В доме Энни тогда было столько людей, что голова шла кругом. Как и было обещано, за новоиспеченной матерью присматривали лучшие врачи Капитолия, несколько раз в день заглядывающие в гости, как и моя мама; Эффи Тринкет собственной персоной проводила всё время либо у кроватки Финника, либо болтая с Энни, либо раздавая указания другим многочисленным помощникам, заполонившим дом по указанию Плутарха.

Во всей этой суматохе я впервые поняла, каким количеством совершенно разношерстных связей мы обросли за те несколько тяжелых лет. Оказалось, что почти в каждом уголке нашей огромной страны есть кто-то неравнодуший к судьбе бывших Победителей. Но ведь так и бывает, верно? Друзья всегда познаются в беде. И наши, как на подбор, оказались верными и преданными.

— Во сколько приедут остальные? — вырывает меня из размышлений Энни.

Спохватываюсь, что мы слишком засиделись, свалив всю подготовку на Пита. Уверена, он вовсе не против, что я не кручусь на кухне, как обычно больше мешая, чем помогая, все же гости наполнят наш дом именно из-за меня.

«Не из-за меня, а ради меня» — поправляю себя мысленно. Ведь они могли и не приезжать, это все лишь день рождения. Наши близкие соберутся здесь только лишь из-за того, что скучали.

— К вечеру. Но с моей нынешней скоростью лучше выдвинуться домой уже сейчас.

Энни встает первая и подает мне руку, которую я охотно принимаю, с трудом поднимаясь на ноги.

Финник просит пойти через Котел, чтобы он мог заглянуть в лавку своего друга и поздороваться. Мы не возражаем. И пока Энни размышляет, что успело измениться за почти год с их последнего визита, я наблюдаю за внучкой Сэй, хлопочущей на большой открытой кухне ее бабушки. Сэй нет с нами уже почти год, и Пит так боялся, что девочка снова закроется в себе спустя столько лет тяжелой работы со специалистами, но она смогла собраться и продолжить семейное дело. Мы обнимаемся при встрече, и я напоминаю про ужин вечером, хоть и знаю, что она не забудет: утром я уже получила от нее свою любимую баранину с черносливом в подарок.

Дома царит ощущение легкого хаоса, которое бывает всегда, когда ожидаешь гостей в преддверии праздника. Дочка отцепляется от Финника только когда видит Пита и быстро переключает всё свое внимание на то, чтобы украсть что-нибудь из каждой заготовки на кухне. Наблюдать за этой парочкой, щебечущей порой на каком-то только им известном языке — моё самое любимое занятие.

Пит — прекрасный отец. И восхитительный муж. За прошедшие годы не было и дня, чтобы я не гордилась им и нашей семьей.

Вот и сейчас, совершенно наигранно возмущаясь из-за количества сырого песочного теста, которое заталкивает себе в рот дочка, и получая снисходительный поцелуй от Пита, я переполняюсь этим чувством.

Когда-то оно было таким сильным, что даже пугало. Ведь, заполучив в жизни что-то настолько хорошее, я могла думать лишь о том, что могу всё потерять. Мысли временами становились настолько назойливыми, что вызывали панику. Потребовались годы работы над собой, чтобы избавиться от них и научиться ценить каждый момент.

Мне помогли обычные рутины, приносящие радость. Как, например, помощь Кэсси с ее школой, ставшей впоследствии моим постоянным местом работы и настоящей отдушиной. Сначала я чувствовала что-то вроде вины из-за того, что провожу там больше времени, чем в нашей пекарне, но Пит быстро развеял все мои сомнения. «Когда я вижу, как ты поёшь с этими детьми, — сказал он однажды, — я снова вспоминаю ту маленькую девочку, в которую влюбился, и ощущаю себя настоящим счастливчиком».

И я тоже зачастую ощущаю себя самой везучей на свете. Например, когда наблюдаю за Хеймитчем в белоснежной идеально выглаженной рубашке в ожидании поезда с нашей капитолийской наставницей, заглядывающей в гости гораздо чаще, чем требует того этикет. Или когда Кэсси смеется над количеством печенья, которое Пит ежедневно приносит из пекарни, чтобы угостить детей в перерыве между занятиями. Или когда по утрам еще сонная дочка зарывается в мои волосы, обхватив за шею своими маленькими ручками, и размеренно дышит.

Кажется, все эти годы сотканы из тысяч моментов настоящего счастья. Вот Пит, снова взявшийся за кисть, уговаривает меня позировать ему, и я старательно пытаюсь не шевелиться, краснея и кусая губы, пока он сантиметр за сантиметром оглаживает меня взглядом. В тот вечер картине не суждено получиться, но никто из нас ни капельки не огорчается.

Вот мы заканчиваем Книгу Памяти, над которой работали долгих два года, и Плутарх просит позволить сделать ему несколько копий, а потом и вовсе отдает ее в широкую печать. Позже, листая плотные страницы со своим рукописным текстом и фантастическими рисунками Пита, я понимаю, что, благодаря этой книжке, память о дорогих нам людях будет жить еще долго после того, как нас не станет.

А вот Хеймитч впервые берет на руки нашу дочь и быстро смахивает слезы, а мы делаем вид, что вовсе их и не заметили. Впрочем, совсем скоро слезы становятся нормой, и я без стеснения плачу, когда он ведет её за ручку по своему двору и рассказывает про каждого гуся, встречающегося на пути, а она громко хохочет и просит «дедушку» посадить её к себе на плечи.

Не знаю, была ли удача на моей стороне с самого начала, но сейчас я крепко держу её за хвост и, уверена, никогда не отпущу. Ведь моё счастье — это моя семья, мои друзья и то будущее, которое мы в итоге смогли построить для своих детей.

А когда после вечера в кругу самых близких людей мы снова остаемся с Питом вдвоем, и он целует мой живот, укладываясь рядом, чтобы почитать вслух одну из своих любимых сказок, я в очередной раз благодарю судьбу за этот шанс, которым нам хватило ума и сил воспользоваться.

Я благодарю судьбу за каждый день нашей заново отстроенной жизни, хоть и ни на миг не забываю, какой ценой она нам досталась.

И эту память никому у нас не отобрать.