Я знаю, что пою слишком громко. И голос звучит слишком искренне и страстно. Но я очарована своей фантазией и не могу сдержаться. У кого-то, бывает, голова в облаках, ну а у меня – сердце.

Я слышу стук в дверь – и время останавливается. Моя рука замирает над струнами.

– Кто здесь?

Сердце у меня стучит так громко, что я едва слышу собственный голос. «Кто здесь?» Может, я вообще не произнесла этого вслух. Может, мне показалось. Может, мне вообще все это кажется. Я выглядываю из окна, но на подъездной дорожке нет машин. Значит, зайти ко мне мог только Андерсон, но он все еще на занятии по вокалу. Что и требовалось доказать: никого тут нет. Никто не стучал в дверь. Просто мой слишком увлеченный мозг создал этот образ, чтобы поиздеваться.

– Малышка Гарфилд?

О нет.

– Ага? – Нет. Нет. Мне это кажется. – Ной, это ты?

Он, естественно, расценивает эти слова как приглашение.

И вот на моем пороге уже стоит Ной Каплан, скалясь, словно тираннозавр.

– Почему ты перестала петь?

Есть такие плиты, на которых надо только кнопку нажать, и огонь под конфоркой сразу вспыхивает. Сначала ничего – а потом вжух! Вот с моим лицом произошло то же самое. Вжух!

– Ты как тут оказался? – хрипло спрашиваю я.

Ной в два широких шага пересекает комнату и плюхается на кровать.

– В каком смысле?

– Это дом моей мамы.

– Мне запрещено сюда приходить?

– Нет. Я не понимаю, откуда ты взялся? Где твоя машина?

– Дома. Мне нельзя за руль, пока не снимут эту штуку. – Он демонстрирует мне гипс.

– Ты пешком пришел, что ли?

Ной скидывает кроссовки, упираясь в задник пальцами ног. Все время забываю, что он умеет так. А еще может ногой поднять что-то с пола и перебросить в руку. Потому что иначе ему лень. Не представляю, как он вообще стал спортсменом.

Забравшись поглубже, он устраивается возле изголовья со мной рядом.

– Конечно, я пришел пешком.

– Из дома?

– Ага.

– Тут идти час примерно.

– Люблю гулять. – Он похлопывает гитару по грифу и зевает.

– Там дождь.

– Люблю гулять под дождем.

– У тебя одежда сухая. Даже не… Ладно, просто признайся, что все это выдумал, хорошо?

– Возможно.

Я изо всех сил толкаю его в плечо.

– Ладно, ладно! Успокойся, малышка Гарфилд! – Он косится на меня, и я вижу в его глазах знакомые искорки. – Если это так важно, я пришел потому, что твой брат, Райан Кевин Гарфилд, украл мой телефон.

– Украл телефон, значит?

– Я вчера оставил его в машине Райана.

– Вот оно что.

– К сожалению, доверенный источник сообщил мне, что, хотя телефон по-прежнему находится в ней, сама машина будет стоять на парковке Технологического университета Джорджии еще… – он сверяется с настенными часами, – сорок шесть минут.

– И поэтому ты здесь… сейчас.

– У моего водителя свои планы, малышка Г.

– Водителя? Ты сейчас про свою маму?

– Нет, я про водителя лимузина, на котором приехал. Огромного лимузина, полного сексуальных девчонок.

– Не называй свою маму сексуальной девчонкой. Это ужасно.

– И правда. – Он морщится. Потом улыбается и снова постукивает по грифу. – Ладно. Прости, что прервал тебя. Что ты пела?

– Ничего. Я не пела.

– Что? Перестань, ты не должна была прекращать. Мне очень понравилась песня…

– Не-а. – Я откладываю гитару подальше, в изножье.

– Но было так круто, правда! Получалось отлично. Как в высшей лиге. Я такой: «Ничего себе! Она и правда вкладывается…»

– Неправда.

– Правда. О ком ты пела? Нет, погоди, я угадаю. Шон Мендес. Нет. Погоди-погоди. Как звали того парня из фильма?

– Тот парень из фильма. – Я прячу улыбку. – Сразу понятно, о ком ты.

– Ты прекрасно знаешь, о ком я. Парень со скулами. И французским именем…

– Понятия не имею, к чему ты ведешь.

– Мне нужно чаще оставлять телефон в машине Райана, – говорит Ной. – Если это означает, что я смогу услышать, как Кейт Гарфилд поет для Тимоти Как-его-там…

У меня будто весь воздух пропадает из легких. Выжидательная улыбка Ноя гаснет, стоит ему поднять на меня взгляд.

Кейт Гарфилд поет.

Он широко распахивает глаза:

– Кейт…

– Не смешно. – Я вскакиваю с кровати и хватаю гитару, чтобы запихнуть ее в чехол. – Понял? Не смешно.

Я захлопываю крышку. Одновременно с ней Ной захлопывает рот.

Естественно, Ной уже поджидает нас в школе, стоит нам с Энди в понедельник переступить порог.

– Кейт! – Он перехватывает нас в холле. – Привет, Андерсон!

– Приветик. – Андерсон косится на меня, вскинув брови.

– Отвисаете? – спрашивает Ной.

– Ты про мои гениталии? – уточняет Андерсон. – Нет, с ними все хорошо.

Ной на мгновение теряет дар речи.

Андерсон улыбается и пихает меня локтем.

– Люблю тебя. Встретимся на истории.

Потом он поправляет сумку – рюкзаки портят его образ – и исчезает в толпе.

Ной моргает.

– Как получилось, что мы начали говорить о гениталиях?

– Ты сам эту тему поднял. – Я краснею. – То есть не поднял…

– Этот диалог должен быть минимум на 100 % менее буквальным.

– Да. Точно. Ладно…

– Насчет вчера, – говорит он неожиданно серьезно. – Я просто хотел еще раз извиниться…

– Не нужно. Все хорошо. Это я переборщила. Все в порядке.

– Нет, я правда сказал глупость. Даже не подумал о всей этой ерунде. То есть… не в смысле, что твое пение – это ерунда. Только та история…

– Ной?

– Ага?

– Я не хочу об этом говорить.

– Ладно, – кивает он. – Хорошо. Так без обид?

– Без обид.

– Здорово. Прекрасно. Потому что мне нужна твоя помощь.

– Помощь?

Он слегка улыбается и кивает. Потом расправляет плечи, глядя мне прямо в глаза.

Ага. Узнаю тактику. Чарующий взгляд. Классический пижонский прием. Нужно смотреть собеседнице в глаза на долю секунды дольше, но очень настойчиво. Тогда есть шанс на поцелуй. Этой техникой пользуется даже Джек Рэнделл, а он обычно настолько под кайфом, что с трудом держит глаза открытыми. Ной, в отличие от него, просто-таки устрашающе хорош.

– Помощь с чем? – равнодушно спрашиваю я.

Потому что я отказываюсь поддаваться на чарующие взгляды.

Это сложно. У Ноя огромные золотисто-карие глаза, а ресницы какой-то неимоверной длины. Ужасная несправедливость. Должен быть какой-то закон, по которому все эти пижонские мальчики красивы только по стандартам спортсменов, не вызывающим никакого отклика во мне. Например, пресс кубиками. Меня вообще это не заводит. Такое себе.

Но красивые глаза? Другой разговор.

– Я подумал, может, ты научишь меня петь?

– Петь?

– Желательно к четвергу.

– Ты собираешься на прослушивание?

– Старшее Т. Меня заставили.

– Точно.

– Просто вчера… Я подумал: «Кейт отлично поет. Может, она согласится открыть мне какие-то свои секреты». Потом я подумал: «Стоп, нельзя кого-то научить петь». – Он почесывает гипс. – И тут я вспомнил, что ты говорила в автобусе…

– Боже. Ной, это так не…

– И я подумал: «Пускай сейчас у меня плохо получается, но вдруг тренировки помогут». Верно же? Всегда есть куда расти.

– Всегда.

На самом деле я не знаю, что сказать. Не понимаю даже, насколько он серьезно говорит.

Но кое-что я знаю наверняка: Ной, в отличие от моего брата, не из тех ребят, в ком кроется непонятый талант. Когда он поет, мне кажется, что рядом убивают гуся. Мы два года пели вместе в хоре в храме, и даже кантор отчаялась ему помочь. Она просто прервала нас посередине Oseh Shalom и попросила Ноя не петь, а беззвучно проговаривать слова. Хор после этого начал звучать раз в пятьдесят лучше. Я бы на его месте умерла от стыда, но Ноя происходящее только развеселило.

– Тебе обязательно получить именно роль, которая подразумевает пение?

– Не знаю. Я не спросил.

– Думаю, стоит спросить.