— Если ты про приступы, то не волнуйся, мне уже гораздо лучше.

— Это отлично, — заключаю я и больше не могу подобрать никаких слов. Пит тоже молчит, отчего становится только более неловко.

— А как твои дела? — интересуется он спустя очень долгую паузу.

— Все в порядке.

— Это отлично, — повторяет Пит мою же реплику, и я снова слышу только собственное сердцебиение.

Через несколько секунд неловко становится уже настолько, что хочется провалиться под землю. Кажется, сложности в нашем общении совершенно не имеют никакого отношения к неконтролируемым приступам или охмору. Вся проблема лишь в том, что я ни на что не годный собеседник.

— Ну, тогда спокойной ночи? — так же неловко бормочет Пит, и я сначала только киваю, закусив губу, пока не понимаю, что он меня не видит.

— Ага.

— Спасибо, что позвонила.

— Нет проблем.

Бросаю трубку на место и прикрываю лицо руками.

«Какой позор» — вырывается у меня вслух. Бреду в свою комнату и роняю голову лицом в подушку. Было бы прекрасно это забыть, но мой мозг не настолько милосерден. Вместо этого он вновь и вновь прокручивает нелепые слова и еще более нелепые молчания, заставляя краснеть. К счастью, в какой-то момент эта пытка перерастает в сон, в котором я стою на сцене рядом с Цезарем Фликерманом совершенно голая в огромном зале, набитом тысячами людей, с телефонной трубкой в руках и не могу вымолвить хоть слово, пока ведущий ежесекундно забрасывает меня какими-то вопросами. Проснувшись, я долго не могу понять, было ли это более унизительно, чем дурацкий ночной телефонный разговор, и прихожу к заключению, что нет.

Идти на завтрак теперь совершенно не хочется, но выбора особо не остается, когда в дом заходит Сэй и начинает греметь посудой. Приходится спуститься.

— Китнисс, ты уже встала? — она добродушно улыбается, отряхивая передник. — Я сегодня решила прийти пораньше, чтобы приготовить что-то из того, что любит Пит.

Внезапно я понимаю, что не имею ни малейшего представления о том, что любит Пит. И это настолько абсурдно, ведь большую часть совместного времени мы проводим за едой и разговорами. Но за все это время мне и в голову не приходило просто узнать о его предпочтениях. Одновременно с этим всплывает картинка с сырными булочками и Питом, отвечающим ментору, что всегда помнил, что я их очень люблю. И хотя это, конечно, ерунда, но мне становится немного стыдно.

Молча наблюдаю за тем, как Сэй жарит бекон, а потом делает тосты с омлетом и козьим сыром, пытаясь вспомнить любые другие подробности о жизни Пита. Он упоминал, что по ночам читает, но я даже не спросила, какие он любит книжки. Я понятия не имею, чем занят Пит, когда он весь день проводит дома. Не знаю, о чем они часами болтают с Хеймитчем, прогуливаясь по дистрикту. И при этом удивляюсь, когда он отказывается от сложных разговоров на тяжелые для него темы.

Энни все-таки не права. Наше общение вовсе нельзя назвать близким, но виноват в этом не Пит со своей излишней осторожностью. Как всегда причина в моей слепоте и неумении сходиться с людьми. Не удивительно, что он может часами болтать по телефону с другими, а со мной не может переброситься и парой фраз. Нам не о чем говорить, кроме совместного прошлого, которое настолько пропитано ядом и кровью, что вспоминать лишний раз совершенно не хочется.

От этих мыслей становится как-то тоскливо, поэтому, когда Пит показывается на пороге столовой, я, как ни стараюсь, не могу даже выдавить улыбку. Настроение ухудшается еще сильнее, когда я замечаю огромные синяки под его глазами и рассеянный взгляд — явный признак беспокойной ночи. Ну конечно, человек пережил один из худших вечеров за последнее время, а тут я со своими претензиями, а потом и звонками с извинениями.

За мрачными размышлениями даже не замечаю, как Пит что-то у меня спрашивает. Понимаю это, только когда уже даже Сэй вопросительно вздергивает брови и ожидающе смотрит на меня.

— Что? — приходится переспросить.

— Видимо, не удалось, — ухмыляется Пит одним уголком губ. — Я спросил, удалось ли тебе в итоге поспать.

— Нет, я спала, просто… не самые приятные сны. А тебе?

Он отрицательно машет головой, продолжая есть свой завтрак.

— Это, наверное, из-за жары, — подключается к разговору Сэй. — Очень многие сейчас жалуются.

— Не то что бы мы нормально спали еще до жары, — пожимает плечами Пит. — Но да, сейчас стало хуже. Вот бы оказаться где-нибудь у моря. Энни говорит, что воздух в их Дистрикте по вечерам свежий и прохладный, — он мечтательно вздыхает.

— Но это все равно не помогает ей от бессонницы, — говорю это прежде, чем подумать, и сразу же улавливаю заинтересованный взгляд Пита. Конечно, наша вчерашняя беседа вовсе не является тайной, но о ней еще никто не знает, и я бы предпочла, чтобы так и осталось. Но теперь поздно, и приходится изворачиваться. — Она звонила и просила найти в нашей семейной книге растений упоминания об отварах, которые отец давал маме в то время, как она носила Прим. Мать упоминала об этом однажды, когда они встретились в больнице.

Ложь, на удивление, выходит очень складной, и Пит кивает, продолжая ковырять завтрак.

— Может быть, и вам двоим стоит пить этот отвар? — спрашивает женщина. — Что это за травы, Китнисс? Их сложно раздобыть?

— Отец собирал их в лесу, так что, думаю, нет. Я поищу информацию сегодня днем.

Сэй удовлетворенно кивает, уже собирая со стола грязную посуду, и говорит, что должна бежать к внучке, которая совсем скоро проснется. По дороге она обещает зайти к Хеймитчу, и вставить ему по первое число, если он снова надрался.

— Пусть спит, — заступается Пит. — Вчерашний вечер был не из приятных.

— Это не дает ему никакого права губить свое здоровье, — спорит Сэй, складывая порцию еды Хеймитча на тарелку.

Когда женщина уходит, я заканчиваю убирать стол, а Пит по-обыкновению моет посуду. Почему-то взгляд задерживается на его спутанных волосах, которые уже порядком отросли. Кажется, сосед улавливает мой взгляд, потому что оборачивается и неловко улыбается, а я пытаюсь натянуть улыбку в ответ.

— А что это за книга? — спрашивает он, но я не понимаю вопрос и вздергиваю брови. — Ты сказала, что найдешь рецепт отвара в вашей семейной книге.

— Ты не помнишь? — удивляюсь я, и Пит отрицательно машет головой, печально поджав губы. Так он делает всегда, когда понимает, что забыл о чем-то важном для него в прошлом.

— Что-то крутится в голове, как будто бы я знаю об этой книге, но, что именно, понять не могу.

— Ее начал кто-то из травников по маминой линии много лет назад, а отец внес туда дополнительные растения, которые являются съедобными, чтобы мы никогда не голодали. А потом мы с тобой продолжили книгу и дополнили ее другими растениями, о которых я узнала от Гейла и на Играх.

— Мы с тобой? — удивляется Пит, а теперь уже и я поджимаю губы, услышав в голосе искреннее удивление.

— Да. Ты рисовал, а я записывала все, что знаю.

Он кивает и ненадолго задумывается.

— Когда это было?

— Еще до того, как объявили о Квартальной бойне. Я подвернула ногу и не могла ходить, а ты приносил мне каждый день выпечку и оставался, чтобы сделать зарисовки. Еще мы смотрели телевизор по вечерам, но это раздражало всех, кроме меня.

Пит снова задумчиво кивает, протирая несчастную тарелку в сотый раз, и плотно уходит в себя. Проходит не меньше пары минут, прежде чем он отвечает.

— Звучит как-то слишком нормально для нас.

Усмехаюсь, припоминая, что тогда он тоже сказал нечто подобное однажды.

— Сложно поверить, да? Я покажу тебе книгу, ты должен вспомнить свои рисунки.

Он, наконец-то, оставляет тарелку в покое, вытирает руки и поворачивается ко мне лицом. Его глаза выражают нечто такое, что очень трудно понять, но на душе становится тяжело и больно настолько, что хочется обхватить себя руками.

— Я тебе верю, — спокойной говорит он, и по телу почему-то бегут мурашки. — К тому же я вряд ли вспомню.