Питер заставляет себя улавливать смысл, хотя ему и страшно признать, что правда — извращенная, неправильная, — в словах Квентина есть. Она ему не нравится, но и перестать слушать он не может.

— Я не собираюсь читать тебе нотации, но в телевизоре и Сети ненастоящее абсолютно все. Мне плевать на других людей, ты это знаешь, и я бы никогда не стал геройствовать, но лучше осознай сейчас, — Квентин переводит дыхание, будто борется с самим собой, — жизнь чертовски несправедлива, и она не будет каждый раз давать сладости за твои достижения. Скорее всего их попросту никто не заметит, и это еще благоприятный исход.

В глубине души Питеру хочется сказать, что это не так, и если долго стараться, то что-то да получится, но он понимает, что это наивно. Чем сейчас отличаются его ночные вылазки от тех, что в пятнадцать лет, когда он останавливал школьные автобусы и караулил карманников у магазинчиков? Его не особо замечали тогда — не замечают и сейчас. Только, почему-то, тогда это не волновало. И гарантии. У него даже для себя нет гарантий, что он ответственен за свою жизнь, не говоря уже о других.

— Эй, папаша, огоньку не найдется?

Они оборачиваются почти синхронно — в переулке вырастают три сомнительных силуэта. Десять часов вечера на севере Квинса — это все еще десять вечера, со вздохом вспоминает Питер, обводя взглядом импровизированную группировку из троих татуированных и крепких участников.

Питер ловит взгляд Квентина, такой спокойный-спокойный. И как бы ему не хотелось съязвить, он знает, что сделает. И Квентин тоже.

— Подержи, — почти равнодушно просит Питер, скидывая с плеча тяжелый рюкзак и отдавая Квентину. В фильмах это выглядит так пафосно, но для него — рутинно. Один из увальней прихрамывает, в руках у второго мелькает хлипенький нож. Ничего специфичного.

— Теперь я могу всем говорить, что меня спас Человек-Паук.

Даже в полутьме Питер может поклясться, что у Квентина дрогнули уголки губ. Смахивает чем-то на похвалу.

========== 21. ==========

21.

Квентину не помешал бы хороший стоматолог.

Он стоит перед зеркалом в ванной, рассматривает узким зеркальцем ровный ряд нижних зубов изнутри. На семерке, справа, притаился предатель, и это не подгнивающий кариес. Крошечный мигающий маячок, встроенный прямиком в белоснежную эмаль, и Квентин старается сохранять спокойствие. Всего лишь издевка над его жизнью.

Отслеживающий браслет — это не стильно, вот его и наградили в Щ.И.Т.е таким интересным дополнением. Или просто догадались, что ему хватит умений взломать столь прекрасный аксессуар, окажись он на щиколотке или запястье. О, это было бы даже интересно, но зубы — это другое. Это чертовски больно, и Квентин собирается с духом несколько минут.

Он бы рад вырвать заразу, но только в сказках можно подцепить нитку и выдрать все с корнем. Самому себе, да без наркоза — это смахивает на мазохизм. Ему нужно небольшое короткое замыкание. Поэтому он сжимает в руке держатель с проводником, на кончике которого гудит электричество. Квентин знает, что будет очень больно, но, наконец решается щелкнуть возле датчика наэлектризованным металлом, и забывает о смысле этих слов и слов в целом. Даже свое имя не помнит, пока все нервы сковывает адская судорога.

Боль настолько ужасна, что сводит все тело. От таких ощущений пуля в висок кажется детской забавой, потому что длится мгновение, а не вечность. Наконец, он опирается на раковину с огромным трудом выпрямляясь. Все в нем сопротивляется такому нехитрому действию, но к нему постепенно возвращается способность мыслить и ощущать. Ко лбу прилипли взмокшие волосы, и он надеется, что когда-то сможет дышать.

Квентин дрожащей рукой подносит ко рту зеркало и видит в нем красноватое мигание. Ничего не поменялось, не сработало, не закоротило. Датчик по-прежнему работает, и это уже не первая попытка что-то сделать.

В нем поднимается лавиной злость ко всему живому.

Квентин рычит, как загнанный зверь. Попадись ему под руку тот умелец, который столь умело поколдовал над его зубами — он бы придушил его голыми руками. Вся пульсирующая в голове боль превращается в ярость и его кулак врезается в зеркало. Лавина осколков сыпется в раковину, и Квентин не может прийти в себя, заходясь ненавистью.

Ему нужно лишь чуть-чуть везения. Не так уж и много.

22.

Сегодня Квентин просто невыносим.

В такие моменты Питер думает, что надо с этим завязывать. С визитами, общением, всем. Сейчас перед ним распинается Квентин, как есть — настоящий, невыносимый и безжалостный. У него плохой день и настроение, и он срывается на Питере. Проходится по всему живому, оголенному. Питер и рад бы сказать, что привык, но к такому не пристрастишься.

Дело в том, что иногда Квентин становится… Питеру хочется сказать «хорошим», но к Бэку это слово неприменимо. Адекватным, в лучшем случае. И то не всегда. С ним можно говорить о чем-то отвлеченном, найти в его словах здравый смысл. Квентин все-таки человек, он не сторонится его общества, даже когда не удается вытащить информацию.

Но сейчас он напоминает Питеру чудовище.

— Как всегда сбегаешь, — посмеивается Квентин, наблюдая, как Питер берет рюкзак, собираясь уйти не попрощавшись. — Мне это напоминает одну сказку. Про мальчика, который очень любил развлекаться. И вместо того, чтобы проводить время с любимым дядюшкой, он бегал по крышам и учился летать.

Питер замирает. Квентин поднимается на ноги, склоняет голову. Змея на охоте.

— Это такая поучительная история, верно? Ты идешь по следам Тони, тебе обеспечено великое будущее. Знаешь, что я узнал, когда готовил его психоанализ? Проблемные отношения с родителями очень сложно исправить, особенно, когда они мертвы.

— Хватит, — говорит Питер, понимая, что лучше ему уйти. Но что-то его держит на месте, нездоровое желание слышать извращенную правду.

— Он мне сам сказал. Сказал, что они улетели из-за того, что их любимый сын закатил истерику. Даже рейс перенесли, ты знал?

Злость пробирается по венам Питера не нужной эмоцией. Это неправда, но большая часть вещей, что говорил Квентин обычно имела место быть в реальности. Он врал и не врал разом, вскрывал тайные страхи Питера. Что, если Тони был не так уж хорош в руководстве компании? Что, если он использовал самого Питера? Что, если…

— Если бы не Тони, его родители были бы живы. Тебе это знакомо, верно?

Квентин никогда не заходил так далеко. Но вот он подходит к границе и к Паркеру тоже. И кажется, что если он продолжит — в Питере что-то умрет. Навсегда.

— Питер, я тебя не осуждаю. Мне просто интересно, считаешь ли ты себя виноватым? Твой дядя погиб по глупости, которую ты не предо…

Кулак Питера врезается ему под скулу, проходится по подбородку. Это такое страшное действие, не для Квентина, но для него. Тот отшатывается, смотрит на него зло, но торжествующе. Боже правый.

— Да как ты можешь быть…таким.

Питер бледен как полотно. Квентин слишком ошарашен, чтобы отвечать, но Питер не может раскаяться в сделанном. Не Бэку залезать руками в его совесть, ему последнему. Это страшно и больно. Питер столько лет искал ответа и пытался успокоить исколотое чувство вины, и сейчас… Он не вынесет.

Питер вылетает из квартиры, но Квентину уже не до этого. Он выжидает минуту и нетвердо бредет в ванную, по телу расходятся волны адреналина. Его челюсть раздроблена на кусочки, но это лишь ощущение. В ночном освещении Бэк добирается до раковины, сплевывает кровь, слюну и раздробленную эмаль, после чего осторожно лезет внутрь, нащупывая металлическую скобку, подложенную аккурат на нужное место. Пальцы достают изо рта отколовшийся кусочек зуба, на котором по-прежнему мигает датчик.

На изможденном лице Квентина расцветает кривоватая ухмылка. Сработало.

========== 23. ==========

Питер не знает, нравится ему Квентин или нет.

Насколько он знал, начальники вообще не имеют свойства нравиться. Да и не ему судить — стажеру, устроенному в «Старк Индастриз» на летнюю практику. Но к Квентину было не придраться. Он вел себя наравне со всеми, был полностью вовлечен в рабочий процесс и казалось, возвышался не за счет подчиненных, но за счет собственных достижений.