Вероятно, я не знаю никого сильнее Энни, о чем не без восхищения говорю ей, на что она лишь смеется в ответ.

Разговаривать с ней оказывается на удивление легко даже мне, а раздражение, которое раньше возникало постоянно, теперь вызывает только чувство стыда. Мы обсуждаем наше здоровье, доктора Аврелия, отстраивающиеся дистрикты и мою маму, которую она частенько видит в больнице. Еще я спрашиваю про ее беременность, которая, по словам Энни, протекает гораздо лучше, чем ожидалось, за исключением бессонницы, ставшей настоящим испытанием.

— Я и раньше частенько не могла подолгу уснуть, но теперь это вообще проблема, — жалуется она. — В самом начале врачи говорили, что это связано с гормонами, теперь же объясняют все пережитым стрессом. Как бы там ни было, остальные анализы почти в порядке, так что причин для беспокойства нет.

Я вспоминаю, что мама во время беременности Прим тоже не могла уснуть, и отец даже собирал для нее какие-то травы. Обещаю посмотреть, что это за растения в нашей семейной книге, а Энни говорит, что в случае чего спросит мою мать при следующей встрече. Впервые за долгое время снова испытываю болезненную обиду за то, что она настолько отдалилась, буквально открестилась от меня, но делиться этим ни с кем не собираюсь. Тем более мне не привыкать.

И, конечно же, мы обсуждаем Пита. Говорить о нем мне тяжелее всего.

— Пит мне много рассказывает о тебе. О вашей жизни, — будничным тоном делится Энни, а я чувствую, как расплываюсь в глупой улыбке.

— Что рассказывает?

— Да просто о том, как отлично вы проводите время. Его очень радуют твои успехи, а еще он даже не надеялся, что вы сможете так близко общаться. Я в этом никогда не сомневалась, но он же ведь такой упертый. Зато теперь у меня есть отличная возможность напоминать, что я всегда права, — смеется она.

— Он не зря сомневался. Мне до сих пор кажется, что все настолько шатко, что может рухнуть в один момент.

— О чем это ты?

— Да даже о сегодняшней ссоре! — говорю я, ожидая ответа, но Энни молчит. — Вы не говорили об этом?

— Ты можешь не верить, но мы никогда не обсуждаем что-то совсем личное. Тем более, если это касается только вас двоих, — это меня искренне радует, потому что всегда было некомфортно представлять, как они в красках разбирают наши разговоры и разногласия, будто кто-то подсматривает за чем-то почти интимным. Так что теперь я чувствую облегчение и даже благодарность. — Сильно поругались?

— В общем-то, нет. Ничего особенного в этой ссоре не было. Меня больше волнует то, что к ней привело. И как раз об этом я и хотела поговорить с тобой, — набираю в грудь воздуха, снова испытывая неловкость. — Он постоянно говорит, что боится мне навредить.

— Но ведь этот страх не беспочвенный, Китнисс. Прошло совсем немного времени, поэтому…

— Нет, думаю, дело совсем в другом, — перебиваю я. — Он не хочет подпускать меня ближе. Я понимаю, что это может быть из-за охмора, но, кажется, Пит уже довольно хорошо понимает, где правда, а где ложь. Да и он сам сказал еще давно, что больше не считает меня врагом или переродком. И я бы могла подумать, что он просто не хочет сближаться ни с кем, если бы не ваша дружба. Может быть, просто я делаю что-то не так.

— Китнисс, не думаю, что ты можешь делать что-то не так. Насколько я могу судить, он всегда очень честен. Почему ты отрицаешь, что Пит может беспокоиться о твоей безопасности в самом деле?

— Потому что нет никакой опасности, Энни. Я же вижу, как он легко справляется с приступами даже в моем присутствии!

— Милая, ты ошибаешься, — ее голос вмиг становится очень печальным. — Это вовсе не легко, могу тебя заверить. Мы редко обсуждаем приступы, но те, о которых я знаю — это сущий кошмар. Возможно, снаружи все выглядит гораздо лучше, чем есть на самом деле, но поверь, Пит не стал бы прикрываться своей болезнью, если бы причина была в другом.

Теперь грустно становится и мне.

— А ты не знаешь, как я могу ему помочь?

— К сожалению, этого никто не знает.

— Но он ведь доверяет тебе, верно? По крайней мере, гораздо сильнее, чем мне. Даже сегодня я предложила ему свою помощь, а он отказался и позвонил тебе.

— Уверена, что тебе он доверяет точно не меньше. Я могу лишь предположить, но, возможно, дело в том, что я нахожусь в более чем сутках езды на поезде, так что мне никак нельзя навредить? Во время приступов он себя почти не контролирует, так что, начнись он во время эмоционального разговора, и одному богу известно, чем все может закончиться.

— Тогда выходит какая-то безысходность, — выдыхаю и слышу такой же грустный вздох в трубке. — Что же мне тоже нужно уехать подальше, если я хочу помочь?

Энни долго ничего не отвечает, а я раздраженно ковыряю ногтем обои, бросая кусочки бумаги на пол. Спустя пару минут девушка довольно хмыкает.

— Кажется, мне в голову пришла идея. Она странная, конечно, но может сработать. Есть ручка и бумажка?

И когда я слышу суть идеи, послушно делая заметки в блокноте, то просто хочу ударить себя по голове за то, что не додумалась до этого сама, а Энни довольно хихикает, что смогла меня как-то приободрить. Искренне благодарю ее и желаю спокойной ночи, очень сильно надеясь, что хоть одна из нас сможет сомкнуть глаза этой ночью.

Но сон, разумеется, не приходит. Из-за ядерного коктейля чувств, который в себя включает и вину, и воодушевление, и тревогу одновременно, я только ворочаюсь в душной комнате, в тщетных попытках найти удобное место.

Слова Энни так и крутятся в голове, подкрепляя нежелание спать. «Ты тоже можешь позвонить Питу, раз так он чувствует себя более уверенно. Он не будет бояться тебе навредить, а ты сможешь помочь». Изначально это кажется мне, в самом деле, очень удачным решением, но теперь я начинаю думать, что Пит может не понять, зачем говорить по телефону, если нас разделяет несколько метров. Или вовсе не захотеть говорить.

Если произойдет второе, то мои доводы только подтвердятся, и все отговорки про безопасность и невозможность себя контролировать окажутся лишь отмашками и предлогами. Но, если подумать, то Энни права. Пит всегда был честным человеком, а прикрываться болезнью даже как-то низко.

И, как обычно, узнать правду можно только лишь попытавшись. Хватаю с тумбочки записную книжку и направляюсь к телефону, даже не пытаясь спланировать речь. Терпеливо слушаю долгие гудки бесконечно долго, прижимаясь лбом к стене, и даже вздрагиваю, когда трубку поднимают.

Голос звучит слегка хрипловато, и я мысленно ругаю себя, что так по-идиотски разбудила человека.

— Это я, — виновато бормочу в трубку.

— Китнисс? — уже начинаю ожидать возмущения, но ничего подобного за вопросом не следует. Наоборот, теперь мой собеседник встревожен. — Что-то случилось?

— Пит, прости, что разбудила. Ничего особенного не случилось. Прости.

— Так в чем дело?

— Хотела извиниться.

— Ты уже извинилась. Дважды, — теперь голос звучит немного раздраженно, и я нервно сглатываю, теряя всю изначальную решительность. Но сдавать назад уже никак нельзя, тем более извиниться и в правду нужно.

— Нет, я не про то, что разбудила. Прости, что ляпнула эту глупость вечером. Я вовсе не это имела в виду, но ты же знаешь, со словами у меня всегда были проблемы.

Пит молчит на протяжении нескольких ударов сердца, а потом тихонько хмыкает.

— Да уж… — вроде бы, больше никакого раздражения не слышно. — Ничего страшного, забудь. И ты меня не разбудила. Еще слишком темно, чтобы спать.

— И слишком жарко.

— Это точно. Как в печке, — смеется Пит, и я облегченно улыбаюсь, почувствовав, что все снова в порядке. — Так это все? Тебя резко замучила совесть, и ты решила позвонить?

— Вроде того. Так как дела?

В телефоне опять слышится тихий смешок.

— Китнисс, мы виделись пару часов назад, и увидимся снова еще через несколько часов. Хочешь узнать, как мои дела именно сейчас по телефону?

— Ну, ты же не спишь. И я не сплю. А вечер прошел, как бы так сказать, не совсем удачно…