Рядом с Питом я совершенно не могу контролировать себя, особенно учитывая тот факт, что самоконтроль никогда не был моей сильной стороной. Эта аура спокойствия, уверенные движения, открытый искренний взгляд и мягкий голос — все, что есть в Пите, порождает в душе доверие, несравнимое ни с чем больше. Никогда и ни с кем я не чувствовала себя так, и вряд ли когда-нибудь почувствую.

Интересно, о чем сейчас думает Пит?

Подглядываю на него укромкой из-за занавеса волос, но кроме усталости и легкой печали ничего не различаю. А тишина уже начинает казаться неловкой, и мне становится совсем некомфортно. К счастью, Пит будто чувствует то же самое, переводит на меня свой взгляд и явно собирается с мыслями.

— Ты же понимаешь, что могли случиться ужасные вещи? — почти шепотом спрашивает он.

— Но не случились же. Ты справляешься! Ты всегда с этим справляешься, и с каждым разом все лучше.

— Это не так, Китнисс. — Резко отрезает он, отворачиваясь и сжимая кулаки. — Понятие «лучше», кажется, вообще не про меня. И для своей же безопасности ты должна понять, что эта злость внутри никогда и никуда не уходит. Стоит только на секунду потерять контроль, как я уже вообще не могу управлять своими действиями.

— Пит, я не знаю, почему ты так говоришь, но для меня, как и для всех вокруг, твой прогресс очевиден. Глупо отрицать это.

— То, что я больше не набрасываюсь на тебя, чтобы убить, вовсе нельзя считать прогрессом.

Начинаю злиться от его необъяснимой и ничем не обусловленной упертости, совершенно теряя первоначальную нить разговора.

— И чем же тогда это считать?!

Он тоже раздражается, сжимая челюсти, и отвечает совершенно холодным голосом:

— Везением.

Всплескиваю руками и хочу продолжить спор, но Пит всем своим видом показывает, что не хочет ничего слышать. Да уж, не такого разговора ждешь после поцелуя!

— И чего ты хочешь? Чтобы я к тебе вообще не приближалась?

Он устало качает головой, прикрыв глаза.

— Я не говорил, что этого хочу. Я лишь объяснил, почему тебе стоит всегда в первую очередь думать о своей безопасности.

— Так мне уйти? — поднимаю брови и скрещиваю руки на груди, а Пит лишь обреченно пожимает плечами, даже не одарив меня своим взглядом.

«Отлично!» — то ли думаю, то ли беззвучно бормочу себе под нос, поднимаясь на ноги. Постоянные качели от «все просто чудесно» до «хуже некуда» уже настолько надоедают, что это даже становится смешным. Наверное, пора признать, что в силу целой тысячи факторов мы с Питом никогда не будем нормальными. И уж точно никогда не сможем поговорить на сложные темы, не разругавшись в прах. А от осознания, насколько глупо все это выглядит со стороны, вырывается нервный смешок. Судьба ведь буквально сделала все, чтобы развести нас в разные стороны, но мы упрямо продолжаем усложнять друг другу жизнь.

Но при всем этом я не могу заставить себя взять и уйти, потому что, если отбросить гордость, то очевидно, что Пит просто испытывает вину за произошедшее сейчас и ранее. Причем настолько сильную, что даже не может объективно посмотреть на очевидные вещи. Становится понятно, каким он видит себя и мир вокруг, и это помогает проникнуться к нему еще сильнее. И теперь я тоже начинаю чувствовать вину за то, что вечно веду себя как капризный ребенок, абсолютно невпопад проявляя то нежность, то злость, окончательно запутывая и без того спутанные мысли Пита.

Он по-прежнему сидит на полу, уставившись в одну точку, а я нависаю над ним всего в нескольких шагах, уверяя себя в том, что перешагнуть через себя сейчас гораздо важнее, чем когда-либо ранее.

— Кстати говоря, я спасла твою пекарскую честь, — стараюсь придать голосу дружелюбные ноты, взамен недавно прозвучавшим враждебным. — Хотя разобраться с этим агрегатом было не просто.

Пит ухмыляется, немного расслабляясь, и, наконец, поднимает на меня глаза.

— Получается, буду должен.

— На случай, если вдруг не найду себе работу, прибереги для меня вакантное местечко в своей будущей пекарне.

— Договорились, — говорит он, и я с облегчением чувствую, что лед слегка тает. Обхожу диван и плюхаюсь на мягкую подушку, цепляясь взглядом за стакан, напоминающий о произошедшем совсем недавно. Выпиваю воду, в попытках избавиться от очередной порции смущения, и слышу, что Пит тоже поднимается с пола, и направляется на кухню.

— Хочешь чаю? — интересуется он. Улыбаюсь и мысленно хлопаю в ладоши от того, что хоть раз в жизни получилось наладить то, что испортила.

— Нет, спасибо. Ты еще не планируешь спать?

Из комнаты доносится смешок, а потом появляется Пит с кружкой в руках, но рядом не садится, а выбирает на этот раз кресло напротив.

— Точно нет. Будь моя воля, я бы вообще никогда не ложился.

— А ночью справляться тяжелее, чем днем?

— Нет, просто приступов всегда больше. Наверное, потому что в Капитолии нас всегда забирали из камер ночью, не давая спать, — объясняет он будничным тоном, а я поджимаю губы, впервые за долгое время услышав от него воспоминания о том жутком времени. — Так что лучше уж столкнуться с этим во время бодрствования, чем во сне.

— И что ты делаешь?

— Ну, — он задумчиво поднимает глаза, — на самом деле, чего только не делаю. Иногда пеку, иногда читаю, чаще всего включаю телевизор или просто слоняюсь по дому. Когда совсем плохо, звоню доктору Аврелию или Энни.

Мне кажется, имя Кресты он произносит с особым трепетом, но я пытаюсь убедить себя, что это просто игры моего воспаленного сознания. Однако это дает мне возможность зацепиться за нужную тему.

— А когда вы успели сблизиться с Энни?

— Не могу точно сказать, — он пожимает плечами, а на губах появляется легкая улыбка. — Наверное, сразу после спасательной операции, а окончательно на лечении в Капитолии. Знаешь, у нас ведь очень похожие проблемы с головой. У нее тоже постоянно случаются приступы, только они не совсем похожи на мои, скорее противоположные: она испытывает сильный беспричинный страх, панику. А внешне очень похоже. К тому же после своих Игр она тоже не могла понять, где правда, а где ложь. Ну а после смерти Финника… — он грустно вздыхает, ненадолго задумавшись. — Он столько раз спасал мне жизнь, Китнисс. Это так несправедливо.

— Да, понимаю, — тихонько бормочу в ответ, сдерживая накатившую грусть и отгоняя ужасные воспоминания.

— Ты знала, что в Тринадцатом ей ничего не сказали? Они ограждали ее от радио и эфиров, а потом просто посадили в планолет и отправили в Капитолий, когда все уже закончилось. Я был в соседней палате, когда Аврелий сказал ей, — его голос пропитан болью. — Не знаю, как она вынесла все это. Я бы точно не смог.

— Но ты смог, Пит. Тебе пришлось пережить то же самое по возвращению из плена.

Он отрицательно машет головой.

— Нет, это совсем другое. У нее никого не осталось. Финник был последним ее родным человеком, и единственным, кому она доверяла.

— Теперь у нее есть ты… — произношу это и надеюсь, что Пит не уловил в голосе огорчения, рвущегося из меня наружу.

— А еще будущий малыш, — говорит он и снова легко улыбается. — Да уж, судьба порой готовит очень неожиданные повороты. Помнишь, мы смотрели запись с ее Игр, когда готовились к Бойне? Кто бы мог подумать тогда, что через несколько месяцев мы станем друзьями.

Друзьями.

Слово режет слух, брови удивленно взлетают вверх, и прежде чем подумать, я удивленно выпаливаю:

— Друзьями?

Теперь уже удивляется Пит, кажется, не понимая даже сути вопроса и моего странного тона, поэтому просто недоуменно кивает.

— А ты думаешь, что нельзя стать друзьями так быстро?

Собираюсь с мыслями, говоря себе, что либо спрошу сейчас, либо больше уже, возможно, не представится более удачного момента, и, залившись краской с ног до головы, почти неразборчиво выкладываю свои домыслы.

— Я просто думала… Тогда на празднике ты сказал тому парню, чтобы он не знакомил тебя с сестрой, потому что… ну… — запинаюсь, не в силах произнести остальное вслух, а Пит вообще теряет дар речи.