— Мне не стоило притворяться Сережей, — немного нехотя зеркалит Птица какое-то время спустя. — Извини.

Он утыкается носом Олегу в шею, пока тот опускает одну ладонь и принимается выводить успокаивающие круги на узкой пояснице. Халат под пальцами холодный и скользкий, но даже сквозь него чувствуется, как Птица льнет к рукам. Интересно, думает Олег, это, наверное, не считается, когда Сережа касается Птицы, пока тот на пассажирском? Или считается?

— Можно тебя укусить? — спрашивает Птица пару минут спустя, вдоволь понежившись в объятиях и окончательно осмелев. Подумав, он добавляет после паузы: — Пожалуйста, — и Олег более чем уверен, что это Сережа пнул его из общей черепной коробки.

Птица трется переносицей о гладко выбритый подбородок, влажно дышит, но Олег осторожно, стараясь не совершать резких движений, качает головой.

— Лучше не надо.

Не из вредности, просто здесь и сейчас он не готов к такой степени близости. Почему-то невыносимо неловко перед Сережей.

Птица на мгновение напрягается, и Олег уже готовится к несанкционированному и оттого более жесткому и жестокому укусу, но к его удивлению Птица только разочарованно выдыхает и никаких противоправных действий не совершает. В качестве поощрения Олег запускает пальцы ему в волосы, крепко сжимает и тянет назад, вынуждая Птицу запрокинуть голову. Судя по смущенной полуулыбке, Птице все нравится.

— Марш обуваться, — велит Олег и, на мгновение потянув чуть сильнее, отпускает волосы и вообще отстраняется — аккуратно, но неотвратимо. — А потом возвращайся завтракать. Сереж, если не спишь…

— Не спит.

— …проследи пожалуйста, чтоб он тапки надел, а не ваши дурацкие махровые носки. Пол ледяной.

Золотые глаза напротив на мгновение вспыхивают синевой, словно Олегу дают понять: понял, принял, будет исполнено. Перед уходом Птица умудряется обогнуть Олега, сунуть палец в пиалу с соусом, с весьма пакостным видом облизать и уйти от недостаточно своевременного и потому промазавшего мимо цели шлепка полотенцем. Уже в дверях кухни Птица оборачивается и спрашивает:

— А как ты понял, что это я?

Олег фыркает.

— Сережа никогда не зовет меня уменьшительно-ласкательными.

На лице Птице отражается недолгий мыслительный процесс, а потом он растягивает губы в широченной улыбке, говорит:

— Ну, вслух, может, и не зовет… — и скрывается в коридоре.

Олегу, кажется, он слышит, как Сережа зовет Птицу “уродом” и “вот попроси у меня еще что-нибудь”.

***

После этого случая Птица начинает наглеть уже в другую сторону. Он говорит:

— Можно, ты меня заплетешь? Сережа нашел классный туториал на нашу длину.

Или:

— Можно-я-уже-взял-твою-любимую-бордовую-толстовку?

А еще:

— Можно сунуть под тебя ноги? Я замерз. Нет, одеваться теплее не пойду.

И наконец:

— Можно, когда мы свалим отсюда, а, я надеюсь, мы когда-нибудь отсюда все же свалим, мы устроим хорошую кровавую баню?

На последнее Олег даже не удосуживается ответить. Смотрит в упор максимально внимательно и красноречиво, приподнимает брови. Птица не выглядит хоть сколько-нибудь расстроенным или удивленным, пожимает плечами:

— Я должен был попытаться, — и тут же понижает ставки, откровенно торгуясь: — Давай хотя бы казино обнесем? С погоней, перестрелкой и чтоб на нас со второго этажа рояль наебнулся? А мы из-под него так эффектно в перекат ушли, как в кино?

— А рояль обязательно? — на всякий случай уточняет Олег, и Птица сияет, как начишенный четвертак.

— Нет! Если остальное тебя устраивает…

— А как насчет, — перебивает Олег, — того, что мы с Сережей пожрем в каком-нибудь дорогущем ресторане, а ты сбежишь, не заплатив?

Птица дует губы и показательно отворачивается.

— Никакого с тобой веселья. Ладно, согласен. Хоть шампанского какого закажите, чтобы счет был повнушительней.

С этим, знает Олег, придется что-то делать: сейчас, когда они втроем и вдалеке от относительной цивилизации, Птица ведет себя прилично — не всегда слушается, но не бесоебит сильнее приемлемого. Что будет, когда они окажутся в реальном, живом, полном соблазнов и потенциальных проблем мире, сказать сложно. Может, сработает новая эмоциональная привязка, а, может, и не сработает. Олег, как последний идеалист, надеется на первое, но и на случай второго антитеррористические меры продумывает. По крайней мере, на первое время.

— Если уговоришь Сережу на казино, — обещает он Птице, потому как контролируемое бесоебство всяко лучше бесоебства неконтролируемого, — я только за.

На какое-то время — Сережа кремень — это Птицу занимает, и он успокаивается. С остальными его запросами никаких проблем не возникает: даже с полуторачасовым туториалом по заплетению волос. Сережа потом долго смотрит в зеркало, разглядывая встрепанную, кривую-косую корону вокруг головы, из которой тут и там выпадают целые прядки.

— Совсем плохо? — с сожалением уточняет Олег, стоящий у него за спиной. Сережа, запрокидывает голову ему на плечо и бесстыже врет:

— Нет. Мне даже нравится. В каком-то смысле.

Нравится ли ему на самом деле или нет, Олег так и не узнает, но с прической этой Сережа еще полтора дня шатается, пока она не принимает совсем уж плачевный вид. Расплетение тоже достается Птице:

— Сами кашу заварили, сами и колтуны распутывайте. Увижу хоть у одного в руках ножницы, обоих прикончу.

Он преувеличивает: в ножницах необходимости так и не возникает. Олег довольно быстро расправляется с косой и еще долго прячет ухмылку при взгляде на откровенно кудрявого после долгой фиксации Птицу. Тому, похоже, нравится. По крайней мере, он спрашивает:

— Как думаешь, он разрешит мне заказать бигуди?

Олега аж передергивает от подсунутой слишком бурным воображением картинки: нет, бигуди, конечно, отлично подойдут к цветастому халату, но, ради всего святого, пощадите его психику! Она многое пережила и даже осталась условно целой.

Ключевое слово “условно”, ага.

— Надеюсь, нет.

— Тогда, может, плойку?

— Плойку — возможно, — смягчается Олег и Птица страдальчески вздыхает. Он лежит затылком у Олега на коленях, Олег прочесывает его волосы, то и дело зависает у корней и массирует наверняка уставшую кожу головы. Вся ситуация вызывает двойственные ощущения: с одной стороны, — стойкое дежа-вю, с другой — ощущение абсолютной неоспоримой новизны.

Они сидят так довольно долго: молча, мирно и в обоюдном комфорте, и Олег в какой-то момент даже решает, что Птица заснул. Проходит еще примерно час, потом еще, и — Птица подает голос.

— Я рад, что не убил тебя, — говорит он. Олег замирает на секунду, но тут же возвращается к поглаживанию теперь уже не кудрявых, а слегка волнистых волос. Из всего, что говорил ему Птица, это больше всего похоже на куцее, еле у себя самого выторгованное, но все-таки извинение. Ощущается странно.

— Почему? — мягко уточняет Олег. Птица пожимает плечами.

— Не знаю. Потому что он не хочет, чтобы ты умер?

Олег закусывает невеселую улыбку.

— А чего хочешь ты? — подумав, он добавляет, потому что вдруг Птице такая формулировка будет ближе: — Или не хочешь?

На этот раз Птица не пожимает плечами, а поворачивает голову вбок, разрывая зрительный контакт. Олег не давит. Птица молчит долго — так долго, что Олег решает: ему не ответят. Не сейчас уж точно. Может, и вовсе никогда.

— Умирать не хочу, — наконец говорит Птица. Олег даже дыхание задерживает. Кожи касается что-то влажное, и он не сразу понимает, что это Птица трется виском о костяшки его свободной руки. — Чтобы ему было больно, не хочу. Чтобы ты снова меня терпеть не мог, тоже не хочу, — он замолкает и добавляет после короткой неловкой паузы: — Только не говори ему, ладно? Пожалуйста.

Вопрос, спит ли Сережа, отпадает сам собой. Олег поднимает руку и стирает влажные дорожки у Птицы со щек. Кожа у него мягкая и как будто шелковая. Касаться ее приятно. Птица лежит каменно неподвижно, кажется, его так и тянет дернуться, разрывая контакт, но он этого делает. Олег на пробу отнимает руку и отводит на пару сантиметров прочь. Сердито фыркнув, Птица тянется следом.