Выхожу в коридор и слышу, как на кухне Пит гремит посудой, так что направляюсь туда. Он удивляется, что мы так быстро договорили, и приходится соврать, что у Энни появились какие-то срочные дела, на что Пит вопросительно поднимает бровь и усмехается:

— Ну да, дела…

Делаю вид, что совершенно не понимаю, о чем он говорит, и сажусь за стол, наблюдая за тем, как передо мной появляются две кружки чая и две тарелки: одна с печеньем, вторая с сырными булочками.

— Это наш ужин?

— У меня больше ничего нет, — он пожимает плечами, усаживаясь напротив. — Если ты не заметила, то мы всегда едим у тебя. Да и вообще, не помню, чтобы ты имела что-то против булок.

— Попроси в следующий раз у доктора Аврелия книгу о нормальном питании.

— Обязательно, — ухмыляется он, потирая виски.

— Ты как, в порядке? — повторяю я тот же вопрос, что и полчаса назад, но в этот раз Пит реагирует спокойнее и просто кивает, сообщая, что это всего лишь головная боль, которая пройдет сама.

Предлагаю в таком случае лечь спать пораньше и уже планирую уходить, когда Пит перехватывает мою руку и притягивает поближе.

— Останься, — говорит он, и мое сердце радостно сжимается. — Ну, то есть, если хочешь, конечно. Там же дождь и…

— Пит, — перебиваю его я. — Я останусь. Спасибо.

Его реакция одновременно умиляет и удивляет, потому что по последним нескольким месяцам, кажется, очевидно, что от подобного предложения я ни за что не откажусь. Но Пит упорно продолжает считать себя каким-то прокаженным или вроде того, отчего, впрочем, кажется еще более милым, чем обычно, хоть это и совершенно необъективно.

Мы устраиваемся на диване с очередной книгой, и на этот раз я забираюсь с ногами, укладывая голову на плечо Пита, и начинаю засыпать уже через несколько страниц. Кажется, он читает что-то про космос и далекие планеты, так что в полудреме мне представляется, как я парю в невесомости.

Не знаю, сколько проходит времени, но, когда я открываю глаза, раскрытая книжка лежит у Пита на коленях, а сам он задумчиво смотрит в окно на порывистые потоки воды, барабанящие по стеклу.

— О чем думаешь? — спрашиваю я больше машинально, чем из любопытства. Пит вздрагивает, выпадая из своих размышлений, и начинает всерьез раздумывать над ответом. — Можешь не говорить, если не хочешь, — добавляю я, заметив растущее напряжение на его лице, но он все-таки отвечает, снова отвернувшись к окну.

— Вспомнилось, как мы прятались в той пещере. Был такой же ливень.

— Да, — неохотно отвечаю я, ничего не добавляя, потому что совершенно не хочу воскрешать в памяти Игры.

Пит молчит еще несколько минут, и я буквально чувствую, как эти раздумья заставляют все тело напрячься и сжаться, словно пружина. Накрываю его руку своей, но он никак не реагирует, а, когда, наконец, возвращается в реальность, я вообще начинаю жалеть, что спросила о чем-то изначально.

— Ты можешь мне кое-что объяснить? — спрашивает он, и я уже понимаю, что вопрос будет совершенно не про космос и планеты, но все равно неуверенно киваю.

— Что именно?

— Про нас с тобой. Тогда, на Играх. Особенно в пещере.

Вздыхаю и сажусь ровно, откинув голову на спинку дивана и опустив вниз ноги. Он уже спрашивал однажды нечто подобное, и я точно знаю, какие вопросы последуют дальше, так что вмиг теряю всякий энтузиазм к беседе. Впрочем, желание спать тоже пропадает, как и желание находиться в одном помещении, пока на него снова напало это желание ковыряться в прошлом.

— Пит, пожалуйста… — говорю я, глядя в потолок, и просто надеюсь, что мольба в голосе заставит его отступиться. — Давай не сейчас.

— Ну почему? — слишком эмоционально реагирует он, захлопывая книгу и бросая ее на столик рядом. — Ты не отвечаешь. Никогда. Хотя обещала! А как я могу понять, если…

— Зачем тебе это? — перебиваю я, поднимая голову и встречаясь с ним глазами. Он выглядит раздраженным, раздумывая над ответом.

— Зачем мне знать своё прошлое? Хочешь сказать, что это не важно?

— Я знаю, что важно, но… Пит, раз уж тебе выпал шанс забыть хотя бы часть всех этих кошмаров, разве не стоит им воспользоваться? Как по мне, некоторые вещи лучше вообще не помнить.

Сначала на его лице появляется удивление, и несколько минут он молча просто смотрит мне в глаза, не отрываясь, прежде чем говорит:

— Шанс… Ты серьезно, Китнисс? — его голос звучит холодно и обиженно, а во взгляде читается полное непонимание происходящего, будто он просто не верит, что только что это услышал.

— Пит, не злись, — только и успеваю сказать я, прежде чем он меня перебивает.

— То есть ты хотела бы забыть Прим, всё свое детство и жизнь в Шлаке, чтобы теперь быть счастливее? Согласилась бы никогда не помнить Цинну? Стереть из памяти, как Финник спас наши жизни? Ты бы согласилась на такое, Китнисс?!

— Это совершенно другое, — отвечаю я, скрещивая руки на груди и отводя взгляд под его напором.

— Нет, это то же самое. Это твое прошлое, а это мое, и никто не имеет права решать, что мне помнить, а что забыть!

Он вскакивает с дивана, обхватив себя руками, и подходит к окну, уставившись на темную улицу. Мне хочется треснуть себе чем-нибудь по голове, но под рукой ничего не находится, так что я ограничиваюсь внутренними самоистязаниями.

Я не знаю, почему только теперь до меня доходит, насколько для Пита важно раскопать истину в каждой маленькой детали и вспомнить каждый эпизод из жизни, каким бы неприятным он ни был. Каждый момент в прошлом формирует тебя настоящего, а когда это прошлое частично отняли…

И любой человек для Пита обладает реальной властью над тем, о чем рассказать, а о чем умолчать, и, по сути, этим самым выбирает, что он должен вспомнить, а что забыть. А некоторые воспоминания есть только у нас двоих, и это важные моменты, пусть местами и болезненные, но рассказать о них могу только я, и каждый раз укрываясь от ответа, я подрываю его веру к себе, вынуждаю довольствоваться теми обломками, что остались после капитолийских казематов.

Да, я понимаю это слишком поздно, но все-таки понимаю. Это не просто дело принципа, а жизненно необходимая потребность, чтобы чувствовать себя полноценным человеком. И я бы ни за что не отказалась ни от одного воспоминания из прошлого, ведь именно они сделали меня такой, какая я есть сегодня.

— Пит, — зову я в надежде, что он не окончательно утратил доверие к моей персоне, но он только отрицательно машет головой, даже не обернувшись.

Мне хочется подойти и обнять его, попросить прощение, сказать, что я все поняла и больше никогда не стану скрывать что-то, но отчего-то я продолжаю сидеть на месте и тупо смотреть на его спину, поникшие плечи и наклоненную вбок голову. Становится очень некомфортно и неуютно, скорее, от самой себя, чем отчего-то внешнего, и от этого по коже ползут холодные мурашки.