Время бесследно таяло в тишине, пахнущей гнилым сеном. Кроме скребущихся по углам мышей, единственным Ириным компаньоном был холод. Немели пальцы; мелкая дрожь то и дело пробегала по телу, выматывая остатки сил. Спасительное снадобье лежало в кармане, так близко и недосягаемо. Ира попробовала до него добраться, но добилась только ломоты в вывернутых руках и бросила бесплодные попытки. Все её усилия сосредоточились на том, чтобы не позволить себе уснуть и рухнуть в объятия кошмара. Согнуть и разогнуть ноги, разгоняя кровь. Неудобно устроить голову на плече, чтобы перестали слипаться глаза и, может быть, чуть-чуть утихла бьющаяся в висках боль. Пошевелить связанными руками, доказывая самой себе, что всё это — взаправду…
Несколько раз — Ира не сосредоточивалась на том, сколько именно — ей приносили попить. Горазд выдёргивал кляп, прижимал к её губам плошку с отдающей тиной водой — приходилось глотать, чтобы не захлебнуться — и потом вновь затыкал ей рот. Попытки заговорить с ним ни к чему не приводили; во второй или третий его визит Ира узнала, почему. В ответ на её путаные мольбы здоровяк разинул рот, и привыкшие к темноте глаза различили за неровными жёлтыми зубами зияющую пустоту. Давняя чужая боль подкатила к горлу тугим комком. Немыслимо. Так же, как и всё остальное здесь…
Сколько часов, дней, недель так прошло — кто его знает? Ира пыталась гадать, что с ней станется, если помощь не подоспеет, но вскоре бросила тратить на это силы. Когда Горазд явился в очередной раз без плошки, зато с коротким кривым ножом, у неё не вышло даже испугаться. Он всего лишь поддевал остриём узлы, отвязывая пленницу; лучше бы, наверное, всё-таки убил, потому что её вряд ли ждало что-то хорошее. Снимать путы с кистей рук или вытаскивать кляп Горазд не стал — напротив, вдобавок к этому завязал Ире глаза. Её куда-то поволокли; мешанина странновато звучащих мужских голосов вокруг походила на гул осиного гнезда. Мир снова пошатнулся, а потом с чудовищным скрипом мерно закачался из стороны в сторону. Так продолжалось долго; рядом кто-то негромко переговаривался, и смысла чужих слов Ира не поняла бы, даже если бы захотела. Холод чуть-чуть отступил: должно быть, её вытащили на солнце. Хорошо бы так было подольше. До самого конца.
Резкий голос выдернул её из полусонного оцепенения. Пол под ногами больше не шатался; пахло чем-то кислым, а ещё свечным воском, дымом и разваренными капустными листьями. Очень хочется есть. Как она ухитрилась забыть о голоде?
— Ить ведьма, добрый господин, — заискивающе скрипел слышанный когда-то голос. — Сам глянь! Волоса вон не по-людски причёсаны, и одёжка не бабья. Коли велишь, я пасть-то ей развяжу — как заговорит, так за живот страшно!
— Не части, — отвечал ему другой, высокий и хрипловатый. — Вижу всё. Волк, а ну погляди да в закут. Как наместник явится, так сразу в дело.
Её грубо обшарили, вытащив из карманов всё содержимое, и пузырёк с укрепляющим в том числе. Попытались сорвать с шеи цепочку, но эта затея не задалась.
— Не сымается! — выругавшись, сообщил обыскивавший Иру тип. — Жжётся, стервь, что твоя кочерга!
— И не трожь, — велели ему. — Пущай вместе с девкой пропадает.
Её снова куда-то тащили. Здесь было больше голосов, больше запахов, таких же мерзотных, как и прежде, зато гулял хоть какой-то сквозняк. Кто-то снял наконец повязку с Ириных глаз. В том, что она увидела, с трудом привыкнув к скудному свету, смысла было немногим больше, чем в полной тьме. Длинное низкое строение, сложенное из нетёсаных брёвен, кишело людьми; кто-то в лохмотьях, кто-то в странноватой, но более-менее чистой одёжке, кто-то с заткнутым ртом, как сама Ира, — и все без исключения накрепко привязаны к протянутым через весь барак струганым жердинам на врытых в землю подпорках. Сквозь деревянную же решётку, прикрывавшую вход, задувал прохладный ветер и виднелся кусочек внешнего мира. Там, кажется, вечерело; посреди утоптанной площадки торчал столб, и у его подножия кто-то сидел. Прохожие, если взбредало в голову, бросали в него что-нибудь мерзкое или даже били, куда придётся; пленнику, кажется, было уже всё равно.
Здесь в ходу были и другие наказания. Минула ночь, в которую Ира не заснула бы, даже если бы хотела, а наутро двое крепких молодчиков выволокли на свет кого-то из провинившихся. Несчастный выл, плакал и умолял о пощаде. Пока один тюремщик придерживал пленника за плечи, второй под гогот собравшейся толпы с размаху отрезал наказанному короткую жидкую косицу, швырнул её в пыль и принялся ножом сбривать ему бороду. Пленник отчаянно кричал. На сухую землю капала кровь.
Его отпустили живым, но он долго ещё стоял на коленях в пыли, сотрясаясь от рыданий. Потом кто-то из надзирателей прогнал его прочь. Хорошо было бы поменяться с ним местами. Волосы за свободу — смешная цена…
Другие пленники, что мужчины, что женщины, сторонились Иры. Тюремщики почему-то тоже. Это не было ни хорошо, ни плохо; всё равно так же безжалостно стягивала запястья верёвка и так же равнодушно глодал изнутри неотступный холод. Здесь кормили, и иногда даже хотелось задремать, пристроившись у торчащей из земли жердины. Порой, успокаивая себя, Ира кое-как цепляла связанными руками висящую на шее цепочку и гладила едва тёплый камешек; само собой, безрезультатно. Собственная неожиданная стойкость мучила её. Если хоть ненадолго потерять сознание, можно передохнуть от творящегося вокруг сумасшествия. Может, там, за гранью яви и сна, поджидает простой и понятный кошмар: безликие коридоры, или бесконечная лесная чаща, или просто кромешная тьма… Зачем-то Ира продолжала бодрствовать — или попросту не могла уже заставить себя уснуть. Наверное, на неё не польстилась бы сейчас даже самая захудалая нежить.
Солнце закатилось и взошло снова. Незваные гости явились в разгар жаркого дня. У столба кого-то били плетьми под довольный рокот толпы. Визитёры равнодушно прошли мимо, в душную полутьму барака. Ира, кажется, знала их. Прибытие этих людей не сулило ничего хорошего.
— У меня таких — половина закута, — стрекотал тюремщик, обводя широким жестом свои владения. — Вон колдун сидит — страх просто, доброго человека до смерти заклял. Вон ещё баба, та половину деревни со свету сжила. Бери, добрый господин, сгодятся!
— Благодарствуй, Хорь, те мне не надобны, — звучным голосом ответил шедший с ним рядом седоватый мужчина. — Ты давай, как договорено было…
— Как повелишь, добрый господин.
Они подошли совсем близко; над собой Ира различила смутно знакомые лица. Седой придирчиво её оглядел, повернулся к спутникам.
— Ну, что скажешь? Она?
— Она, — бесцветный голос тронул в душе какой-то неясный страх; Ира не сумела вспомнить, какой именно. — Дай-ка проверю…
Липкие пальцы цапнули её за горло, и холод навалился на Иру ледяной глыбой. Седой пинком отшвырнул паразита прочь.
— Убить хочешь, пёсий выродок?
— Убедиться, — прохрипел паразит, поднимаясь на ноги. Он держался нетвёрдо, пошатываясь, будто пьяный. — Она это. Точно тебе говорю.
Седой кивнул. Глухо звякнул металл — должно быть, монеты. Тюремщик развязал мешочек, вытряхнул золото на ладонь; и гости, и пленница перестали его интересовать.
— Забирай, Митар, — велел седой второму своему подручному, высокому, светловолосому. Тоже смутно знакомому.
Тот вытащил из-за пояса нож, легко вспорол верёвку на Ириных запястьях. Нельзя никуда идти с этими людьми! Ничего хорошего с ними не связано… Ира попыталась хотя бы отшатнуться, но, утратив опору, едва не упала на жухлую солому. Голос не подчинялся ей; вместо речи из горла вырвалось лишь невнятное мычание.
— Тише, девушка, — доверительно сказал ей седой. — Мы тебя не обидим.
Долговязый Митар не без труда подхватил её на руки. Только что она и мечтать не могла о том, чтобы оказаться подальше от пропахшего потом и нечистотами барака, а теперь дорого дала бы, чтобы здесь остаться.
Может, она провалилась-таки в болезненную дремоту, а может, опять позабыла, на каком она свете. Вокруг снова бревенчатые стены, но теперь вместо соломы на полу пёстрый коврик. От варева в расписной глиняной миске исходит пахнущий мясом пар. Здесь, кажется, тепло; в распахнутое окно льются косые солнечные лучи. Сидящий напротив человек внимательно наблюдает не то за гостьей, не то за пленницей.
