевыми отрядами — или зовёт на помощь контроль. Твари не нравится быть уязвимой; она взмывает в чудовищном прыжке, бросается на врага, тянет длинные когти к ненавистному лицу. Ненавистному… Каких-то несколько часов назад Ира наивно примеряла ненависть на себя, не подозревая, что может быть вот так.

— В муках сдохнеш-ш-шь, — когти проскальзывают мимо распластавшегося в воздухе языка пламени, полосуют ткань рубашки и кожу под ней; на золотых рыльцах колосьев зажигаются искристые алые капли. — Сроку тебе — одна луна, да ещё одна тень лунная… Сгинеш-ш-шь, Стридарово отродье, ни землицы тебе, ни воды, ни ветра вольного…

Ира никогда прежде не слышала проклятий. Зарецкий поймал нежить за тонкое предплечье, толкнул прочь от себя, сумел опрокинуть — следом рухнул сам, не успев избавиться от цепкой хватки. Полуднице выгодно драться врукопашную, ведь её прикосновение губительно, а пытаться сжечь её — гарантированно пострадать самому… Мысли слишком медленно ворочаются в гудящей голове. Пока до Иры доходило, что надо что-нибудь сделать, нежить десять раз могла бы убить обычного мага. Даже самой высокой категории…

Но она ведь ничего не умеет!

Впрочем, чтобы ухватиться как следует за узкие плечи и рвануть что есть сил, много уметь не надо. Плоть под ладонями мертвенно холодна; дух перехватывает от страха и отвращения. Полудница сердито зарычала, вырвалась одним мощным движением, вхолостую царапнула когтями воздух там, где только что была Ирина шея. Всего пара мгновений — но Ярославу хватило. Он брезгливо отшвырнул нежить прочь и, не полагаясь на везение, ударил наверняка; злой огонь загудел низко и возмущённо, перекрывая мерзкий нечеловеческий визг.

— Досталось? — коротко спросил Зарецкий, небрежно смахивая с ключицы алые капли. Раны, видневшиеся сквозь прорванную когтями рубашку, закрывались медленно и неохотно; Ира знала, что бывает быстрее.

— Н-нет, — она отвернулась от корчившейся в пламени полудницы. Смотреть, как гибнет существо, почти неотличимое от человека, было тяжко. Не больно, но как-то стыдно.

— Сильно?

— Нет, правда…

Ира попыталась увильнуть от властного прикосновения. Она и впрямь относительно неплохо себя чувствовала, а Зарецкому пригодилась бы сейчас каждая капелька жизненных сил. Жадное пламя, поглотив полудницу без остатка, истаяло в солнечных лучах; стало видно пугливо сжавшуюся в комок девушку и её соплеменников, неохотно бредущих от лесной кромки. Храбрецы, ничего не скажешь…

— Ярослав, — предупреждающе окликнула Ира, указывая взглядом на приближающихся людей.

Зарецкий обеспокоенно обернулся.

— Аккуратней при них. Здесь меня зовут Яр.

— А меня? — спросила Ира шёпотом. За столько дней она даже не удосужилась попросить спутника подобрать ей подходящее местное имя! Зарецкий тоже занервничал; наверное, до сих пор не рассчитывал на серьёзные контакты со здешним населением.

— А ты — иностранка, — торопливо сказал он. — Эти дальше Лисавы никогда не были, с ними прокатит…

Ира тихонько перевела дух. Актриса из неё никакущая, да ещё с её-то знанием местных порядков… Иностранка — это удобно, это лучше, чем немая девица из близлежащей деревни. Ярослав отлично знал, как обвести вокруг пальца хоть городскую стражу, хоть недалёких селян. Когда вся твоя жизнь — сплошной обман, волей-неволей учишься быстро соображать и примерять любые маски…

— Поклон тебе, добрый человек, — осторожно произнёс чернобородый коренастый мужчина. На Зарецкого он смотрел одновременно с почтением и недоверием, Иру лишь царапнул равнодушным взглядом. — Ты из храмовых ли будешь? Знака ить не видать…

— Не из храмовых. Странствую, — туманно ответил Ярослав.

Эта фраза что-то объяснила чернобородому и его соплеменникам; люди расслабились, принялись значительно переглядываться и кивать друг другу. Почти все они столпились перед непрошеными гостями, лишь одна женщина, ещё не старая, но согбенная от тяжёлых трудов, помогала подняться трясущейся девчонке, попутно браня вполголоса. Та, бледная как мел, отчаянно мотала головой; длинная, до пояса, светлая коса металась из стороны в сторону, мельтешила цветной лентой.

— Добро, — протянул чернобородый и оглянулся на напуганную девицу. — Ты уж дурёху нашу прости. То она крамольца окаянного не от ума звала…

— Лишь бы жива-здорова была, — вставил мужчина помоложе, курносый и нескладный. — А уму-разуму научим, чтоб неповадно было…

— Научите, — Ярослав едва заметно поморщился; может, и впрямь от боли, а не от неприязни. — Дайте-ка посмотрю.

Селяне боязливо расступились, пропуская его к девушке. Ире уже знакомы были эти жесты: Зарецкий коснулся поочерёдно лба, виска, шеи и запястья пострадавшей, застывшей перед ним, как суслик перед хищной птицей. Один раз, больше не стал; то ли не было нужно, то ли не хватило сил. Матрона, которую без церемоний отогнали от подопечной, зорко за ним наблюдала.

— Слышь, сокол, — неуверенно окликнул чернобородый; он, похоже, тут или за главного, или за самого умного. — Того… в дар-то чего хочешь? Мёду, может, али мехов куньих? Или вон, хошь, Цветанку забирай, ежли приглянулась…

— Не надо, — Зарецкий отступил на пару шагов от спасённой дамы; она, кажется, была слегка разочарована. — Скажите лучше, цел ли паром через Брай?

— А что ж ему не быть целу? — искренне изумился невысокий тощий мужичок.

— Только до Вельгоровой ночки переправы нету, — вставил курносый.

— Оно так…

— Княжеское веление…

— И нигде нету…

Они ещё квохтали, а Ира уже поняла, что тучи сгущаются. Она понятия не имела, насколько широк неведомый Брай, обязательно ли через него переправляться и когда наступит эта Вельгорова ночка; скорее всего, ответы на эти вопросы её не обрадуют. Опять вероятностные чары или чья-то злая воля? Хотя, наверное, это не имеет значения; итог всё равно один…

— Хошь — к себе покуда пустим переждать, — предложил чернобородый; по его тону не понять было, надеется ли он на согласие или на отказ. — Чего тут осталось-то, седьмица да ещё денёк…

Ире не хотелось, чтобы Зарецкий соглашался. Пусть даже это разумный выход — пожить хотя бы под крышей, не беспокоясь о хлебе насущном, вместо того, чтобы неделю скитаться бесцельно в нескончаемых полях… Но ведь там люди! Чёрт знает сколько внимательных глаз, перед которыми надо ежесекундно разыгрывать из себя жительницу каких-то неведомых стран…