Несмотря на это, после ухода Пита я все равно отправляюсь на поиски книги. Как и многие другие вещи, причиняющие неприятные воспоминания, она спрятана в подвале много месяцев назад. Все имущество, которое было у нас в Тринадцатом, прислали мне спустя неделю после возвращения домой на поезде. Мать отказалась забирать хоть что-либо, напоминающее о прошлой жизни, с собой в Четвертый, а у меня просто не хватило бы духу отказаться. Тем не менее, в подвал с того дня я больше не спускалась. И я даже толком не знаю, что именно было доставлено и сложено здесь в больших коробках, потому что этим занимались Хеймитч с Сэй, пока я калачиком лежала в углу своей комнаты и мечтала уснуть и не проснуться.

Это помещение напоминает маленький склад провизии, потому что на всех полках стоят бесконечные баночки и консервы, которые, видимо, запасла для меня Сэй. Делаю для себя мысленную заметку поругать ее за это, потому что совершенно неразумно хранить столько еды в доме для одного человека, когда весь дистрикт многие месяцы жил, плотно затянув пояса.

Провожу рукой по коробкам и с радостью отмечаю, что каждая из них подписана. На самой огромной стоит пометка «Одежда. Тур», и я приоткрываю крышку, заглядывая внутрь. Видимо, еще до моего возвращения или сразу после, пока я еще ничего не понимала, в подвал также были спущены вещи, которые каким-либо образом могут меня напугать или расстроить, потому что эта коробка забита до краев моими нарядами от Цинны. Наугад вытаскиваю бежевый свитер крупной вязки и прижимаю его к щеке, наслаждаясь мягкостью шерсти. Да, смерть стилиста, подарившего мне имя и образ, стала когда-то для меня настоящей трагедией, но сейчас кажется, будто случилось это в какой-то другой жизни или целую тысячу лет назад. Мысли об этом не похожи на острый клинок в сердце, они скорее лишь воспалившиеся царапины, которые я заклеиваю пластырем, закрывая коробку.

Дальше в ряд стоят несколько некрупных коробов с надписями «Альбомы и фото», «Из комнаты Примроуз», «Из комнаты Mrs Эвердин» и последняя большая коробка «Жилой отсек Е», к которой я и направляюсь, стараясь даже не смотреть на предыдущие. Книга растений, как и ожидалось, на месте. Тут же я нахожу выводную трубку с последней Арены, парашют и свадебное фото родителей, а на самом дне лежит маленький золотой медальон — подарок Пита. К сожалению, еще один подарок — жемчужина, был безвозвратно утерян в те дни, когда в капитолийской больнице с меня вместе с обгорелой кожей снимали куски одежды. В одном из этих расплавленных кусков, бывшим изначально маленьким карманом, и находилась жемчужина.

Кручу в руках изящное украшение, но не решаюсь открыть, так как фото внутри, которые когда-то должны были напомнить, ради чего стоит жить, сейчас причинят бесконечную боль и наверняка подарят моим сегодняшним ночным кошмарам особую жестокость. Но и оставить кулон в коробке рука не поднимается, так что я просто засовываю его в карман и направляюсь к лестнице с книгой подмышкой.

Найти нужные травы совсем несложно, и я переписываю название, дозировку и способ приготовления в свой блокнот, чтобы позже поделиться с Энни, а потом приступаю к поиску рисунков Пита. Их здесь целая куча, так что я просто делаю закладки на нескольких, которые нравятся мне сильнее всего.

А потом понимаю, что до самого вечера не имею ни малейшего представления, чем заняться, и начинаю слоняться из комнаты в комнату. Принимаю прохладный душ, чтобы хоть немного спастись от жары, и падаю у телевизора, наугад включив первый попавшийся канал. В передаче рассказывают о передовой медицинской технике, которой планируют снабдить больницы в каждом дистрикте, и от монотонного голоса ведущего я очень быстро засыпаю. Проснувшись уже вечером, долго разминаю конечности и шею, затекшие от неудобного дивана, пока не перестаю чувствовать себя деревянной.

До ужина еще полно времени, и поскольку готовить его я не планирую, то снова встает вопрос, чем можно заняться. На улице слишком жарко, чтобы дойти хотя бы до Хеймитча, так что я решаю отправиться в гости к Питу и показать ему рисунки, но вовремя останавливаюсь, задумавшись над тем, что стоит все-таки уважительно относиться к его просьбам, особенно, когда обратное неминуемо приводит к ссорам.

Спустя еще несколько кругов по дому я все же решаю, что, если приглашу Пита к себе, и он согласится, то это не должно вызвать никаких скандалов, так что иду к телефону и уже по памяти набираю номер. В этот раз гудки не кажутся такими долгими, да и трубку он поднимает почти сразу.

— Это я, — вместо приветствия снова говорю я, и Пит тихо усмехается в ответ.

— Снова совесть?

— Нет, сегодня я еще не успела сделать ничего плохого.

— Ну, не расстраивайся, еще не вечер.

— Вообще-то я по делу, — говорю серьезно, но не могу сдержать улыбку. — Нашла книгу растений, придешь посмотреть?

— Эм. Я еще немного занят.

— Чем?

— Наши соседи попросили испечь пирог для своей дочери. Такая маленькая рыжая девочка Агнес, они живут через два дома от наших.

— Да, я знаю Агнес.

— У нее завтра день рождения, так что…

— А когда освободишься?

— К ужину, наверное.

Отчего-то мне начинает казаться, что для такого пекаря как Пит, закладывать больше трех часов на пирог немного странно, но я молчу. И он тоже молчит. И в этот раз я чувствую не стыд, а раздражение, которое тоже тихонько держу в себе.

— Тогда до встречи? — говорит Пит, не выдержав первый.

— Ага.

Кладу трубку и несколько минут недоумевающее смотрю на телефон, будто это он передает слова неправильно, чтобы меня разозлить, но это, конечно же, не так.

Меня просто в очередной раз отшили.

Чтобы не сделать ничего глупого, набираю Энни, в надежде, что она дома и не спит, и мне везет. Судя по голосу, девушка снова рада меня слышать, и я диктую ей названия трав и всю добытую информацию. А потом зачем-то рассказываю о походе в подвал и об этой коробке с номером жилого отсека, которая хранит в себе тонну тяжелых воспоминаний.

— У меня тоже есть такая коробка из Тринадцатого, — говорит Энни. — И когда-нибудь я тоже надеюсь, что смогу ее открыть.

Задумываюсь над тем, что может лежать там внутри, и даже жмурюсь от неприятных ощущений. Наверное, это ее свадебное платье. Возможно, еще и костюм Финника. Или его веревка для узлов. Или фото. Почему-то задумываюсь над тем, смогла ли я открыть такую коробку на ее месте, но чем дальше бредут мысли, тем хуже становится на душе. Энни тоже молчит, но эта тишина говорит куда больше слов.

Чтобы поскорее перевести тему, я рассказываю о том, что успела воспользоваться ее советом уже дважды, но оба раза были, мягко говоря, неудачными. Потом объясняю про книгу растений и рисунки в ней, о которых Пит вообще забыл, а сейчас снова придумал причину, чтобы не приходить.

— Рисунки это вообще больная тема, Китнисс, — говорит Энни, тяжело вздыхая. — Не думаю, что он вообще захочет видеть какие-то рисунки. Не принимай на свой счет.

— Больная тема?

— Ну, из-за частичной потери памяти или, кто б знал из-за чего еще, он больше не рисует. В Капитолии доктор Аврелий рассчитывал на то, что старые картины помогут пробудить воспоминания, но они только его раздражали, а новые рисовать не получалось. Пит никогда не признается, но это большая потеря для художника. И тут, я думаю, с возвращением воспоминаний становится только хуже. Он и так потерял слишком многое, а рисование было для него по-настоящему важным.

Вспоминаю наш давний разговор о выставке в Тринадцатом и закрашенные картины на чердаке, и в очередной раз удивляюсь тому, что за все это время даже ни разу больше не поинтересовалась его успехами. Он тогда осудил себя прошлого за то, что переносил кошмары на холст, и я просто подумала, что еще не время. Но больше ни разу не спрашивала…

— Я не знала, что это настолько серьезно, — только и могу сказать я, снова испытав колющую вину.

— К сожалению, да. Так что не накручивай себя. Я уверена, что вы встретитесь на ужине, и все будет в порядке.