— Дождь заканчивается, — говорит Пит, и я понимаю его без лишних слов.

Сползаю с дивана, ненадолго задерживаюсь у входной двери, подсознательно надеясь, что он все-таки скажет, чтобы я не уходила, но в комнате стоит полная тишина. Толкаю дверь и выхожу на улицу. До моего дома тут всего ничего, но теперь этот путь я оцениваю не в метрах, а в месяцах усилий. И все для того, чтобы снова облажаться практически на том же самом.

Шлепаю по лужам, позволяя ногам мгновенно вымокнуть, и мысленно уверяю себя, что в следующий раз отвечу на любой вопрос, который он мне задаст, надеясь, что и Пит каким-нибудь волшебным образом это почувствует.

Да, я честно отвечу на все, что он спросит.

Главное только, чтобы он спросил.

Комментарий к 14

Невозможно сильно жду ваших комментариев, потому что очень соскучилась!

Нажимайте ждунчиков, делитесь мыслями))

========== 15 ==========

Комментарий к 15

Мне прощения нет, но вы точно сможете простить, потому что вы - лучшие читатели на свете❤️

(и это я не подмазываюсь, а просто вас обожаю)

Утро никак не желает сменять ночь, и по ощущениям я будто застреваю в том самом мгновении, когда зову Пита, а он лишь отрицательно машет головой, не желая больше ничего слышать. Неприятное волнение в желудке все еще продолжает вызывать учащенное сердцебиение, как бы я ни старалась успокоиться.

После возвращения в пустой дом я еще несколько часов скитаюсь из кухни в гостиную, из спальни в коридор и обратно, будто не находя себе места. Пару раз подхожу к телефонной трубке и репетирую, как скажу: «Это я», — а потом что-нибудь еще, что поможет все наладить, но это «что-нибудь еще» никак не приходит в голову.

Дважды я решительно встаю с кровати и берусь за дверную ручку, но оба раза замираю в этой позе, представляя свои возможные перспективы. Я могла бы сказать: «Пит, мы договаривались обсуждать все ссоры и устранять недопонимания, так что давай поговорим», — но после этого в голове возникает белый шум.

Если подумать, именно это он и хотел сделать. Он хотел обсудить, хотел разобраться и выяснить, а я отказалась. Мало того, еще и стала убеждать Пита в том, что это было бы нам на пользу. Его потеря памяти, вызванная пытками и охмором, на пользу…

Дура.

Проворочавшись в кровати еще несколько часов, так и не уснув хотя бы на минутку из-за смеси тревоги, вины и невозможности нормально дышать (то ли от переизбытка чувств, то ли от влажной духоты после дождя, то ли от мягкой футболки, служащей напоминанием очередных упущенных возможностей), решаю все же прекратить бесполезные попытки и плетусь в душ. Прохладная вода хоть ненадолго отвлекает от собственных мыслей, но этого все равно ничтожно мало даже для простого спокойствия.

Когда первые солнечные лучи касаются занавесок, я немного выдыхаю, потому что по привычке жду, что новый день просто обязан принести новые возможности. По крайней мере, мне очень хочется в это верить именно сегодня.

Ещё несколько лет назад в это время я бы уже неслась на всех парах в лес, чтобы успеть вернуться с добычей до того, как Дистрикт наполнится жителями и миротворцами. Чтобы успеть продать тушки и ягоды с кореньями в Котле ещё до того, как мама и Прим проснутся и обнаружат, что у нас снова нет еды. Чтобы успеть принести сестрёнке хлеб и, если повезёт, немного крупы и масла для каши. Ну, а если не повезёт, то хотя бы приготовить часть диких кореньев, только бы заполнить желудок, чтобы он предательски не урчал во время школьных занятий.

Утром всегда было много возможностей: в удачливые дни сразу несколько зверьков за ночь могли попасть в силки, или мы могли наткнуться на грибную поляну или кусты свежих ягод. Тогда наши с Гейлом семьи не голодали бы ещё несколько дней, а мы перестали бы тревожиться об этом, позволили бы себе немного выдохнуть и, нет, конечно, не забросить все дела, просто не испытывать во время охоты давящую ответственность за жизнь других людей.

Тогда это чувство тревоги и перманентного страха даже казалось привычным и нормальным, хотя едва ли таковым являлось. Сейчас уже сложно вспомнить, когда наша жизнь стала такой, но в какой-то момент слова отца: «Тебе нечего бояться, пока я рядом», — стали указателем на то, что без него вся ответственность за беззаботное детство Прим ложится на меня.

Ведь именно таким оно было у меня — наполненным смехом и играми, без голода, холода и борьбы за жизнь. Так что я была просто обязана обеспечить чем-то хотя бы отдалённо похожим младшую сестру. Тогда казалось, что мне ещё крупно повезло, ведь, в отличие от семейства Хотторн, меня дома ждали только два голодных рта, а не целая орава. Но везение становилось совсем призрачным, когда мы неделями не могли подстрелить даже белку, а продовольствие, полученное за тессеры, стремительно заканчивалось.

Однажды зимой Гейл сказал во время охоты, что не сможет снова вернуться домой с пустыми руками, когда на него направлены четыре пары ждущих глаз, и лучше останется в лесу, чтобы не видеть, как малышка Пози снова сворачивается калачиком из-за боли в животе. Тогда я не нашла подходящих слов, к тому же понимала, что он говорит это не в серьез и никогда не сдастся подобным образом, но после того дня я впервые задумалась о том, насколько сильно мы оба отчаялись. Именно тогда я подумала: «Хуже быть уже просто не может» — но ошиблась.

Двумя неделями позже Хейзел подхватила какую-то инфекцию и не могла встать с кровати из-за высокой температуры, и отчаяние Гейла просто перешло на новый уровень, а я решила никогда больше не устанавливать мысленный максимум уготовленным нам испытаниям, ведь тогда просто обязательно судьба решит пробить и это дно.

В моем желудке было настолько пусто, что он ощущался болезненным камнем, стоило сделать хотя бы глоток воды. Зима была слишком снежной и холодной, и уже спустя час охоты пальцы переставали слушаться, а ноги отмерзали и кололи мелкими иголками. Но хуже всего был не голод и не сложности во время наших вылазок, а состояние беспомощности, которое мы с Гейлом ежедневно испытывали, возвращаясь домой ни с чем.

Примерно тогда я решила, что никогда не заведу свою семью и детей. И это решение было продиктовано вовсе не тем, что я не люблю детей или не хочу становиться матерью, а страхом за возможное будущее потомство, которое будет рассчитывать и надеяться на тебя, а ты порой ничего не сможешь сделать для того, чтобы помочь. Я никогда не смогла бы стоять и смотреть, как наряженная девица из Капитолия проводит Жатву, вытаскивая из шара имена, возможно, моих детей, но еще сильнее я не хотела бы наблюдать, как мои дети умирают от голода или болезней без доступа к лекарствам.

И да, я всегда восхищалась матерью Гейла, ее героической стойкостью и пробивным характером, но сама не хотела бы оказаться на ее месте и принимать те же решения. Ведь, по сути, она пожертвовала не только своей жизнью, но и жизнью старшего сына, чтобы уберечь малышей. Гейл сам знал, что должен помочь семье, и никогда бы не смог сидеть дома и ждать, пока мама обеспечит их всех необходимым, стирая руки в кровь, но все же его жизнь была отставлена на второй план в точности, как и моя.

Мы оба находились в похожих условиях: потеряли отцов, стали добытчиками для своих семей, ненавидели государство и ту жизнь, которая нам была уготована. Наверное, если такое понятие как «предназначение» вообще существует, то до Игр мы точно были предназначены друг для друга хотя бы потому, что никто другой не смог бы вынести рядом с собой настолько израненного человека. Да и мы сами никогда не позволили бы другим людям окунуться добровольно в эту бездну, в которую ты в любом случае падаешь, оказавшись рядом.