– Нет, ты…

– Я много говорю, когда нервничаю.

– А ты нервничаешь? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами и улыбается.

– Не знаю. Это все так неловко, да? Тебе не кажется это странным? Лезть из кожи вон, когда стараешься с кем-то подружиться.

– Наверное, – говорю я.

– У нас с друзьями такого не было – типа, знаешь: «Эй, давай дружить». У нас было что-то вроде: «Окей, ладно. Ты здесь и ты мне нравишься».

– То же самое я сказала Кэсси в утробе.

Мина смеется и почесывает руку. Рукав рубашки задирается и обнажает краешек татуировки. Непонятно, что там изображено. И все-таки – у нее есть татуировка. При том, что она моя ровесница. Рядом с ней я чувствую себя слегка ущербной.

Тут напротив садится Кэсси.

– Долго же ты, – отмечает Мина.

– Да. Решения.

В этом вся Кэсси. Каждый раз она по три часа выбирает себе йогурт, но останавливается на одном и том же варианте. Ванильный. И какой-нибудь особенный мармелад. ПАМЯТКА ДЛЯ КЭССИ: все мармеладки на вкус одинаковые. Честное слово.

– Так, ладно, мне надо закончить свою теорию, – сообщает Кэсси и сует в рот полную ложку йогурта. – Молли, ты пропустила: мы обсуждали предков.

– Э-э… Что?

– Ну, предков. Родственников, которые умерли до твоего рождения.

– Почему вы о них вспомнили?

Ложка Кэсси замирает в воздухе.

– Да сложно сказать…

– Ну, мы начали с доноров спермы, – поясняет Мина, – рассуждали, считаются ли доноры спермы твоими родственниками.

– Точно! – подхватывает Кэсси. – Так вот, моя теория. У каждого есть предки, и они встречаются и тусуются в раю или аду. Если что, это не официальные положения иудаизма. Не раввин нашептал.

– Я догадалась, – улыбаюсь я.

– Ага. Так вот. Сидят они там, пьют амброзию и все остальное…

– Раввин такого бы точно не нашептал.

Она не обращает на меня внимания и продолжает:

– И вот у одного из их потомков появляется ребенок. И это ты! Ты рождаешься, и твои предки всю жизнь за тобой наблюдают. Переживают за тебя, обсуждают твои решения. Но вмешиваться им запрещено. Можно только смотреть. Вроде реалити-шоу.

– Очень, очень скучное реалити-шоу, – говорю я.

– Да, но им-то не скучно, понимаешь? Ты же их потомок. – Кэсси хлопает в ладоши. – Они на тебя поставили.

Мина облизывает ложку и кивает.

– А потом ты стареешь, умираешь, – продолжает Кэсси, – и тоже оказываешься в раю, где ты уже гребаная знаменитость. И твои предки такие типа: «Знаешь, я хотел, чтобы ты была с другой девушкой, но ничего». И: «Мне жаль, что ты постарела и умерла». А ты типа: «Ага, отстой, но ничего не попишешь». – Кэсси пожимает плечами. – И так ты сама становишься одним из предков, и когда рождается следующий ребенок, наблюдаешь за ним со всеми остальными. И так до бесконечности.

– Жутковато, – говорит Мина.

Кэсси наклоняет голову набок.

– Почему?

– Ну, получается, за тобой без перерыва наблюдает толпа мертвецов! Они смотрят, как ты писаешь, занимаешься сексом, мастурбируешь. А потом все это обсуждают.

– Фу. Да нет же. – Кэсси быстро качает головой. – Это не кучка извращенцев. На такое они не смотрят. И потом, у них по миллиону потомков, так что они не могут следить за всеми настолько пристально. Они как будто переключают каналы.

– Нет, погоди, только что ты по-другому говорила, – возражает Мина, взмахнув ложкой. Мне это нравится. Люблю, когда Кэсси бросают вызов. Думаю, ей и самой это нравится.

– Ну, теория еще в разработке, – оправдывается Кэсси с улыбкой.

– Хорошо. Тогда, пожалуйста, пускай мертвецы не подглядывают, как я писаю, – просит Мина. А потом смотрит на меня и со стоном закрывает лицо. – Боже… Молли, наверное, ты думаешь, что я только о туалете и говорю.

– Так и есть.

В ответ она показывает мне язык.

И я понимаю, что действительно могу с ней подружиться. Два настоящих друга за день, а еще даже половины пятого нет. Туалетная Мина и Средиземный Рид. Отлично сработано, Молли. Я чувствую, что расплываюсь в улыбке.

Кэсси кивает:

– Ладно, вводим цензуру. Им нельзя наблюдать за тобой в туалете, в постели и все такое.

– Но ты же не можешь им приказать, – замечает Мина. – Все-таки это метафизическая теория, а не реалити-шоу.

– Но это моя метафизическая теория, – фыркает Кэсси.

Я обдумываю эту идею. Странно, но мне она по душе. Внушает спокойствие. Приятно представлять себе кучу народа, и все за тебя переживают. Болеют за твое счастье. А когда кто-то тебя обижает, злятся. И хотят, чтобы твоя любовь была взаимной. Чтобы тебе ответили взаимностью все двадцать шесть человек.

Это значило бы, что ты важна. В этом вся штука. Иногда я так переживаю… Я никому об этом не рассказывала – ни мамам, ни даже Кэсси, – но именно этого я больше всего боюсь: быть неважной. Жить в мире, где всем на меня плевать.

Это абсолютно иная степень одиночества.

Наверное, это из-за сестры-близнеца. Я никогда не была по-настоящему одинока, поэтому меня так сильно это и пугает.

– Они и сейчас за нами наблюдают, – говорит Кэсси и обращает глаза к потолку. – Привет, предки. Обязательно попробуйте замороженный йогурт. Отличная штука, – прибавляет она и поднимает большие пальцы вверх.

А Мина закрывает лицо руками и хохочет.

Естественно, всю неделю Кэсси говорит исключительно о Мине. Стоит мамам уйти из дома или нам оказаться наедине, и начинается…

В пятницу она подсаживается ко мне на диван, как раз когда я собираюсь смотреть «Молодых мамочек»[12].

– Ты знала, что Мина – кореянка? То есть американская кореянка, ну ты поняла.

– Да, ты уже говорила.

– Ее родители родились здесь, но у нее есть родственники в Южной Корее. Она собирается туда в августе. Наверное, замутит там фотопроект.

В общем-то, я не из тех, кто терпеть не может комментарии во время просмотра сериала, – но это должны быть комментарии о происходящем на экране. Например: я спокойно отношусь к репликам Надин о чересчур-взрослых, с-крысиной-рожей и зачем-ты-вообще-на-них-смотришь папашах.

Скрестив ноги, Кэсси откидывается назад.

– А еще ей очень нравятся пингвины.

Пингвины. Никакого уважения к папашам.

– Рада за нее.

Напоминает времена, когда Эбби начала встречаться со своим первым парнем. Нам было пятнадцать. Он ходил с ней на математику. И если Эбби открывала рот, то каждое произнесенное ей слово звучало одинаково: Даррелл. Даррелл ненавидит яблочное пюре. Даррелл очень хорошо танцует. Однажды Даррелл ездил во Флориду. Как будто одно его имя приводило ее в восторг.

– А еще, – как ни в чем не бывало говорит Кэсси, – Мина – пансексуалка.

Я ставлю TiVo[13] на паузу и выпрямляюсь, будто кол проглотила.

– Погоди… Что?

Кэсси утыкается лицом в диванную подушку.

– Как ты узнала?

– Просто спросила.

– Кэсси! – говорю я, прикрыв рот ладонью. – Ты шутишь? Это же здорово!

– Ну да. Только это не значит, что я ей нравлюсь.

Я разворачиваюсь на все сто восемьдесят градусов и смотрю на нее.

– Да это и не имеет значения, – добавляет она с едва заметной улыбкой. А потом обнимает подушку и вздыхает.

– Кэсс.

Такой я ее никогда не видела. Кэсси все время флиртует с девушками. Как правило, она очаровательна – иногда беззаботна, иногда сосредоточена. Но – уязвима? – нет, такого раньше не было. Она никогда так не переживала.

– Имеет, конечно, – говорю я мягко.

– Да, да, она дико милая. И да, я хочу быть с ней, – выдает Кэсси и стонет в подушку.

– О боже. Ты втюрилась. По-настоящему.

– Да пофиг, – отвечает она.

Но ее горящие радиоактивным алым щеки говорят обратное.

Обычно это происходит со мной. Это я краснею, это я теряю голову, как типичная героиня любовного романа. Только без поцелуев. У Кэсси же все иначе.