— Ты довел его до слез.

— А он меня до медикаментозной ко… Погоди, что? Правда?

— Нет, конечно, — Сережа смеется над его распахнувшимися глазами, приглашающе открывает рот и отвечает на поцелуй.

— Эх, — смеется Олег в ответ, прямо Сереже в губы, — и это вместо обещанного отсоса?

Это шутка, но Сережа отстраняется, склоняет голову набок и кокетливо улыбается.

— Ну, раз обе-ещанного, — тянет он и откидывается на стуле. И опускает руки под стол, явно развязывая шнурок на своих домашних штанах.

— Ах ты зараза, — с восхищением возмущается Олег, но послушно стекает на пол, подползает к Сереже, утыкается носом ему в бедро, трется о мягкую ткань. Пахнет Сережа просто потрясающе: спокойствием, уверенностью, только что одержанной победой.

Когда рот наполняется солоноватой тяжестью, Олег, кажется, весь сводится к приятной тяжести в паху и одной единственной мысли: как же я, блядь, скучал. Сережа сверху тихо-тихо постанывает и мелкими толчками подается навстречу. Запускает пальцы Олегу в волосы и сжимает — гораздо сильнее, чем сжимает обычно, когда они милуются в спальне, гостиной или даже подвале.

Ровно так, как Олегу больше всего нравится.

***

Когда за ухо тычется ледяной нос, а тонкие руки обхватывают крест-накрест поперек груди, Олег готовит воскресный завтрак: кофе в турке и сырники с шоколадным соусом. Со спины прижимается теплое, уютное, явно только продравшее глаза тело, и Олегу даже оборачиваться не нужно, чтобы как наяву представить, как Сережа приподнимается на носки и прижимается губами к его затылку. Руки на груди стискиваются крепче, словно хотят вжать, вплавить Олега Сереже в ребра, протолкнуть внутрь и там и запереть.

Как будто Олег до сих пор не.

— Пахнет просто потрясающе, Олеж, — мурчит… о, нет, не Сережа.

Сердце рывком подскакивает к горлу, а Олегу… Олегу хватает двух секунд. Р-раз, и он рывком разрывает объятия, два — и Птица оказывается впечатан в ближайшую стену с рукой на горле. Он до сих пор в пижамных штанах и в своем дурацком цветастом халате, который пару недель назад заказал в каком-то интернет магазине и ради которого Олегу пришлось пропахать лишних сто пятьдесят километров, чтобы добраться до ближайшего пункта выдачи. Босиком — это, почему-то задевает Олега сильнее всего. Как будто ситуация и без того недостаточно странная и неловкая. Сжатое спазмом горло понемногу расслабляется.

— Не смей, — хрипло рявкает Олег, чувствуя, как сердце продолжает заходиться беспокойным стуком, но, заметив испуганный, вроде бы даже не притворно виноватый взгляд из-под челки, смягчается: — Не притворяйся им. Никогда, слышишь?

Глаза напротив в ужасе расширяются, Птица судорожно кивает и несколько раз несильно хлопает его ладонью по предплечью. Олег и не сжимал толком, но послушно расслабляет пальцы, убирает руку и отступает на шаг. Птица горбится, как будто из него вынули какой-то внутренний стержень, завешивается наполовину волосами, но смотрит волчонком из-под сведенных бровей. Снова — обиженно.

— Почему?

— Потому что меня это пугает до усрачки, — отрезает Олег. По кухне начинает ползти едва ощутимый запах гари. — Блядь!

Крутанувшись на месте, Олег оборачивается к плите, поспешно хватает тефлоновую лопатку, чертыхается, измазав пальцы в капнувшем на столешницу соусе, переворачивает сырники и несколько секунд пялится на пережаренные до черноты бока.

— Блядь, — многозначительно повторяет он.

Мерзкий голосок внутри подсказывает скормить это добро Птице, но Олег его затыкает, злой на самого себя, подтаскивает мусорное ведро и переворачивает над ним сковородку. Тут же капает новую порцию масла и берется за торчащую в миске с тестом ложку.

За спиной сопят — не то виновато, не то рассерженно, не то и вовсе возмущенно. Хер разберешь.

Олег успевает поджарить до золотистой корочки еще две партии сырников и снять с огня и перелить в глубокую пиалу соус, когда сопение становится интенсивней.

— Ну что? — спрашивает он, плюхая сковороду в раковину и заливая ее горячей водой, чтобы мыть было не так заебно. Посуду он точно на Птицу спихнет.

Чтоб не повадно было.

— Ты-прикасаешься-только-к-нему, — скороговоркой выпаливает Птица.

Что?..

Олег спиной чувствует исходящий от Птицы смущенный жар. Доверительная откровенность признания одновременно подкупает и вводит в ступор, и Олег, предварительно убрав огонь под туркой до минимума, оборачивается через плечо.

Птица все так же стоит у стены: упирается в нее лопатками, плечи ссутулены, руки скрещены на груди, голова опущена. Ну точь-в-точь Сережа в далекие шестнадцать ждет его у директорского кабинета. Воспоминание вызывает улыбку, но Олег поспешно ее закусывает, чтобы Птица не подумал ненароком, что это он над ним.

— А ты хочешь, чтобы я прикасался к тебе? — уточняет он осторожно, чтобы до конца прояснить ситуацию.

— Нет! — тут же огрызается Птица, но, заметив вздернутые вверх Олеговы брови, поправляется: — Не знаю. Может быть. Да, — наконец признается он и сразу добавляет, явно защищаясь: — Может, я тоже тактильный!

Не выдержав, Олег все же фыркает. Поворачивается теперь уже всем корпусом и опускает раскрытые ладони, стараясь принять максимально открытую и расслабленную позу. Смотрит в упор.

— Что? — ворчит Птица и резко отворачивает лицо, отчего его волосы на секунду взмывают огненной волной и тут же опадают.

Птица, отстраненно отмечает Олег, умеет смущаться.

— Ладно, — без обиняков говорит он. — В смысле: хорошо. Давай. Я не против.

Олег на самом деле давно ждал… ну, не чего-то прям подобного, но — чего-то. Просто чего-то. В обобщенном смысле. С каждым днем Птица все прочнее обосновывался в каждой сфере их жизни, и Олег в какой-то момент понял, что и он сам — не против. Не потому, что против не был Сережа, а потому что Птица, условно дрессированный и не слишком лезущий на рожон, оказался вполне терпим.

Оказался больше Сережей, чем Олег боялся изначально представить.

Они переплетались, дополняя друг друга, и Олега это заботило только в те моменты, когда Сережа, которому такие порывы не были свойственны от слова совсем, оставлял засосы у него на горле или забирался верхом, бесстыжий в своей инициативе. Птицы с ними в койке еще не бывало, в этом Олег уверен на все сто, по крайней мере, не физически. А вот в голове у Сережи он обосновался прочно. Наблюдал ли? Почти наверняка. Коментировал ли? Время от времени точно да.

В этом Олег тоже был уверен.

— Это Птица сказал мне тебя за волосы взять, — признался Сережа после того неловкого, потрясающего, первого с самой Венеции минета. Олег бы возмутился, если бы не…

Если бы не.

— Я понял.

— Сказал, что тебе понравится.

— Мне понравилось.

Кажется, Сережа не был против.

Кажется, Олег — тоже.

— Прямо сейчас? — с опаской уточняет Птица, и Олег выныривает из воспоминания, полностью сосредотачиваясь на одном конкретном здесь-и-сейчас. Он осторожно кивает и почти ждет, что Птица рванет вперед на первой космической, но тот, наоборот, двигается максимально осторожно, с опаской.

Когда он подходит почти вплотную, но так и не решается преодолеть последний десяток сантиметров, Олег опускает взгляд на поджатые пальцы у него на ногах.

— Не замерзнешь босиком? — он старается звучать максимально равнодушно, но получается плохо.

Птица зыркает на него с вызовом, а потом делает шаг вперед и становится Олегу прямо на ступни в дурацких тапках, заказанных вместе с халатом. Сережа всегда был худосочным, и его вес не доставляет никакого ощутимого дискомфорта, но все равно чувствуется непривычно.

Не дождавшись, что его одернут или прогонят, Птица качается вперед и прижимается всем телом. Он ощущается совсем не как Сережа несмотря на то же самое тело: какой-то угловатый, напряженный, едва не выскакивающий вон из кожи.

— Мне не стоило реагировать так остро, — осторожно говорит Олег. — Извини.

Он обнимает Птицу за плечи, прижимает к себе и с необъяснимым удовольствием ощущает, как тот постепенно расслабляется в руках и снова начинает сопеть — только на этот раз удовлетворенно, почти торжествующе.