— Просто скажите, что мне делать.
На другом конце провода мужчина устало вздыхает, а потом все же начинает рассказ. По его мнению, Питу может помочь возвращение в знакомую среду, а также рутинные дела, которыми он занимался всю жизнь: работа в пекарне, рисование, общение со старыми знакомыми. Он просит проводить с ним больше времени, рассказывать что-то о прошлом, честно и подробно отвечать на все вопросы. Не понимаю, как это может помочь Питу, особенно учитывая, что пекарня была уничтожена вместе с его семьей, рисование всегда было способом борьбы с самыми худшими кошмарами, почти все знакомые мертвы или покинули дистрикт. А все, что я могу рассказать о его прошлом — череда ужасов, связанных с двумя аренами, притворной любовной историей и революцией, из-за которой в итоге он и лишился рассудка. К тому же он сам не захочет со мной говорить, это прекрасно показала наша вчерашняя встреча. Когда Аврелий заканчивает свою мысль, я задаю единственный интересующий меня сейчас вопрос:
— А как быть с тем, что он меня ненавидит?
— Китнисс, если ты переживаешь за свою безопасность, то могу тебя заверить… — не даю ему закончить.
— Мне все равно на свою безопасность. Он меня боится и вряд ли подпустит к себе хоть на 5 метров.
— Начните с чего-то попроще. Дай ему уверенность, что тебе можно доверять. Этому придется учиться заново, — из груди у меня вырывается смешок.
— Я сама не уверена, что мне можно доверять.
— И ты не убедишься в этом, если будешь игнорировать мои звонки, — доктор Аврелий говорит это по-доброму, без упрека, но я все равно невольно закатываю глаза.
Мы прощаемся, доктор подчеркнуто сообщает, что будет продолжать звонить каждый день, чтобы я могла делиться успехами Пита. Со всей силы бросаю трубку на ее место. Вот же манипулятор. Почему вообще на меня возлагают такую ответственность? Среди нас двоих именно Пит всегда спасал остальных, мог подобрать нужные слова и поддержать. Но не я. Снова злюсь, потому что теперь чувствую, что обременена обязательствами куда более тяжелыми, чем питаться три раза день и произносить не меньше десяти слов. Плетусь обратно в свою комнату, по дороге заглядывая в окно, чтобы убедиться, что в соседнем доме горит свет. Никаких признаков жизни, кроме одного ночника в комнате на втором этаже. Занавески задернуты, дом выглядит еще более заброшенным, чем мой или даже Хеймитча.
Заваливаюсь лицом в подушку и пытаюсь понять, что вообще делать дальше. Отстраненное недоверие Пита ранит очень сильно, а я должна добровольно подписаться на то, чтобы чувствовать это постоянно. Может быть, он вообще не захочет меня видеть, что тогда? Снова плачу, пока не проваливаюсь в сон. В сегодняшнем кошмаре я привязана к столбу на Площади Трибутов, а все мои близкие, кому я не смогла помочь, кто потерял из-за меня жизнь, выстроившись в очередь друг за другом, кидают в меня копья, метают ножи и стреляют из лука. Я никак не умираю, хотя очень живо ощущаю каждую новую рану. Последним в очереди стоит Пит, на его лице нет ничего, кроме ненависти. Он запускает копье мне прямо в сердце и я, наконец, просыпаюсь.
На кухне привычно громыхает посуда и слышится беседа: узнаю Сэй и Хеймитча. Спускаюсь к ним и удивляюсь излишне нарядной обстановке: стол накрыт белой скатертью, посередине в вазе стоят полевые цветы, весь первый этаж намыт до блеска. Женщина хлопочет на кухне и дружелюбно посмеивается, а ментор восседает за столом и рассказывает очередную дурацкую байку.
— О, солнышко, какие люди! — он замечает меня и жестом указывает на место во главе прямоугольного стола.
— Да, удивительно встретить меня в моем же доме, — сажусь на стул и поглаживаю рукой скатерть. По сравнению со мной она слишком чистая и никак не вписывается в текущее положение дел, от этого раздражает.
— Плюется ядом — значит, выспалась и набралась сил! — Хеймитч обращается к Сэй, на что она возмущенно хмурит брови и легко качает головой, осуждая дерзость ментора.
— У нас какой-то праздник? — одергиваю руку от скатерти и вообще пытаюсь на нее не смотреть, потому что боюсь психануть и стянуть со стола.
— Мы решили, что будет отлично завтракать всем вместе! — бодро объясняет женщина. — Это может стать маленькой традицией: ты, я, Хеймитч и Пит, каждое утро… — перебиваю ее.
— Пит?!
— Что? — испуганно оборачиваюсь на голос и вижу в прихожей своего соседа напротив. Сердце выдает глухой стук, который разносится по всему телу. Он одет в ту же одежду, что и тогда вечером, и я задумываюсь, сам ли он отстирал землю с брюк или ему тоже помогает Сэй. Когда наши взгляды пересекаются, Пит замирает и вытаращивает глаза, будто совершенно не планировал меня тут увидеть. Мы молчим довольно долго, пока женщина не берет его под руку и не отводит к месту в другом конце стола — прямо напротив меня. Она быстро расставляет посуду и снова сетует на задержки с доставкой провианта, Хеймитч подхватывает беседу, и они вдвоем принимаются выдвигать догадки на счет данной ситуации.
Пит сидит и смотрит прямо перед собой на скатерть, сжимая руки под столом так сильно, что я вижу, как напрягаются его плечи. Грудная клетка поднимается и опускается так быстро, словно минуту назад он завершил длительную пробежку. Смотрю на Пита не отрываясь, пытаюсь найти на его лице любые признаки нашей прошлой жизни: вздернутый уголок губы, когда он рассказывал забавные истории, паутина морщинок возле глаз, глубокий и проникновенный взгляд, будто способный прочесть мысли, да хоть что-нибудь! Но ничего нет. Лицо ровным счетом не выражает ничего. Порой проскальзывает какое-то недоумевание, будто где-то глубоко внутри он ведет спор о чем-то сложном и непонятном.
Хеймитч задает ему множество вопросов: о Капитолии, лечении, новых порядках, президенте Пэйлор, которая, как оказывается, лично навещала моего напарника несколько раз, а также о всякой ерунде, вроде новых шоу по телевизору. Пит отвечает складно, поддерживает беседу, задает встречные вопросы о дистрикте и старых знакомых.
— А мэр с семьей спаслись? — спрашивает Пит.
— Нет, их нашли под завалами. Вся семья и еще несколько человек прислуги, — грустно отвечает Сэй.
— Как и еще девять тысяч человек, — встреваю я, и, клянусь, на секунду во взгляде Пита замечаю такую ненависть, что невольно дотрагиваюсь до горла. Именно этот взгляд я поймала на себе тогда в 13-м, прежде чем Пит меня чуть не удушил.
Он замечает мой жест и отпускает глаза в пол, сжимая в руках вилку с такой силой, что белеют костяшки пальцев.
Мы с Питом больше не притрагиваемся к еде, хотя Сэй дважды настойчиво подвигает тарелки к нам поближе.
— Пит, а ты не мог бы испечь хлеб к нашему следующему завтраку? — спрашивает женщина и будто вырывает его из другой реальности. Он ошарашено моргает, пытаясь понять смысл вопроса. — Вдруг эти проблемы на железной дороге не решат до выходных. Я уже убить готова за свежий хлеб.
Наблюдаю за Сэй и понимаю, что она в курсе исцеляющих планов Аврелия, потому что и сама в состоянии испечь хлеб.
— У меня ничего для этого нет, — в голосе Пита снова нет никаких эмоций, как и на его лице.
— О, это не проблема! Я занесу все необходимое после обеда, — он кивает и возвращается обратно в мир своих мыслей.
Когда завтрак, наконец-то, заканчивается, Пит спешно уходит, и громко хлопает входной дверью своего дома. Сэй выдыхает и опирается руками на стол, будто испытав облегчение. Хеймитч же опрокидывает в себя уже второй стакан только за утро и с усмешкой произносит:
— Что может быть лучше завтрака в такой прекрасной компании!
Женщина шикает на него, а я просто направляюсь в свою комнату. Беру плед, заползаю в самый темный угол за кресло и не выхожу оттуда до вечера. Солнце уже садится и освещает комнату оранжевым заревом, когда я выбираюсь из убежища. Мысль о том, что мой Пит восхищался такими закатами, проворачивает воткнутое в сердце копье и вонзает его еще глубже. Спускаюсь вниз и снова вижу эту ужасную белоснежную скатерть. Не раздумывая ни секунды, стаскиваю ее со стола, роняя и разбивая вазу с цветами, и запихиваю в погасший камин. Старая зола пятнами покрывает чистую ткань, безвозвратно вычеркивая образ чистоты. Поджигаю несколько старых листов и подкладываю к углям. Пламя загорается, опаляя ткань, навсегда обезображивая ее. Теперь мы похожи. После того как все сгорает, заливаю в камин воды, отчего комната наполняется едким дымом. Дышать становится тяжелее, и я с наслаждением принимаю это.
