После смерти Семёна, сына-«последыша» (как частенько между собой звали его родители, подчёркивая всю нежданную радость и некоторую смущённость появления у них ребёнка в более чем пятидесятилетием возрасте), старшему 102-летнему Полуэктиву, деду Остапу, пришлось вновь взять на себя обязанности главы семьи, и, несмотря на возраст, он умело справлялся с этим.

Дед Остап, на удивление всем односельчанам, до сих пор мог делать всю работу землепашца и был мастером на все руки. Невысокого роста, жилистый, крепкий, с почти незаметной сединой на висках и бороде, Остап, в отличие от сына, был строг ко всем домочадцам, не очень разговорчив, чрезвычайно требователен и к жене Марии, которая была на четыре года моложе его. В его характере проглядывались корни свободолюбия и недюжинной силы воли предков – донских казаков – и в то же время трудолюбия, практической сметки и прижимистости, примешавшейся от другой половины предков, из крепостных украинских крестьян, за что сверстники, подначивая не очень любившего шутить Остапа, иногда дразнили его хохлом. Это его раздражало по причине, необъяснимой даже для него самого. Но внешне Остап никогда не выдавал этого раздражения, он просто молчал. На все шутки соседей отвечала его жена Мария, наоборот, очень словоохотливая, скорая как в разговоре, так и в труде. Мария умерла за вышиванием рушника, пережив своего сына-«последыша» на пять лет, в «своем уме и памяти», в возрасте 103 лет. Остап нелегко пережил смерть жены, но не согнулся, не захандрил, лишь появившаяся после этого, теперь заметная, седина намекала о его переживаниях.

В конце двадцатых годов пошёл служить в Красную армию старший сын Олены и Семёна – Дмитрий, ставший после учёбы красным командиром. Фёдор учился в Киеве на инженера-энергетика, Кирилл – на водителя в соседнем районном центре.

После смерти Жени, связанной и с её непонятной болезнью, и, конечно же, с истощением организма от скудного питания, в семье остались дед Остап, Олена, Галя – предпоследняя дочь – и Ваня.

Через некоторое время, когда случилось одно из самых больших несчастий для крестьянской семьи, пал их труженик-конь Гнедко, и зной нещадно иссушал землю и воду, Олена сказала Остапу: «Тату, боюсь за Ванечку, он так исхудал. Давайте отправим его к моей сестре Марии, она одна, работает на почте и может его прокормить». Потом, немного помолчав, видимо, в душе колеблясь, говорить или нет, добавила: «Я что-то себя неважно чувствую. Галю мы как-нибудь сами вытянем. Тем более, что она скоро школу закончит и пойдёт работать или учиться». На самом деле она уже давно испытывала противную слабость в ногах и руках, часто отмечала у себя приступы головокружения и болей в сердце, но старалась пересиливать себя и не показывать своего состояния ни детям, ни свёкру.

Так Ваня оказался у тёти Марии в Полтавской области. Тётю Марию он знал, она несколько раз приезжала к ним в гости.

Мария Левченко была вдовой красного командира, погибшего в конце гражданской войны, которого очень любила, и, видимо, по этой причине не вышла больше замуж. У Марии не было детей, и племянника она приняла со всей душой и любовью, несмотря на тяжёлое, голодное время. Ваня некоторое время чувствовал себя как-то одиноко и неуютно, но потом тёплое, доброе материнское отношение тёти сделало своё дело.

Недалеко за плетнём тётиного огорода протекала река, сильно обмелевшая, особенно в этом месте, но всё-таки дававшая живительную влагу для жизни овощей, ягод и фруктов, а соответственно, для выживания людей этого небольшого села Тряска.

Постепенно положение с продовольствием на Украине и в других пострадавших от засухи областях страны выправлялось, народ стал приходить в себя, жизнь налаживалась.

Ваня, отходя душой и телом от пережитых в последнее время несчастий, вскоре познакомился с соседскими мальчишками и погрузился в водоворот мальчишеских игр, забав и фантазий, а где-то и откровенного озорства и даже хулиганства.

Полуденное солнце нещадно палило над размашистым простором степи. На небе не видно было ни единого облачка. От земли шёл неистребимый запах разгара лета, соединяющий многообразие запахов трав, речной воды, редких деревьев и кустарника. Колыхающееся марево горячего воздуха создавало сказочную картину полупрозрачности и полустёртости дальнего пейзажа, переходящего на горизонте в небо. В этом голубом глубоком небе журчал голос жаворонка, наверное, радующегося этому простору и теплу, этой неистребимой радости земного бытия, счастью существования и трепетного, всепоглощающего полёта. Вскоре к одинокой песне жаворонка стали примешиваться какие-то другие звуки, которые стали усиливаться и приближаться, а потом обозначили бегущие фигурки детей.

Ванька что есть духу мчался по полю, в сторону небольшой берёзовой рощицы, в которой виднелись развалины бывшей помещичьей усадьбы. За ним бежал его дружок Петька Козаченко. Друзья уже достигли рощи, им надо было успеть спрятаться в каком-нибудь укромном месте, прежде чем из-за пригорка появятся догоняющие их «галящие» пацаны. Но вдруг Ванька услышал истошный крик Петьки, оглянулся и удивлённо замер, друга не было. «Что за ерунда, где Петька?» Но тут он услышал Петькин полустон-полувой, раздававшийся как будто из-под земли. Ошарашенный Ваня осторожно двинулся назад и увидел чёрную зияющую дыру в земле, оттуда-то и доносился Петькин крик. «А-а-а! Уй-уй-уй! Спасите!» – раздавалось из дыры.

«Как бы самому не провалиться», – подумал мальчишка, но одновременно страх за друга и любопытство заставили его лечь на край ямы и подчёркнуто смело сказать:

– Ну, чо орёшь, как оглашенный, где ты там?

– Чо орёшь, чо орёшь! Темно, как в преисподней, и нога болит. Тебя бы самого сюда, – раздалось вдруг спокойно снизу.

– Ладно, терпи! Глубоко, что ли? – спросил Ванька, хотя сам уже видел, что Петькин белобрысый затылок находится довольно далеко внизу, и без помощи здесь не обойтись.

– Жди, Петька! Сейчас хлопцы подбегут, выручим.

Ваня поднялся, увидел бегущих чуть в сторону ребят и начал кричать, размахивая руками. Те в недоумении приостановились, а потом побежали в его сторону.

Ватага разновозрастных пацанов быстро добежала до места происшествия и начала наперебой обсуждать случившееся, забыв об игре и о том, кто кого догоняет, кто кого ловит. Бедный Петька, не выдержав длительных обсуждений, истошно завопил из ямы:

– Вытащите меня отсюда! Воняет здесь и сыро.

– Вот ещё, цаца. Возьмём и оставим в яме, если будешь орать, – сказал Федька Кныш, самый старший из ребят, при этом он весело подмигнул всем остальным.

Решили сломать длинную ветку от тальника. Ветку засунули в яму, и три самых сильных мальчишки вытащили Петьку из ямы.

Спасённый Петька стоял перед всеми в заляпанной грязью одежде, потирал ушибленное колено и уже спокойно говорил:

– Там жуть как противно. Но когда я привык к темноте, то увидел перед собой что-то похожее на дверь, потому что на ней висит большой замок. Вот бы как-то открыть замок и дверь. Может, там что-то интересное есть.

Это предположение вновь взбудоражило всю компанию мальчишек.

– Надо сделать дырку в яме пошире, чтобы посмотреть, – говорил один.

– Верёвку надо или лестницу сделать, – говорил Другой.

– Топор и лом, видимо, нужны, и лопаты тоже.

После горячих обсуждений решили принести назавтра необходимый инструмент.

В конце обсуждений Федька сказал:

– Только больше никому ни слова: ни взрослым, ни другим пацанам. Это должны знать только мы, и всё.

– Поняли, мелюзга, – никому, а то по шеяке получите, – добавил Стёпка Полухин, друг Кныша. И для убедительности подсунул кулак под нос одному из ребят.

На следующее утро, вооружившись кое-каким инструментом и верёвкой, пацаны двинулись на место провала.

Подойдя к замаскированной накануне дыре, ребята начали свои очень любопытные изыскания.

Кныш навязал на верёвке узлов, для того чтобы было удобнее спускаться. Сначала договорились, что двое самых сильных будут держать верёвку наверху, а другие по очереди спускаться в дыру.