Ник встал, подошел к своим полкам и достал толстый альбом.

— Вот, послушайте! — бросил Ник, указывая пальцем в открытую им страницу. — «В Древнем Египте сердолик уподоблялся «застывшему в камне закату солнца», а солнце-то у египтян бог Ра, сердолик считался также «камнем богини Изиды, способным приносить богатство и славу, обеспечивать спокойное сошествие в загробный мир и сладкое пребывание в нем.» Сердолик это кровь Изиды, магическая сила Изиды, добродетель Изиды. Вот, посмотрите тут — в древнеегипетских захоронениях постоянно находят изображения жука-скарабея из сердолика. — А вот, пожалуста! — воскликнул Ник. — «Из куска трехслойного сердолика самого высокого качества вырезана одна из наикрасивейших по красоте и искусству исполнения камея Гонзага, хранящаяся ныне в Эрмитаже. Она изображает египетского царя Птолемея и его жену и сестру Арсиною. Вырезана она была в середине III века до нашей эры в городе Александрия, в Египте. Необычные приключения сопровождали ее по пути следования из сокровищницы дворца герцогов Гонзага в Мантуе, в Италии, где она значилась в инвентарной описи, составленной еще в 1542 году. Неоднократно переходила она из рук в руки завоевателей — австрийцев, шведов, возвращалась в Италию и затем оказалась в Париже. В 1814 году французской императрицей, женой Наполеона Бонапарта, эта камея была преподнесена в Париже императору Александру I, а им была передана в Эрмитаж».

— Кстати, насколько я помню, — вставил Аполлинарий, — и у Луи-Наполеона был сердоликовый перстень, и у Джорджа Байрона тоже.

Ник продолжал листать книги.

— Ну, вот еще, сердолик посвящен великомученику апостолу Варфоломею. Вспомните, Аполлинарий, 1572 год, Варфоломеевская ночь, убийства гугенотов, горы трупов на улицах Парижа, потоки крови!

Ник и Аполлинарий в возбуждении уставились друг на друга.

— Так как же, это просто случайность, или же обладатели сердоликовых перстней связаны каким-то братством? — вопросил риторически Ник.

— Так же как и обладатели перстней с полированным черным камнем? — в том же тоне ответствовал Аполлинарий.

— Да, все это очень странно, — продолжал Ник, — если вспомнить, что Воронцовы после Одессы переехали в Тифлис, вспомнить, что рассказывала нам Елизавета Алексеевна о связях Воронцовых с тайными обществами… Очень странно. Возможно, каким-то боком это выходит и на наше расследование. Что-то я припоминаю, был разговор в один из вечеров у Елизаветы Алексеевны. Она рассказывала о том, как на Эриванской устанавливали бюст Пушкина в 1892 году. И говорила о смерти Пушкина. Что это была не дуэль, а убийство, весьма изощренное. Вряд ли я вспомню подробности, надо будет попросить Елизавету Алексеевну припомнить все обстоятельства того разговора. Может быть, это будет полезно. Давайте-ка попросим Лили помочь нам. Да и пора перекусить!

Они поднялись на второй этаж, где обнаружили картину двух последних дней — Лили сидит с ногами забравшись в кресло, в своей любимой персидской шали, и читает, никого не видя и не слыша вокруг себя. Петрус, высунувшись из кухни на шум входящих Ника и Аполлинария, тот же бросился накрывать на стол. Лили подняла на них невидящие глаза, что-то пробормотала с милой улыбкой и снова уткнулась в книгу. Тут Ник не на шутку возмутился:

— Лили, да что ты такое читаешь эти последние дни? Может, ты, наконец, посмотришь на нас?

Лили подняла на них совершенно ошалелые глаза.

— Ой, прости, Ник, я так зачиталась! Это совершенно новый роман Эжена Сю!

Аполлинарий подошел к Лили и взял книгу с ее колен.

— Это «Парижские тайны»? Нет, что-то другое! Какое странное название! «Le Juif errant» — «Вечный жид»!

Ник заинтересованно забрал книгу у Аполлинария.

— Я много слышал о ней. Шум был поднят в свое время вокруг этой вещи необычайный. Но я так и не удосужился ее прочесть. Помню, говорили что эта вещь была направлена против ордена иезуитов.

— Ну да! — воскликнула Лили. — Описываются времена Наполеона Третьего. А ты прочти, чем занимались иезуиты во Франции. Ведь времена как раз те, когда семейство Воронцовых перебралось из Одессы в Тифлис. Можно подняться к Елизавете Алексеевне, она мне вчера много занятного рассказала. Но самое удивительное, тут так подаются происки иезуитов, что просто мурашки бегут по коже. Такие предпринимаются невероятные усилия, такие сложные интриги для того, чтобы завладеть чужим наследством!

— Иезуиты? И тут? — удивился Ник, сегодня почему-то часто всплывало имя этого ордена и он стал припоминать то, что помнил об ордене иезуитов. — Да, конечно, в это время орден был уже в оппозиции ко дворам великих католических монархов Европы, они вынудила папу Климента Четырнадцатого упразднить орден. Последний генерал ордена был заключён в римскую тюрьму, в которой и умер через два года. Но насколько я помню, Екатерина Вторая пригрела орден, Павел был благосклонен к нему и даже больше, ведь Павел был гроссмейстером Мальтийского ордена, а при нем состоял иезуит, ведавший духовными делами. В начале своего царствования и Александр Первый был не только терпим к Ордену, но и разрешил им очень многое. Потом он увидел что иезуиты уж слишком рьяно начали хозяйничать в стране, но было уже не так легко справиться с ними. Тут сыграла свою роль и католическая Польша. Во времена Павла, например, костел Святой Екатерины в Петербурге был передан иезуитам.

— Кстати, там венчалась Екатерина Николаевна Гончарова, сестра жены Пушкина, со своим Дантесом, — вставила Лили. — Это я знаю из рассказов Елизаветы Алексеевны.

— Что ты говоришь? — удивленно повернулся к ней Ник — А что, Дантес был иезуитом?

— Кажется, да, — растерянно сказала Лили. — Как-то я не задумывалась об этом.

— А вот вы говорили о католической Польше, — подал голос Аполлинарий. — А ведь стихотворение «На холмах Грузии», как я вспомнил сейчас из какого-то разговора, было написано Пушкиным в альбом Каролине Собаньской, польке, католичке. А не имела ли она отношения к иезуитам?

— А вот это надо спросить у Елизаветы Алексеевны, она то уж точно об этом все знает. Она ведь полька. И она будет рада видеть вас, а то вы совсем пропали с этим вашим расследованием.

Все трое поднялись на третий этаж. Всегда, поднимаясь к Елизавете Алексеевне, Ник испытывал какое-то странное чувство — тут, в этой гостиной ему открылось то, что перевернуло всю его жизнь, тут произошли странные события, тут рассказы Елизаветы Алексеевны заставили его по-новому смотреть на мир. И каждый раз встречи с этой необычной женщиной привносили в его жизнь что-то новое. Вот и сейчас у него было предчувствие, что должно что-то проясниться в их новом запутанном расследовании. Елизавета Алексеевна в своем сером шелковом платье со скромным воротничком из венецианского гипюра и ниткой жемчуга, портрет Беатрис на фоне старинного фламандского города на стене, зеркало, в котором отражался портрет и высокие окна, выходящие на балкон, приглушенные звуки шумного восточного города — все это создавало особое состояние духа. Все сели к столу, на который Елизавета Алекссевна положила толстую тетрадь, переплетенную в синий шелк с серебрянными монограммами на переплете, а Ник молча вынул из кармана и положил перед собой четки и перстень.

— О перстне мне говорила Лили, — внимательно, нагнувшись к столу и разглядывая четки, но не беря их в руки, сказала Елизавета Алексеевна, — а вот четки, это что-то новое?

Ник коротко рассказал о четках, мастере, о событиях в Сеидабаде. Пока он рассказывал, Елизавета Алексеевна взяла перстень в руки и близко поднесла к глазам.

. — Я вспомнил, — закончил свой рассказ Ник, — что как-то зашел разговор о Пушкине, и вы, Елизавета Алексеевна, рассказали не общепринятые версии его гибели. Не связано ли это с каким-нибудь тайным обществом?

— Связано, да еще как связано, — вздохнула Елизавета Алексеевна. — Вся Европа кишела тогда всевозможными тайными обществами. А Пушкина всегда влекло к чему-то мистическому. Он еще в лицее приобщился вольтериановских идей. И дома у них витал дух вольнодумства. Расплодились в империи всевозможные тайные общества. Время-то было после французской революции. Великие ненавистники всех революций понаехали в Россию. Даже принц Кондэ, который жил в Гатчине у Павла. Кстати, вместе с ним приехали в Россию граф д'Артуа и граф Прованский. И еще более того, скажу я вам. В Одессе жила, кто бы вы подумали, Жанна де Ламмот-Валуа. С которой и началась вся эта история с исчезнувшим бриллиантовым колье, которое будто-бы захотела Мария-Антуанетта. А кончилось революцией.