Ана, в этот раз обойдясь без прыжков по зеркалам, отвела Алексаса в сторону.
– Если честно, я хотела поговорить, – шепнула она цирюльнику. – Знаешь, в последнее время очень много прыгала по зеркалам… Так что слышала много разговоров. Похоже, даже тех, которые не должна была слышать. Которые вообще не должны быть услышаны. Ты понимаешь?
– И да, и нет. Боги, ты во что-то вляпалась?!
– О, ты бы узнал об этом первым, – улыбка играла на ее лице первыми лучами степного рассвета. – Пока нет. Но я скажу тебе так, эти разговоры… Короче, не к добру. Люди видят странного человека в маске – не поверишь, но в отражениях. Что-то назревает – масштабное, страшное. Притом коснется не только нас.
– В смысле?
– Богов – тоже. Мне кажется…
О нет, подумал Алексас, ну вот зачем они опять подняли эту тему… Рука невольно потянулась к медальону, но в этот раз цирюльник сдержался.
– Я думаю… – она покосилась на Якуба, с хозяйским видом расхаживающего вокруг статуи Осириса. – Не при посторонних. Не хочу, чтобы это услышал епископ. Уж тем более Якуб. Он вообще меня напрягает. Как подумаю, во что он одевает людей…
– И почему все сегодня говорят о богах, – подумал Алексас. – Именно тогда, когда мне уже слышать о них надоело.
Вслух же сказал другое:
– Сложно найти того, кого он не напрягает. Почему ты так уверена насчет того, что слышала? И уверена ли вообще?
Девушка промолчала.
– Нет, не уверенна. По крайней мере, до конца. Мне нужно послушать еще, и я знаю, где – уж тем более, как. Некоторые голоса казались такими знакомыми.
– Почему ты всегда лезешь на рожон, а?
Ана рассмеялась.
– Такая уж я! Поверь, ты бы тоже полез. Тем более, если бы был обязан им – богам – жизнью.
– А я обязан им тобой. Если, конечно, действительно им. Но я правда тебя прошу – ради всех богов, аккуратно. Заглянешь ко мне… как освободишься? Прямо через зеркало, если хочешь.
– Ой, ну ты же знаешь, что тогда я тебя обязательно напугаю! Не удержусь.
– Я был бы рад, даже если бы ты решила-таки съесть мое сердце, – он чмокнул ее в щеку. Целовать новую Ану было все равно, что касаться губами тумана, застелившего речушку у маленькой деревни, где только-только, сранья, покосили высокую траву и собрали зверобой. – Было бы очень кстати. Завтра утром я еду… к тетушке.
– Боги, – вздохнула девушка. – Тогда скорее она сожрет мое сердце. И потроха заодно.
– Ну, она ведь не кровожадная! Так, слегка сумасшедшая. Делов-то.
– Специально для меня она станет похлеще любого людоеда. Персонально. Марко Поло с его половцами такого и не снилось.
– Да уж, – пожал плечами цирюльник. – Что правда, то правда.
Говоря коротко, старая графиня недолюбливала Ану даже при жизни, а уж теперь, в ее новом состоянии – подавно. Впрочем, это не только укороченная характеристика их отношений, но и смягченная. Даже слишком.
Алистер Пламень не запоминал названий кабаков, в которых скрашивал вечера – не хотел забивать голову лишней информацией, совсем несущественной. Так и тем вечером сидел в шумном злачном местечке Санкт-Петербурга, слушая пьяные крики и вдыхая пивные пары. Здесь собирались все: от низших слоев, городских оборванцев, до сливок общества, решивших тем вечером вкусить нечто новое и разворошить поток привычной жизни.
Алистер никогда не пьянел – пил ровно столько, чтобы не захмелеть, сохранить трезвость рассудка. И пусть свет газовых ламп начинал бегать шальными размытыми огоньками, а посторонние голоса казались громче, чем на самом деле. Главное – мысли оставались стройными. Можно было обдумывать дальнейшие шаги…
В тот вечер ему не хотелось даже думать.
Обычно Алистер сидел за столиком один – никто не решался подсесть к анубисату. Пламень давно сделал вывод, что причиной тому – страх неизведанного; даже сам он до конца не понимал, как работала магия Анубиса.
В этот вечер все пошло не так.
За стол уселись двое захмелевших мужиков – широкоплечий и худой, скрюченный. До поры до времени, Алистер не обращал внимания на них, а они – на него. Двое только горланили, доказывая что-то друг-дружке и рьяно размахивая руками.
– Я вот и говорю, – кричал широкоплечий, – что по моей вере все работает очень просто. Ешь, пей, гуляй, наслаждайся жизнью во всем – а потом прибарахлись парой амулетов, и все, ты в шоколаде! Вечная жизнь, полная еще больших наслаждений, в твоем кармане. Послушай меня, раз уж эти священники придумали такие штуки, значит сами на руку не чисты. Им можно пользоваться, а нам нет? Вот тебе и вся вера – голимая, но удобная!
– Боги! – заверещал скрюченный. – Как ты можешь такое говорить! Ты же понимаешь, что когда с тебя спросят на том свете…
– О-о-о, да ты совсем твердолобый! Я тебе только что объяснял: ничего они не спросят. Хотя, давай нам растолкует наш друг анубисат, а? Они, говорят, в этом разбираются лучше всех. Самые правильные, да?
Широкоплечий толкнул Алистера Пламеня. Тот не отреагировал.
– Молчишь? С твоей анубисатской верой все, как и говорят, не в порядке?
– Слушай, может не надо…
– С моей верой все в порядке, – сдался Алистер, покрутив в руках пустую кружку. Намерено засучил рукава, чтобы собеседники видели сухие руки и набухшие вены. – Вы когда-нибудь думали, как человек ощущает себя на грани?
– Да ясно как! – снова толкнул анубисата широкоплечий. – Берет и шагает в лучший мир, и плоть его обрастает золотом…
– Не нравится мне это… – занервничал скрюченный.
– Значит, вы никогда не были между здесь и там, – холодно улыбнулся Алистер.
– С чего бы мне!..
– А я расскажу, каково там – когда набухают вены, и мы чувствуем всю эту боль, облегчая вам, так желающим обрести вечное блаженство, путь. Только темнота и страдания, чтобы потом, конечно, наслаждаться вечностью. За чужой счет, да? За счет всеми правдами и неправдами подчистую выжатой жизни. Вы доите ее, не зная меры, и даже не платите цену за переход – ее берем на себя мы. Сгорбленный мир склоняет голову ради всей этой глупости. И кто вообще придумал столько смерти?..
– Слушай, если ты решил почитать мне лекцию, то давай я тебе наглядно покажу, как хреново к ним отношусь…
Договорить широкоплечий не успел – Алистер резко повалил его лицом на стол, так, что дерево, казалось, хрустнуло. Худой дружок испуганно вскрикнул. Анубисат схватил широкоплечего за шиворот, поднял голову и прошептал на ухо:
– Специально для тебя, я покажу, что такое правильная вера. И каково там – между жизнью и смертью – по-настоящему. А вот твоего друга эта участь минует. Сам решай, получишь ты проклятье или благословение.
Широкоплечей пробормотал нечто невнятное, прежде чем Алистер снова ударил его лицом о стол. Потом отпустил, достал из-за пазухи кривой, проржавевший нож и, даже не дав худенькому дружку вскрикнуть, всадил в горло. Схватил его свободной рукой, зажмурился – вены надулись, налились фиолетовым, пока скрюченный не перестал дышать.
– Придурок, – проскрежетал широкоплечий. – Да вы все придурки, как и говорят!
– Нет, – вздохнул Алистер, выкинув нож, – придурки – это вы.
Анубисат кинул на стол деньги за напитки – никто в кабаке даже не пошевелился, навидались пьяных драк, смертей – и подавно. Алистер вышел через черный ход, мимо целующихся оборванцев. Прежде, чем полной грудью вдохнуть прохладный ночной воздух Санкт-Петербурга, анубисат поджог фитиль маленькой пороховой бомбочки.
Лишь только звезды коснулись его макушки, кабак за спиной взорвался оглушительным пламенем.
Когда детей с пеленок приучают к порядку, то даже много лет спустя, уже на работе, вдалеке от чутких глаз родственников, их столы – иллюстрация победы порядка над хаосом. Этакая космология древней Греции, воплощенная в стопках бумаг, кучках карандашей, линеек, штампов, чернильниц и прочей ерунды.
Вахмистра Говорухина с детства приучали… к удобству. В том смысле, что все, что бы он не делал, должно в первую очередь быть ему комфортно. А то потом получится, как с модными ботинками: ноги натирают до крови, размера нужного не оказалось, да и модель в целом некомфортная, зато в полной мере говорят о человеке, щеголяющем в высшем свете. Виктор принцип удобства, намертво вшитый в его сознание, не забыл и с сединой в усах. Так что его кабинет в здании жандармерии в глазах посторонних приобретал очертания барахолки, похуже, чем у небезызвестных Коробочки и Плюшкина вместе взятых: ящики и ящички, коробки и коробочки, сундуки и сундучки соседствовали здесь с пыльными, рваными томиками книг, безделушками-сувенирами, немытыми чашками, пустыми чернильницами и далее, и далее – перечислять замучаешься.
