И вот, уехав из Риверсайда семнадцать — плюс/минус пять — лет назад, получив в спину заверения, что в жизни он ничего не добьется, Квентин останавливается перед домом, в котором провел детство. Сощуривается, видит на веранде отца, состарившегося на тридцать лет вместо положенных пяти, и не находит слов. Так странно и жутко. Тот хлопочет на веранде, пересаживает цветы, и кажется безобидным стариком, который и мухи не обидит.

Квентин думает, что в этом они похожи. Он поднимается на крыльцо ухоженного дома, отмечая резкий контраст с собственным жильем, и смотрит на отца. Тот замечает его будто с неохотой, поднимается на ноги. Смотрит так, будто увидел призрака, которому не рад, и наконец скрипучим голосом говорит:

— А, вернулся.

Это почти трогательно. Хотя бы то, что он не сразу возвращается к цветам и земле, разглядывая сына пару минут. Квентин молчит, не ожидая большего. Его хотя бы пускают в дом.

Чем дольше они разговаривают, тем больше Квентину хочется сбежать и найти способ отмотать время назад. Ему кажется, что это возможно, а еще начинается запоздалая мигрень. Особенно, когда отец ведет его на кладбище.

Со стороны Квентина было бы лицемерно говорить, что он помнил мать. Он помнил свою злость на нее: в детстве он был уверен, что если бы Генриетта умерла не так рано, отец был бы меньшей сволочью, но что уж теперь. Он смотрит на ее ухоженную могилку, слушает бормотание отца, и с горькой иронией думает, что тут-то уж ничего не поменяется, неважно, пройдет пять или пятьдесят лет: мать по-прежнему в земле, а он для отца никто. Но даже эта стабильность немного успокаивает. Лучше, чем ничего.

27.

Он возвращается в Нью-Йорк через три дня. Элмор милостиво дал ему денег — взаймы, разумеется. Квентин предпочел бы взаймы поджечь его дом, но не до того. Нужно решать проблемы, вставать на учет, разбираться с жильем. Начинать жизнь заново, будто он только вышел из школы, а не на середине четвертого десятка. Заново. Заново. Все заново.

На прошлой неделе он работал в креативном агентстве — сегодня его не существует. Вместо работы у него появляется временное пособие и очередь на жилье. В иной ситуации Квентин бы скривился и сделал все сам, с нуля, но сейчас из него будто выкачали всю энергию. Будто он не знает, что делать.

На следующей неделе объявляют траур по спасителям земли. Тони Старк во главе всего. На планете царит хаос, но мы, конечно же, найдем время для почестей павшего героя. Это тоже кажется смешным.

Квентин не приходит на поминальную службу. Весь город приходит, толпится на Таймс-Сквер, ожидает речи Президента. Благодарности. Почестей. А он вот сидит в предоставленной ему комнате и смотрит прямую трансляцию. Железному Человеку устанавливают памятник посреди города.

Второй раз его выбросили из жизни — и второй раз в этом замешан Старк. Квентину, может, и не хочется, но так приятно скидывать ответственность на другого. Он видит, как задыхается сейчас мир, видит, сколько боли принес весь этот фарс. Он бы предпочел быть мертвым, как и бóльшая часть вернувшихся. До болезненного смешно.

Странно подумать, но в мире с необычайной скоростью разворачивается жизнь. Все набирает обороты, люди включаются в работу и происходящее. Возобновляют работу заводы, продолжается производство, загрязняется атмосфера, короче, все заняты общим делом.

Квентин смотрит на все это под навесом кофейни и тянется за сигаретой. Не курил с универа, а тут, видимо, решил наверстать упущенное: шестая пачка за три недели. Ему кажется, что легкие уже насквозь прокоптились, затянулись чернотой, но так как будто бы легче. Вот бы сдохнуть.

— Я думала, ты не куришь.

Квентин задерживает дыхание, когда слышит знакомый голос. Небольшой якорь, возвращающий в нормальную жизнь. Он поднимает глаза, видит молодую женщину, стряхивающую капли дождя с закрытого зонтика. Ее зовут Виктория, и он ее не видел три года.

— А я думал, ты не пьешь кофе, — он приветствует Викторию дружелюбнее, чем мог бы.

— В хорошей компании это правило отменяется. Кстати, компании я лишилась, и ты можешь побыть альтернативой.

Квентин усмехается, открывает ей дверь, пропуская внутрь. Не может смотреть на людей, которые радуются своей гребаной жизни, но внезапный ужин из кофе и сэндвичей не так уж и плох.

— Как идут дела в Индастриз? Я слышал, Поттс взяла все в свои строгие руки, — спрашивает он, после короткого обмена формальными репликами, кто и что делал в происходящей неразберихе. Сноу вернулась к родителям, а в целом такой же дурдом, как и у него. Но выглядит она не в пример жизнерадостнее.

— Так меня уволили, — говорит Вики, опираясь локтями на столик. — Два месяца назад. Точнее по нынешним мерками — пять лет и два месяца назад.

— Поздравления еще принимаются?

— Я тогда-то не представляла, что буду делать дальше, сейчас и подавно. Но почему-то меня это не беспокоит. Главное, что все закончилось, — Виктория улыбается ему мягко и коротко. Квентин едва уловимо мрачнеет.

— Нормальная жизнь тоже.

— Еще найдутся способы вернуться к ней. Сейчас у многих происходит адаптация.

Квентин снисходительно качает головой, невесело усмехаясь. На адаптацию его состояние точно не походит.

28.

Следующие пару месяцев они с Вики встречаются, иногда проводят ночи вместе, и находят утешение друг в друге. Виктория находит, мимо Квентина проходит решительно все. Виктории, вероятно, нравится воображать себя той соломинкой что спасает его от падения во тьму, но ему все равно.

Восстанавливается мир, восстанавливаются медиа и технологии, ему бы хватать удачу за хвост, обращать востребованность в плюс. Все не так уж и плохо — у других, как ему кажется. Виктория возвращается в свою квартиру, начинает ремонт, устраивается на временную подработку. Квентину стоит последовать ее примеру, но он не может выбраться из апатии. И жуткой разламывающей голову боли. Его хватает только на машинальные действия и ненависть ко всем, кто хоть немного счастливее его. Это отравляет еще больше.

«Кто заменит Железного Человека?»

Взгляд Квентина цепляется за вычурный заголовок утренней газеты. Пресса восстала из мертвых быстрее всех, но именно эта фраза из всех сплетен и теорий впервые привлекает внимание Квентина. Он подходит к магазинчику с прессой, смотрит на фото Старка, и постепенно понимает, что тот действительно мертв. По-настоящему. Нет у Нью-Йорка защиты, все Мстители разбежались, и не будет больше хвалебных речей. Он это презирал, но сейчас…

Сейчас головная боль отступает впервые за несколько недель.

29.

— Ты говорила, что Дженис тоже ушла из Индастриз?

Квентин не так часто бывал у Вики дома, чтобы задавать подобные вопросы с порога. Но тем не менее, он это делает, как только Виктория открывает дверь.

— Ты это к чему? — Виктория приподнимает брови, пропуская его в квартиру. Квентин проходит, стягивает шарф франтоватым жестом, и есть в этом нечто привлекательное. Как и он сам.

— Ну да. Еще до меня. Ей не выплатили страховку, — поясняет она, останавливаясь напротив Бэка. — Почему ты вдруг вспомнил?

— Выходит, многие из тех, кто работал с нами лет десять, рано или поздно оказались на улице, — продолжает Бэк свою мысль, которая ускользает от Виктории. Много, много людей, которых выгнали в свое время без особых оснований.

Квентин говорит так, будто пробует мысль на вкус. Десятки, сотни недооцененных сотрудников. Столько нереализованных амбиций и скрытого потенциала. Несомненно, большинство из них испытывало не самые теплые чувства по отношению к компании, которой заправлял супергерой в броне. Когда-то в прошлом.

— Квентин?

Виктория кладет руку ему на плечо, но Квентин заботливого жеста не замечает, лихорадочно перемалывая и собирая все мысли. Он помнил и знал в лицо многих инженеров, ученых, изобретателей. Вот она, его удача.

— Я знаю. Я знаю, что мне нужно. Что нам нужно.

— И с чего… Предлагаешь начать?