Он сделал небольшую паузу, позволяя молодому человеку проникнуться как словами, так и бесконечной открытостью этой позиции. Чарльз с удовольствием отметил, что кирпичный румянец, похожий на пятна красного мха, с острых скул уже расползся по всему лицу и даже на тонкую шею с выступающей от напряжения артерией. Виной тому была наверняка даже не выставленная напоказ попка, а то, что в таком положении он не мог скрыть полутвёрдого члена и бархатным яичек, выглядывающих между сведенных напряжением бедер. Когда Чарльз начал один за другим равномерно наносить удары ладонью, он внимательно следил за тем, что ни в коем случае не задеть эти чувствительные части тела.

Спокойно, не торопясь, соблюдая с самого начала заведенный ритм, одаривая по очереди то правое, то левое полушарие. В самом акте для Чарльза поначалу не было ничего эротического: он делал это почти по-отечески, с клинической эффективностью, отлично зная, как получить нужный ему результат — послушание. Но, разумеется, с каждым новым розовым отпечатком его огромной ладони на маленьких белых ягодицах, с каждым наполовину задушенным гордостью стоном, почти до крови прикушенной губкой, внутри него всё больше распалялся пожар примитивной похоти. Очень хотелось опустить эти длинные стройные ноги к себе на плечи, как следует размять разгоряченные мышцы ягодиц, куснуть в шею и спросить самым строгим голосом: «Надеюсь, этого урока тебе хватило? Впредь будешь делать так, как тебе сказано?»

Но Чарльз умел сдерживать свои низменные желания, особенно когда речь (хотя и косвенно) касалась его единственного сына. Не отрываясь от размеренной, но не жестокой порки, он снова встретился взглядом с Джеймсом. Тот явно был под впечатлением от представления, устроенного его отцом, одновременно и смущен, и восхищен, и уже мечтал сам применить полученные знания в дело. К счастью или нет, но он унаследовал от отца не только мужественные черты лица и талант к полётам, но и непобедимую жажду властвовать, потребность в абсолютном контроле, себялюбивое желание подчинять и наслаждаться собственной силой над другими.

Его решение спасти своего школьного врага от пожизненного заключения в Азкабане было воспринято общественностью как достойный уважения порыв благородства от настоящего гриффиндорца. И Чарльз тоже был уверен, что Джеймс и правда не хотел своему заклятому недругу такой страшной судьбы (видит Мерлин, многие пожиратели натворили дел пострашнее, чем этот юнец, но благодаря деньгам и влиянию отделались гораздо более мягкими приговорами). Но больше всякого благородства в его поступке было эгоистичного желания получить его в свою власть.

— Как видишь, здесь нет никаких особых секретов, — лекторским тоном сказал Чарльз, — просто будь уверенным и последовательным, и рано или поздно ему придётся понять, кто здесь заказывает музыку.

Джеймс всё так же удерживал в воздухе тонкие, дергающиеся лодыжки и с трудом оторвал взгляд от всё больше розовеющих с каждым ударом поджарых ягодиц.

— Неделю назад на нём места живого не было, — как будто оправдываясь пробормотал он, — я вообще боялся его трогать.

— Ну так вызвал бы целителя — он бы быстро подлечил его. Сам видишь, у него не было ничего такого, что нельзя поправить бадьяновой настойкой.

Сам Чарльз тогда лишь мельком взглянул на грязного, доведенного до отчаяния, но не сломленного пленника, лично запер его палочку в своём кабинете и предоставил сыну самому возиться со своей новой игрушкой, пора его отец почти без сна и отдыха занимался послевоенным устройством страны. Но даже волшебнику такой железной воли нужно было время от времени отвлечься от дел государства и позволить себе развлечься. Он был тайно рад, что Джеймс решился попросить его помощи в таком необычном, но в высшей степени приятном деле.

Довольно быстро ему стало понятно, что, как и предполагал Чарльз, этот Северус — сильный мальчик, и вряд ли так легко позволит себе расклеиться. О, он безусловно был близок к этому, это было видно по его уже совершенному красному лицу, закушенной тонкой губе, по судорожным попыткам вырваться после каждого удара, несмотря на их очевидную бесполезность… Впрочем, Чарльз подозревал, что дело вовсе не в боли. Он не знал точно, как именно Джеймс пытался «перевоспитать» своего личного пленника за последние несколько недель, но, очевидно, он, как и его отец, не испытывал извращенной тяги к физическому насилию, если даже в таком простом деле попросил помощи более опытного мужчины.

С другой стороны, Чарльз был уверен, что слёзы как ничто другое помогали в обретении смирения и улучшении поведения. Он не испытывал к мальчишке ни злости, ни ненависти, только глухое раздражение на то, что этот, наверное, неглупый и безусловно обладающий сильной волей юнец, уже успел запятнать свою душу тёмной магией, в восемнадцать лет уже испортил себе всю оставшуюся жизнь. Сколько крови было на его руках, сейчас то и дело судорожно сжимающихся в кулаки от беспомощности?

Порка прекратилась, Северус старался отдышаться, полагая, что самое трудное на сегодня уже позади. Мышцы наверняка были до предела напряжены в этой непривычной, ненормальной и до невозможности унизительной позе. Через шум крови в ушах он и не слышал толком, о чём его мучители говорили друг с другом.

— Нет ничего страшного в том, чтобы сделать небольшой перерыв, — снисходительно пояснял Чарльз в ответ на удивленный взгляд сына, — Твоя цель, в конце концов, не доставить ему как можно больше боли, но заставить тебя слушаться. Довести взрослого мужчину до состояния покорности обычной поркой весьма сложно — ты и сам не захочешь причинять никому такую боль. Именно поэтому полезно подкреплять свои действия подходящими словами и почаще чередовать позиции. Заставь его почувствовать себя беспомощным — и сделай так, чтобы он искал защиту у тебя же. Так ты не сломаешь его, но получишь от него всё, что захочешь.

Глубокий и убеждающий голос Чарльза лился спокойно и размеренно. Он говорил почти в самое ухо Джеймса и даже успел ободряюще потрепать сына по плечу. Джеймс, от природы смышлёный и схватывающий налету любую науку, и сейчас сосредоточенно хмурил брови, вникая в тонкие премудрости столь необычного искусства. Чарльз мог быть удовлетворен, зная, что каждое его слово падало на плодородную почву.

Джеймс одной рукой отвёл лодыжки Северуса ещё ближе к его голове, а другой задумчиво пробежал по порозовевшей, горячей коже ягодиц.

— Ты что-то говорил про разные позиции? — спросил он отца после долгой паузы.

Чарльз улыбнулся: его наследник с детства умел задавать правильные вопросы.

— Тебя ограничивает только твоя фантазия. Что, надоело просто смотреть?

— Ты даже не представляешь, как, — широко улыбнулся Джеймс.

— Позволь предложить тебе один очень привлекательный вариант. Садись на край кровати.

Джеймс именно так и сделал, довольным и нетерпеливый, как ребёнок рождественским утром. Северус воспользовался обретенной наконец возможностью опустить ноги и рывком сел на постели. Руки по-прежнему остались связанными за спиной, но Чарльз почти сразу убрал с них широкую шелковую ленту. Юноша ответил на это недоверчивым взглядом, но не стал тратить время на то, чтобы размять не успевшие толком онеметь руки, а только безнадежно и озлобленно озирался во все стороны, то ли пытаясь просчитать ситуацию, то ли просто в отчаянной попытке скрыть испуг.

Предупреждая любые попытки сопротивления, Чарльз наклонился к самому уху пленника и спокойно, почти ласково сообщил:

— Если сейчас не будешь вырываться, вечером я дам тебе твою палочку на один час. Если будешь — тоже ничего страшного, я просто снова свяжу тебе руки, но, боюсь, тебе будет весьма неудобно.

Услышав обещание, Северус не сказал ни слова, только метнул на Чарльза острый, недоверчивый взгляд из-под совсем растрепавшихся черных волос. Чарльз поздравил себя с правильным выбором. Он мог бы пригрозить сломать его палочку на его глазах (и был бы в своём праве, если бы и правда это сделал), но мёд всегда работал лучше уксуса. Без палочки любой волшебник чувствовал себя беспомощным, беззащитным и подавленным. Неудивительно, что Северус готов будет сделать всё, что угодно, чтобы хоть ненадолго снова получить своё главное орудие и оружие в своё распоряжение. А после, когда он вынужден будет снова вернуть её, он будет и дальше стремиться сделать всё, чтобы заслужить эту привилегию.