— Чудесное стихотворение! — вздохнул Ник. — Дивное! Но зачем же оно было зашито в сюртук? Что здесь тайного? Скорее всего, адресат. Кто-то не хотел, чтобы этот лист находился в альбоме, видимо, какой-то дамы. Или же она сама не хотела. Но какая-то связь должна быть между этими тремя стихотворениями. И почему два лежали отдельно, перевязанные ленточкой, как будто подготовленные к тому, чтобы их кому-то передать.

И оба сыщика снова погрузились в чтение документов и размышления.

Кольцо с сердоликом обладало какой-то удивительно притягательной силой. Лили долго разглядывала его, вертела в руках, и, не в силах расстаться с ним на ночь, положила под подушку. Засыпая, она время от времени засовывала под подушку руку, чтобы еще раз коснуться кольца. Сон долго не шел. Туманные, разрозненные видения проносились перед ней. Какая-то грозная и властная старуха приблизила к ней свое лицо в красных прожилках и сердито сказала: «Глупа ты, матушка!». Потом все покрылась туманом. Лили вдруг показалось, что ее зовут по имени. Но как-то по другому. Очень хотелось спать. Но кто-то тащил с нее одеяло и громким шепотом приговаривал: «Проснитесь, барышня, время ужо!». Лили во сне проснулась и села на постели. За окном было еще темно. Возле суетилась старая служанка. И тут Лили вспомнила. Она была не она, а фрейлина при дворе Екатерины Второй, Глафира Ивановна Алымова. И сегодня была ее очередь дежурить при императрице. У нее, как всегда в такие дни, забилось сердце и сладостно заныло подложечкой. Государыня! К государыне Глафира относилась особенно, как к неземному существу, как к божеству. Будучи в пятилетнем возрасте определена матерью, изнемогавшей под тяжким бременем девятнадцати детей, в только что открывшийся хлопотами екатерининского вельможи, князя Ивана Ивановича Бецкого, Смольный институт или «воспитательное общество благородных девиц», она всю жизнь боготворила князя и императрицу. Глафира вздохнула. Вчера был такой особый для нее день. В институтской церкви, заставив поклясться перед образами и быть верным другом императрице, князь, покровительствовавший ей все годы учебы, доверил ей свою тайну. Горячая волна счастья вновь захлестнула ее. Как! Ее покровитель, обожаемый князь Иван Иванович, отец императрицы!

Князь был очень взволнован, со слезами на глазах рассказывая историю своей жизни любимой воспитаннице, которую он, впрочем, уже считал дочерью.

Об этой тайне сама императрица знала, не совсем была уверена в том, что это правда, но она ей очень нравилась. Все дело было в том, что ходили какие-то неясные слухи, что отцом Екатерины, тогда принцессы Софьи-Фредерики-Августы, был не принц Христиан-Август Ангальт-Цербстский, а русский вельможа Иван Иванович Бецкой. Он, в свою очередь, был внебрачным сыном князя Ивана Юрьевича Трубецкого, офицера Петровской армии. Во время войны со шведами князь Трубецкой попал в плен. Там женился на баронессе фон Вреде, скрыв что женат и имеет дочь. А потом за ним в Швецию приехала его законная супруга, разоблачившая вероломство двоеженца. Брак с баронессой, разумеется, был расторгнут, а родившийся уже к тому времени сын Иван сразу же стал незаконнорожденным. Отсюда у Ивана Ивановича и усеченная фамилия, как было тогда принято в подобных случаях. Но, возвращаясь к себе на родину, Трубецкой не оставил мальчика, а взял его с собой. При этом все время держал его при себе, дал хорошее образование, приобщил к государственной службе. Устроил на службу во Францию, где Бецкой служил секретарем русского посольства в Париже. Здесь же, в Париже, Бецкой увлекся 17-летней Иоганной-Елизаветой, бывшей к тому времени уже женой герцога Ангальт-Цербстского. Через несколько месяцев герцогиня вернулась к себе в Померанию. Туда же за ней отправился и Бецкой. А потом в Штеттине принцесса Ангальт-Цербстская родила дочь — Софию-Августу-Фредерику, будущую императрицу Екатерину II. Все это и рассказал вчера ей князь. Они долго обливались слезами и Глафира дала клятву хранить всю жизнь доверенную ей тайну и верность императрице.

Тогда получалось, что в жилах Екатерины текла настоящая русская кровь. И ей это очень нравилось. В будущем старый князь Трубецкой приложил немало усилий, чтобы выдать замуж свою «внучку» за русского престолонаследника.

Глафира, предавшись воспоминаниям о вчерашнем дне, таком необычном дне своей жизни, замешкалась, а надо было уже торопиться.

Государыня просыпалась обычно рано, когда за окном еще только-только занималась утренняя заря, или летом, в белые ночи, когда бесконечно тянулись перламутровые сумерки. Заливистый лай английских левреток, требовавших внимания и завтрака, поднимал ее из постели. Утренний туалет ее обычно не был долог — полоскание рта, натирание лица и особенно щек льдом и требовавшее около часа чесание куафером ее длинных, доходивших почти до колен, волос, укладывание их в скромную утреннюю прическу под чепцом, обшитым венецианским гипюром. Но это нудное занятие она использовала для слушания ежедневного доклада своего кабинет-секретаря.

Сегодня государыня была в превосходном настроении. В зеркале отражалось ее необычайно белое ухоженное лицо с едва видимыми красными прожилками, великолепные белые зубы, делавшие ее улыбку ослепительной, синие глаза. Розовый утренний капот, тоже обшитый гипюром, шел к ее белой коже и голубым глазам.

Кабинет-секретарь подал ей запечатанный пакет.

— От графа Бобринского, — почтительно произнес он.

Государыня сразу посерьезнела. Едва дождавшись окончания чесания волос, она направилась в свой кабинет в сопровождении лениво потявкивающих левреток, велев подавать туда ее утренний, необычайно крепкий кофий, и бисквиты. Глафира, по обыкновению, последовала за ней, ожидая дальнейших распоряжений.

В нетерпении императрица вскрыла конверт, но не нашла там ничего особенного, кроме обычного отчета приставленных к графу людей. Екатерина облегченно вздохнула. Подпершись кулачком, она устремила куда-то вдаль свой взгляд и забылась на несколько минут, в кои перед ней пронеслась ее бурная молодость.

Она словно опять окунулась в водоворот тех бешеных дней, когда гвардейцы, предводимые этими сумасшедшими братьями Орловыми, сделали ее русской императрицей. Потом много воды утекло, но тогда ее гвардейцы, остро пахнущие потом и водкой, на взмыленных конях, предводимые звероподобным Алексеем Орловым с лицом, перерезанным шрамом от рта до уха, и таким же огромным его братом, Григорием Орловым, потомками буйного стрельца, помилованного Петром Первым прямо на плахе, она с Екатериной Дашковой в несущейся по ухабистой дороге в чудом не развалившейся коляске, глубоко запечатлелись в памяти. Все тогда было поставлено на кон — или-или! И в том числе жизнь ее сына, нет, не Павла, рожденного от мерзкого мужа, а другого, от возлюбленного, от Григория Орлова.

Как сейчас помнила Екатерина всю свою беременность, как было страшно таиться от всех, как ее спасали верные слуги. Когда у нее начались родовые схватки, преданный камер-лакей императрицы, Василий Шкурин, судорожно ища выход из создавшейся драматической ситуации, поджег свой дом, зная, что император одержим пожарами. Как только известие о пожаре дошло до Петра Третьего, он тут же ринулся смотреть на любимое зрелище, на его тушение, раздавал приказы, появлялся то в одном, то в другом месте, а в это время императрица благополучно разрешилась от бремени здоровым мальчиком. Его обмыли, завернули в бобровую шубу и вывезли из дворца. Все же оставить рождение ребенка в тайне от мужа не удалось. Кто-то донес, что Екатерина родила мальчика от какого-то гвардейского офицера. Вот тогда все и понеслось — Петр решил развестись с Екатериной, ведь только и ждал подходящего случая, и жениться на свой любовнице фрейлине Елизавете Воронцовой, дочери тогдашнего вице-канцлера графа Михаила Воронцова, двоюродной сестре Екатерины Дашковой. Да, она тогда сама от себя не ожидала такого сопротивления! Но все удалось! И вот она — императрица!

Рожденного тогда мальчика назвали Алексеем, отчество дали по отцу, Григорьевич. На воспитание она отдала его в семью Шкурина, куда в день его рождения, и отвезли его тайком. Но вот с Григорием Орловым она не смогла сделать то, что сделала Елизавета со своим Разумовским. Все ее окружение было категорически против ее, даже тайного, брака с графом Орловым. Сенат воспротивился этому браку. Канцлер Никита Панин, он же воспитатель наследника престола Павла Петровича, сказал четко: «Графине Орловой не быть на престоле». Венчание не состоялось. Так думали все. Но Екатерина, которая шла к власти не останавливаясь ни перед чем, не была бы Екатериной, если бы не поступила так, как она хотела. И она венчалась с Григорием Орловым. Темной осенней ночью Орлов увез ее куда-то под Москву, сам был за кучера, одетый в кучерский армяк и картуз. Ночь была тихая и теплая, деревенька, возле которой стояла старая церковь, спала. Предупрежденные батюшка и дьячок ждали их. Теплились свечи, пахло ладаном. С икон смотрели потемневшие от времени лики святых. Батюшка провел всю церемонию, дьячок выправил бумаги. Екатерина, как большую драгоценность, спрятали их на груди. Она стала выходить из церкви, а Орлов задержался. Екатерина слышала, как ойкнул батюшка — Орлов передал ему сумму, на которую можно было купить несколько деревенек. Дьяк тоже получил немало. Услуга и молчание были куплены хоть и дорого, но зато надежно.