Северус терпел боль стойко, закрыв глаза, должно быть, мечтая о той секунде, когда снова возьмёт в руки свою палочку и убеждая себя, что ради этого готов был вытерпеть гораздо большее. Но постоянные паузы, наполненными игривыми, дразнящими прикосновениями, давались ему гораздо тяжелее. Он дергался от каждого касания сильнее, чем от удара, беспомощно выгибался в спине, и, кажется, готов был обменять любую экзекуцию, только бы избавиться от бесцеремонных, но лёгких касаний, вызывавших в нём какие-то неестественные и противоречивые чувства.

Джеймс в очередной раз решил прервать звонкую череду шлепков. Казалось, сама порка интересовала его лишь косвенно, как жестокое, но действующее средство, а на самом деле ему хотелось уложить этого нескладного, гордого и упрямого юношу в постель и продолжить ласкать разгоряченные от его ладоней ягодицы уже языком. Он и сейчас не мог отказать себе в удовольствии лишний раз покрепче сжать то одно, то другое из упругих, горячих под его сильными пальцами полушарий, как будто случайно провести большими пальцами по покрытой тёмными волосами ложбинке между ними или невинно подуть на бесстыдно раскрытые перед ним самые уязвимые и интимные места, чтобы вызвать в своём пленнике мучительную судорожную дрожь от невыносимой смеси возбуждения и боли.

Присутствие отца в комнате начинало тяготить его — несмотря на всё остальное, чему тот сегодня стал вполне охотным свидетелем, Джеймсу всё же не собирался делать при нём что-то совсем непристойное. И в то же время он был по-настоящему благодарен отцу — в первую очередь, конечно, за то, что помог почувствовать себя увереннее и наконец взять то, что принадлежало ему по праву, но ещё и за эту совершенно гениальную позу, до которой он сам бы никогда не додумался.

Ему с каждой минутой всё больше хотелось поскорее закончить с поркой, бесцеремонно выставить отца из комнаты и поскорее перейти к гораздо более увлекательным занятиям. Но даже в тумане всё возрастающего возбуждения он помнил, что позвал главу семьи на помощь не просто так. Снейп, как и в школе, был невыносимо упрямым, несмотря на свою абсолютную беспомощность отказывался подчиняться, а Джеймс, хотя и отрыто наслаждался своей новоприобретённой, и теперь даже вполне законной властью над ним, всё же не мог (или не хотел) воспользоваться ею во всей полноте и полностью сломать его грубой, животной силой. Чарльз Поттер не зря считался одним из самых талантливых политиков за последние двести лет. Он знал, как не прибегая к пыткам, заставить даже такого гордого и невыносимо упрямого юношу подчиниться своей воле.

Джеймс снова принялся ритмично наносить удары по упругой и твёрдой заднице. Каждый звонкий хлопок приятно отзывался где-то внизу живота. Недавно почти идеально белая кожа теперь почти сравнялась по цвету с пионами леди Дореи, расцветавшими в июне в парке их фамильного поместья. Снейп по-прежнему не опускался до криков или мольбы о пощаде, но всё чаще не мог сдержать коротких, тут же обрывающихся стонов сквозь сжатые до белизны губы. Джеймсу хотелось довести его до слёз — и хотя он понимал, каким неправильным и извращенным было это желание, он не мог побороть его в себе.

Настало время снова сделать паузу. Снейп дышал тяжело и рвано, руки, опиравшиеся предплечьями в пол, ощутимо дрожали, будто он готов был вот-вот свалиться, совершенно изможденный.

Чарльз, до этого долго молча наслаждавшийся своим напитком, лениво прокомментировал из кресла:

— Тебе, должно быть, открывается чудесный вид.

Джеймс согласно усмехнулся и снова сжал в обеих руках горящие ягодицы, а затем бесстыдно развёл их в стороны ещё сильнее. Из-за сжатых до скрипа зубов Северуса вырвался ли то стон, то ли всхлип.

— Это точно. По-моему, это теперь мой любимый ракурс — особенно в таких грифиндорских алых оттенках.

Мозолистыми, но при необходимости умевшими быть нежными пальцами он пробежал по внутренней поверхности бёдер, совсем близко в паху. Всё это время он прекрасно чувствовал, как наливался твёрдостью член его жертвы, отделяемый от его собственного только одним слоем одежды. И хотя он догадывался, что это нежеланное возбуждение было вызвано не влечением к нему, но ощущением уязвимости и дикой смесью самых сильных эмоций, он всё равно чувствовал радостное удовлетворение от того, что мог не только причинить боль, но и заставить получить удовольствие.

Ещё одно неуместно нежное, почти щекочущее касание, вырвало рваный полувздох-полувслип из уст Снейпа.

— Такой отзывчивый и чувствительный, — промырлыкал Джеймс, продолжая ловкими пальцами исследовать каждый сантиметр уязвимой кожы.

Для Северуса эти слова стали последней каплей. Мечтая умереть от невероятного унижения, отданный на милость своему злейшему школьному мучители и одновременно болезненно чётко осознававший своё парадоксальное и неестественное возбуждение, он не мог больше оставаться за и без того уже ставшей хрупкой стеной собственной гордости. Из глаз его брызнули слёзы и, хотя он тут же до крови закусил губы, но не смог до конца заглушить предательски жалкие звуки поражения, рвавшиеся из самой глубины его истерзанного, изнурённого тела.

Джеймс, не скрывая удовлетворенной улыбки, утешительно погладил его по пояснице. Он был явно доволен собой и произведённым эффектом и собирался вот-вот прекратить экзекуцию, но его отец остановил его одним жестом.

Чарльз спокойно отставил свой уже почти пустой бокал в сторону и сказал всё тем же строгим уверенным тоном:

— Тебе достаточно просто поблагодарить Джеймса, и всё это немедленно закончиться.

Северуса душили слёзы, он был едва в силах опираться на предплечья и даже не поднял головы в ответ на эти слова, но и отец, и сын были уверенны, что он их услышал. Он боролся с собой, кажется, готовый наконец сдаться, но не желая разрыдаться в голос, стоило ему только открыть рот.

Джеймс слегка потёр болезненно-алые ягодицы, немного успокаивая боль. Через несколько мгновений изо рта Северуса донёсся еле различимый хрип, и Джеймс наклонился как можно ниже к нему, едва не касаясь губами худой спины, чтобы расслышать его слова.

— Прости меня, — прошептал тот, хотя этого от него никто не требовал, — с-с-спасибо, — он почти задохнулся этим последним словом, теперь окончательно обессиленный. В ту же секунду его локти, не выдержав долго напряжения, разъехались в сторону, и он упал бы прямо лицом в пол, если бы Джеймс вовремя не подхватил его.

Через несколько секунд он уже был поднят с пола и снова усажен на колени к Джеймсу. Его голова безвольно повисла на плече Джеймса, а руки подрагивали. Джеймс начал что-то шептать ему на ухо, одновременно придерживая его и размеренно поглаживая по спине.

Чарльз поднялся. Он почувствовал, что сделал то, что от него требовалось (получив от процесса изрядное удовольствие), а теперь пришло время оставить их одних и предоставить сыну возможность самому исследовать границы своей ещё только зарождающейся власти над этим внешне обманчиво хрупким, но на самом деле сильным юношей.

Он остановился буквально в полушаге от них, прислушиваясь к затихающим всхлипываниям, и дал последний, едва ли не самый главный совет:

— Теперь тебе остаётся только как следует позаботиться о нём. Будь с ним поласковей, пока он в таком состоянии, и со временем он привыкнет искать в тебе покой и защиту — даже от тебя самого.

Джеймс отстранённо кивнул, гораздо больше занятый покорным, вздрагивающим от изнеможения телом в своих руках, чем словами отца.

Уже у двери Чарльз снова не удержался и обернулся.

— Знаешь, я тут на досуге посмотрел его личное дело. Ты знал, что до падения Волдеморта он должен был начать учиться в Сорбонне со стипендией от французского правительства?

Эти слова настолько удивили Джеймса своей неуместностью, что он даже оторвался на секунду от Снейпа и непонимающе обернулся к отцу:

— Ну и что?

Чарльз покачал головой, в который раз разочарованный нежеланием его в остальном невероятно одарённого отпрыска стратегически мыслить хоть на два шага вперёд.