Щенка Питер выхаживал с редкой заботой. Тот шугался малейшего шороха, боялся поднятой руки, но Питера это не отпугнуло. Засучив рукава и настроив Тони на пару месяцев терпения, он вместе с Эйти заново учился мелким радостям жизни, изучая Башню — не всю, разумеется, в пределах разумного. Правда, пределы со временем расширились, но Тони уже никто не спрашивал. И тренировать начал с первого дня, и питанием занялся, и лицензию с паспортом сделал. У Питера это все выходило как-то ладно, умело. Не зная, с чего начать, он начинал с простого, подглядывал советы в сети, учился дрессировке и общался с другими собачниками. Так из неуверенного щенка подрастал полный жизнелюбия пес.
Это все не дано Тони. У него вообще большие проблемы с заботой, поддержкой. Он может делать что-то, что считает должным, правильным, лучшим, а в итоге услышать, что принимает за всех нужные ему решения. Но Питер его все равно почему-то любит. И Эйти тоже.
Он не знает, как это случилось. Само собой. Когда живешь с третьим существом в доме, невольно приходится с ним пересекаться, помогать, заботиться. Просто Питер иногда звонил вроде «Я задержусь, погуляй сегодня с Эйти, ладно?» и бросал трубку до того, как Тони успевал возразить. Приходилось заключать договор с псом и совестью. Или выгуливать его, пока Питер засыпал прямо на диване. А потом Тони сел и поколдовал над его ошейником, внедрив в маленький навигатор Пятницу. Ничего такого, но это походило на особый ритуал. За Питером следит Карен, у Хэппи, не признающего технологии, встроен в телефон элементарный помощник, теперь вот у собаки есть голос под ухом.
Питер смотрел на происходящее и не верил в него. Не представлял, что они с Тони могут стать «родителями». Тони не представлял тоже.
Что от одной собаки в доме может быть столько шерсти. Не сотни, не десятка — от одного белого лохматого создания. Что все нужно убирать повыше и подальше, иначе получишь огрызки вместо вещей. Что с собакой — как с ребенком. С такими умными внимательными глазами, который ложится рядом и тычется мордой в ладонь, и у тебя нет шанса воспротивиться откровенным манипуляциям. Вовсе Тони не возился с Эйти, он просто делал все, чтобы облегчить воспитание пса. Так-то.
Тони раздумывает об этом, когда смотрит на свернувшегося на стуле Питера. Одна нога согнута, в коленную чашечку упирается подбородок. Над ним плотно сжатые губы и сухие глаза. Они так сидят почти час, не считая механических фраз Тони и пары стаканчиков дрянного кофе. За окном вечереет, глаза сушит электрический свет.
— Тони, приезжай на Девятую авеню. Возьми из гардеробной ветпаспорт, он в… у стены, в третьем ящике, где документы. Должен быть, найди пожалуйста.
— Что случилось?
— Эйти под машину попал. Мы гуляли, и мы… я… Мы в клинике.
Дело в том, что Тони ненавидит ситуации, в которых он ничего не может сделать. Признаваться в собственном бессилии. Но они сидят в опустевшем коридоре, вслушиваются в потрескивание электроприборов. У Тони ладони покалывает от невозможности решить проблему, а Питер источает вместо эмоций напряжение.
Когда Тони появился в дверях, Питер уже заполнял бумажки, согласие на операцию. Благо, у него на телефоне было фото паспорта и поверили на слово. После всех формальностей выяснилось, что это надолго, предложили уехать. Питер помотал головой. Хирург на него выжидающе, но понимающе смотрел, а Тони и бровью не повел. Питер не сможет быть где-то там, пока главное — вот тут.
— Что? Домой? Зачем, я как, я не могу его оставить, как он без меня? Я не могу, я не поеду, — в панике забормотал он, перепугавшись, что его сейчас выгонят.
— Все в порядке, — обратился Тони к ветеринару, — мы подождем здесь
Он тоже остался. Он бы остался с Питером на краю Эвереста или в открытом космосе, если бы понадобилось.
Все, что он мог — быть рядом и… Это все? Все, что он мог делать. Это казалось настолько крошечным и неприметным. Вот если бы изобрести что-то, что уменьшило бы боль Питера — он бы занялся прямо сейчас. Прямо здесь, за дверью. Усадил бы Питера рядом с собой, ночи бы хватило.
Да лучше было отправиться самому оперировать пса, лишь бы не вот так. Не позволять себе размышлять об Эйти на смотровом столе. Лучше бы он вообще не заглядывал за белую дверь. Все, что он мог, разобраться с водителем. И ничего ему не предъявлять.
Потому что это Эйти погнался на зеленый за парнем, стащившим кошелек у прохожего, а не таксист промчался на красный. Старк бы уже пять раз отыскал причину всего, но оставить Питера не мог.
Тони вздрагивает от тремора в пальцах, открывает глаза. Задремал. Все немного плывет, кислород застывает между шеей и поясницей. Он морщится, выпрямляется, отстраняясь от холодной стены.
Питер так и сидит рядом. С прямой спиной. В усталых глазах — огоньки от ночного освещения, руки обнимают колени. Тони физически не может на него такого смотреть, трогает за локоть.
— Пойдем. Надо пройтись. Легче будет.
Не будет, но надо. Тони знает, что Питеру это помогает. Его слова. Питер ему верит, всегда верит. Иногда это раздражает, доверчивость Питера. Не ему — всем, кому не лень. Тони дергает плечом, сбрасывает неуместную претензию. Это он на себя ведь злится, на самом деле.
Питер машинально кивает, машинально поднимается. Тони одевает его в толстовку, дает выпить стакан воды, ведет наружу. Питер в легкой прострации, а Тони наоборот собирается. Может, и к лучшему, что есть за кого нести ответственность. Его это сдерживает от обреченности.
Питер его вообще много от чего сдерживает.
Они выходят наружу, пересекают крошечный сквер и направляются вдоль залитой огнями дороги. Проносятся редкие машины, в лицо бьет легкая прохлада. В другой ситуации это сошло бы за романтичную прогулку в ночном городе, за бессонную ночь после миссии.
Питер прячет руки в карманах толстовки, бредет по тротуару. Он вроде и рядом, но мыслями далеко.
Они останавливаются на углу здания. Тони смотрит на наручные часы. Молчать невозможно.
— Немного осталось. Все буде…
— Я за ним не уследил.
У Питера дрожат губы. У Тони что-то щемит в горле.
— Неправда. Эй, — он разворачивает Питера к себе. Тот отводит взгляд. — Даже не думай об этом.
— Правда. Он же глупый. А я еще глупее.
— Это не так, вы оба бываете слишком умными. А ты не должен себя винить.
— А ты? — вскидывается вдруг Питер, изможденно на него глядя. — Ты себя не винишь, когда я вляпываюсь во что-то? Также по-идиотски и неуместно, и потом… Я об этом сижу и думаю. Я же помню, как ты переживал, когда я сломал руку. Или попал в засаду. Только я это делаю сам, а тут я… за него несу ответственность. А он теперь… один, там, лежит, ему больно, он может… И кто виноват?
Питер ожесточенно прижимает ладонь к подбородку, поджимает губы. Он весь истекает переживаниями и дурными предчувствиями. Тони открывает рот и не знает, что на это ответить. Хотя бы приблизительно. Питера сейчас не переубедить в обратном, поэтому он просто притягивает его к себе, обнимает крепко. Питер не реагирует толком, но ладони у него на груди прячет.
Тони пытается не корить себя. Его выручает уведомление Пятницы. Из клиники. За мгновение до ответа он лихорадочно соображает, что сказать Питеру при худшем раскладе. Тот безотрывно смотрит на него расширившимися глазами, выискивает малейший намек в лице после короткого уточнения.
Лицо Тони прорезает улыбка, и он ободряюще кивает Питеру. Тот еще больше сжимается, разворачивается, порывается броситься обратно в клинику. И опять ныряет к Тони, чересчур крепко его обнимая. Всхлипывает, прячет лицо на шее, разделяя облегченный вздох.
Тони гладит его по голове. Теперь можно.
========== 50/50 ==========
Тони наблюдает за пробивающимся через шторы утренним светом. Те задернуты неплотно, пропускают тающие яркие просветы. Через два дня лето, а у него сегодня юбилей. Звучит не очень. В молодости круглая цифра казалась внушительной, а теперь вот ему пятьдесят. В то время как Питеру немного за двадцать — Тони никогда не помнит, сколько ему точно. Мозг отказывается впечатывать в подкорку извечное напоминание о разнице в возрасте.
