У Питера дергается рука. Вилка звонко ударяется о край тарелки.
— Зачем ты так?
— Не нравится? — Тони даже не поворачивается, наливая стакан воды.
— Да, это сложно.
— Найди кого полегче, раз тебе так тяжело. В твоем возрасте это не проблема.
Питер впивается пальцами в столешницу, взглядом в тарелку. Тони бросает это все между делом, а прилетает ему в сердце. Хочется исчезнуть. Навсегда, наверное.
Тони тоже морщится, как будто запоздало сообразив, что перегнул. Питер не уходит, сидит, гнетет. Тони забирает заказанную из ресторана еду, выходит из кухни. Ненавидит себя в эту минуту больше, чем когда-либо.
Это кажется так просто — разобраться в происходящем. Питер видит трагичный вариант. Видит его так же ясно, как Тони, застывая в проеме мастерской часом позже. Здесь все кажется чертовски неуютным.
— Тони, — в голосе ни упрека, ни раздражения, ни обиды. — Если ты хочешь, я уйду. Я не могу смотреть, как ты страдаешь, я не могу оставить тебя одного, но если… Если тебе будет так легче — я уйду.
Вслух это звучит страшнее, чем в голове. Уйти. Это как отрубить себе конечность. У Питера от нервов немеет рука от самого плеча, пока он смотрит на Тони в ожидании.
— Нет, не хочу. Но, думаешь, мне будет легче от понимания, что ты вконец устал, если уйдешь? — Тони смотрит не на него, на схемы. — Или легче от понимания, что насильно держу тебя рядом и заставляю это терпеть?
— Это пройдет, — в который раз говорит Питер.
— Не пройдет. Это всегда со мной.
— Я понимаю, но я рядом. Мы же семья, помнишь?
Питер спрашивает это так жалобно, не в силах утверждать. Он уже не знает, что с ними происходит, каждый день как день сурка. Он собирает все оставшиеся силы, обнимает его со спины. Тони весь натянут сплошной струной. Питеру как никогда хочется, чтобы все разрешилось магическим образом.
Пригласите Доктора Стрэнджа в операционную.
Позже Питер падает на кровать в их спальне. Их. В голову заползают странные мысли. У него ведь нет ничего своего, только их с Тони. Это стало само собой разумеющимся, что даже думать об ином было невозможно.
Питер смотрит пустыми глазами на забежавшего в спальню Эйти, не сразу осознавая его появление. Тот мечется который день между хозяевами, не знает, кому нужен больше. Тони, конечно. Потому что Питер хотя бы признается в одиночестве, а Тони даже в возведенной стене не признается.
Питер хлопает ладонью рядом, разрешает запрыгнуть. Чуть ли не первое, от чего отучали щенка — спать с ними в кровати. Тот скулил ночами, Питеру хотелось сердобольно скулить вместе с Эйти, но Тони прижимал к себе, и говорил, что так надо, так лучше. Умом Питер может понимал, что это и есть дрессировка, иначе потом вообще команд не будет слушаться, но морально страдал. Засыпал пару раз с Эйти на диване, на полу, сворачивался в кресле, но в хозяйскую кровать не пускал. И в мастерскую нельзя. Точка. Табу.
Сейчас он обнимает такое нужное тепло. От Эйти пахнет как от шерстяного свитера и немного шампунем. Завтра будет лучше, надеется Питер, ощущая тошноту от эмоционального перегруза и эмоционального голода разом. Он засыпает с сопящим псом под боком, обнимает его. Тони не до этого. Тони вообще ни до чего.
Питер просыпается от толчка, но на самом деле от холода. Глубокая ночь. Эйти сбежал. В комнате жарко и душно. Это был не холод, понимает Питер, это его знобило. Нет сил даже попросить Пятницу включить охлаждение.
Зато сквозь дрему он слышит, как это делает зашедший в комнату Тони. Щелкает кондиционер, щелкает у Питера в сердце. Тони останавливается у кровати. Останется или нет.
Наконец, матрас рядом проминается, Тони ложится близко, обнимает его со спины. Знает, что не спит, хотя Питер не издает ни звука. Именно сейчас он чувствует себя выдворенным из спальни Эйти. Хочется завыть.
— Я скучаю, Паучок.
Дыхание шевелит волосы. Чувство изморенности топит облегчение от прозвучавших слов. Питер задыхается в теплых руках.
— Я тоже, — сдавленно шепчет Питер, сглатывая комок в горле. Болезненно хмурится, но развернуться к Тони не в состоянии. Может быть, под утро.
Может быть.
========== Like everyone else ==========
Питер не может точно объяснить, каким образом обсуждение студенческой жизни с товарищами по учебе перетекает в стадию откровенных разговоров, которые под утро все забудут. Но это случается, и тема на сегодня — отношения.
Загруженные опостылевшей учебой, неизведанным будущим и насущными проблемами, они сидят в баре на Клифф-стрит. Сидят, как вчерашние подростки, изголодавшиеся по отдыху. На самом деле Питер понимает, что они все здорово повзрослели за время совместных лекций и курсов. Следующий семестр — заключительный, в следующем семестре ему двадцать один. А он вот уже в баре сидит, хотя не положено.
Так вот, про отношения. Часть из них живет в общежитии, выбив себе комнату поуютнее, другие снимают квартиру, кто-то просто остается у своих вторых половинок. И когда все начинают выговариваться за третьим бокалом пива, Питер узнает много для него удивительного. Что люди ругаются из-за того, что кто-то утром выдавил зубную пасту не с конца тюбика, а с середины. Ссорятся из-за совместного времяпрепровождения, из-за раздельного — еще больше. Из-за покупок, уборки и отношений с родителями.
«Да как у всех» – выкручивается Питер, когда очередь доходит до него. Сочувственно поджимает губы. Это то, что называется врожденной мудростью. Не будет же он говорить, как есть на самом деле.
Его особо никто и не стремится расспрашивать, тема весьма влиятельная, так сказать. И тем не менее это странно — пару лет назад он и не мог себе представить, что сможет сидеть и обсуждать свои и чужие отношения.
В Башню Питер добирается на паутине, приглядывая за вечерним городом. Приятное чувство свободы мешается с осознанием, что он может кому-то помочь. Сегодня не приходится, но он всегда наслаждается полетом. Чем больше он ныряет в подсвеченные искусственными огнями улицы, тем больше ему это нравится.
С Тони так же.
Когда Питер пробирается безмолвным силуэтом в Башню, тот уже спит. Он заходит в спальню, кладет рюкзак на кресло, залезает поверх неубранного покрывала, прямо как есть, в костюме.
Питеру так совестно будить Тони, но он ничего не может с собой поделать — укрывает его объятиями и целует в волосы. И только потому, что знает: Тони против не будет. Тот просыпается, но сразу виду не подает. На ощупь находит ладонью свое, лениво притягивает за талию.
— Как посидели? — хрипло спрашивает.
— Хорошо, нам выпала акция «третья пицца в подарок», мы решили, что не нужно стесняться, — Питер отлично видит его в полумраке. — А ты что?
— Да вот, решил прикорнуть, пока никакие членистоногие не шумят под потолком.
— Заведем тарантула? Без террариума.
— Извини? — Тони просыпается не на шутку, глянув на него.
— Ну, чтобы тебя кто-то донимал, пока я отсутствую.
— Лучше ты присутствуй, — Тони устраивается обратно у него на плече. Питер опять зарывается оголенными пальцами в волосы. Дома хорошо.
— Как погуляли?
— Эйти был жутко популярен.
— Причина не в тебе, как я понимаю?
— Естественно, не во мне, он любит притягивать взгляды. И здорово подставляет этим меня.
Питер целует его в переносицу, вынуждая зажмуриться. Сонный и теплый Тони похож на кота. Хочется гладить и обнимать, лишь бы тот продолжал отдыхать и никуда не уходил. И когда Тони потирается щекой о его плечо, Питер смотрит на него с необъятной нежностью во взгляде.
Наверное, все дело в постоянно повышенной опасности. Когда выбираешься на операции, в любой момент можешь оказаться на краю света или поздороваться за руку с преступниками, беспокойство по поводу свежего хлеба на утро здорово сходит на нет. Видимо, быт — острый камень преткновения в повседневности.
— Выкладывай, чем загрузился, - говорит Тони через пару минут молчания.
— Да так. В очередной раз убедился, что мне с тобой очень повезло, — поразмыслив, говорит Питер.
