Десмонд повторно вызвал лифт. Он догадывался, что на него повлияло какое-то изображение на дверце, потому не смотрел на нее.
В лифте голоса стихли, и только Десмонд собрался выдохнуть, как на третьем этаже вошел всклокоченный мужчина средних лет. От него веяло тревогой и отчаяньем.
– …а если Джули уже дома? Дьявол! И смартфон лежит на смятой кровати, а там… Или не заметит ничего, не полезет читать? И чего бы не прийти в дрим-комнату…
– Джули? – спросил Десмонд, просто чтобы выяснить, кажется это ему или нет.
Мужик встрепенулся, разинул рот.
– Вы что-то сказали? – прохрипел он.
Дверцы разъехались, и Десмонд рванул прочь. Не показалось. Но почему? Кислородное голодание мозга? Это пройдет? А если нет?
Десмонд, торопливо шагающий к парковке, где стоял его БМВ, сбавил темп и посмотрел на проблему под другим углом. Если способность читать мысли сохранится, у него появятся невероятные возможности! Никто не сумеет его обмануть, и это можно использовать. Например, на допросах. На переговорах. Во время карточной игры. Карьеру можно сделать за пару лет, сколотить состояние и получить белый код!
От испуга не осталось и следа. За руль Десмонд сел абсолютно спокойный. Голова работала холодно и четко. Хотелось обкатать на ком-нибудь новые способности. На ком-нибудь знакомом, например, на матери. Если повезет, то и отец будет дома.
Открывшиеся перспективы кружили голову, Десмонд чувствовал себя по-настоящему живым, более живым, чем на боксе.
Домой он добрался в девять вечера. На втором этаже виллы горел свет – значит, мать никуда не уехала. Хорошо. На ней он испытает новые способности, а заодно узнает, в чем именно заключаются обязанности, о которых она не распространяется. Конечно, лучше бы попросить отца, чтобы взял на работу, да помочь ему с преступниками на допросе.
Припарковавшись, Десмонд вошел в гостиную, хлопнул дверью так громко, чтобы мать услышала – все-таки она в возрасте, могла и не заметить, что сын вернулся. Но не успел он обернуться, как она уже спускалась по лестнице – совершенно седая, с волнистыми волосами, уложенными волной. Несмотря на свои шестьдесят пять, осанка у нее была, как у балерины, а манера держаться, чуть искривленные сжатые губы говорили, что с этой леди лучше не шутить.
– Вроде бы не дурак. Сволочь изрядная, но точно не дурак. Зачем же такое творить? Его же выгонят из последнего класса! – прозвучал ее голос у Десмонда в голове.
Он на автомате хотел спросить, что же случилось, но прикусил язык. Отметил, что спина матери чуть прямее обычного, рот искривлен чуть больше. Неужели Пупс нажаловался учителям, а они позвонили ей? Так некому жаловаться, учителя разошлись по домам, если это и случится, то не раньше понедельника. Или он кому-то из них позвонил?
А еще очень не понравилось, что родная мать считает его сволочью. Он не делал ничего такого, что могло бы испортить репутацию семьи.
– Надо было девочку. Они более управляемые, с ними меньше проблем.
– Привет, мама, – по возможности небрежно бросил Десмонд. – Что-то случилось?
– Раз занервничал, значит, что-то подозревает, и учителя правы. Нужно за ним понаблюдать. Может, и прослушку установить.
Похоже, это не из-за Пупса. Но в чем тогда дело? Мать держалась отлично, если бы не ее мысли, он вряд ли распознал бы ложь.
– Все хорошо, сын, – тепло улыбнулась она.
Хотелось ее разоблачить, вытрясти правду, что такого о нем наговорили учителя. Что садист и социопат, не хотел заканчивать бой на ринге? Так он ничем не выдал это желание. С учениками не конфликтовал, никому не грубил, запрещенные вещества не употреблял.
– Ты уже ужинала?..
– Да, причем давно. Уже поздно. – Она пронзила Десмонда взглядом – как рентгеном просветила, голос в голове забормотал:
– Действительно странно, явно во времени теряется. Хотя он растет, вот и аппетит, как у червя.
Десмонд непроизвольно хмыкнул. Он никогда бы не подумал, что собственная мать ассоциирует его с червяком. Всегда казалось, что родители если и не любят его, то гордятся им, а тут… С одной стороны, надо бы узнать, что ей наговорили, с другой – зло брало, видеть ее больше не хотелось.
– Давай попьем чаю, поговорим, – пересилил себя он. – Мы две недели не виделись.
– Интересно, что ему от меня понадобилось? Денег просить не должен, он на самообеспечении. Может, что-то по учебе?
Последнюю мысль она озвучила, и Десмонд солгал:
– Обещал Максу помочь с проектом, ведь у меня мама – консультант по экономическим вопросам.
Мать кивнула в кухню и направилась туда, начала мысленно перебирать, какие дисциплины изучает ее сын и… не смогла вспомнить! В ее голове вертелись обрывочные мысли, где фигурировали какой-то Коккер и воскресное мероприятие, проклятые ретрограды, проскальзывали мысли о солидной премии и омоложении на каком-то острове. Причем все эти мысли были окрашены раздражением, тревогой и пахли… кровью, что ли.
Следуя за ней, Десмонд пытался абстрагироваться, уж больно отвратительными оказались ее стремления и эмоции. От мыслей матери отключиться удалось, от чувств – нет. Он ощущал то же, что и мать. И если раньше он чувствовал себя недостаточно наполненным, а иногда – пустым и мертвым, то теперь внутри будто бы плескался гной, где кишели опарыши.
Мать сходила с ума от чая, у нее была коллекция всяких лунцзин и Саган Дайля, не говоря о травяных из разных уголков мира, потому с готовностью отправилась заваривать чай. Десмонд уселся за огромный деревянный стол в гостиной, куда поместилось бы человек пятнадцать, но вся семья собиралась здесь аж на прошлое Рождество.
Стало полегче, но когда мать приблизилась, принесла на подносе чайники и пиалы, ощущение вернулось, как и желание уйти, потому что она думала о сыне: что он неотесанный и никогда не оценит этот великий чай, благоухающий белыми цветами, в частности – жасмином и липой, и имеющим легкие древесные ноты.
С трудом сдерживая злую улыбку, Десмонд поднес пиалу к носу и повторил все то, что прочитал про чай в мыслях матери.
Его обдало самодовольством. Причем мать не радовалась, что сын наконец-то дорос до того, чтобы оценить чай по достоинству. Ее самолюбие тешилось тем, что это она выбрала такой чай, и даже ее сын…
Черт, да она ни разу не подумала о нем в позитивном ключе! Не проскользнуло ни одной хотя бы нейтральной мысли! В груди защемило. Так обидно Десмонду не было, пожалуй, никогда. Он был уверен, что родители им восхищаются, ведь он лучший и в спорте, и в учебе.
Его незыблемый мир, стоящий на уверенности, что в восемнадцать лет жизнь удалась, пошатнулся. Догадки оказались верными: родители заинтересованы в том, чтобы поменьше его видеть, и не дождутся, когда он вовсе уйдет из дома. Мать, оказывается, девочку хотела, покладистую и беспроблемную. А он, Десмонд, что, проблемный? Он даже ни разу не дрался на улице, хотя мог любому начистить морду!
– Мама, ты меня любишь? – спросил он спокойно, стараясь, чтобы голос не дрогнул, потому что глупо такое спрашивать в восемнадцать. Но ему нужно убедиться!
Мать сделала удивленно-возмущенное лицо, округлила глаза:
– Конечно, как может быть иначе?
Первой проскользнула ее мысль, что она всегда была холодна и не умела проявлять чувства, как другие, потому он ничего не должен заподозрить. Дальше – фрагментарно: …так и не смогла принять чуждое… социопат. Умный и холодный… Большое будущее… непонятный.
Снова кольнула обида. Что он не должен заподозрить? Что мать всю жизнь его терпела, но не любила? А ведь правда: ни обнимет, ни по голове не погладит, ни похвалит искренне, с теплом! Ему это все не особо было нужно… А может, было нужно, просто он не знал, что бывает не выхолощенная атмосфера казармы, а настоящее тепло домашнего очага?
– Действительно, – криво усмехнулся он, включил диктофон на телефоне. – Расскажи о своей работе.
Мать покосилась на смартфон и начала говорить как по писаному: сперва о проблемах страны, разрываемой междоусобицей, немного – о демократических ценностях, затем – о советах местным. Излагала она складно, но поверить красивым словам мешали ее размышления о том, какой все это бред для наивных идиотов. Фоном мелькали мысли об отвратительных личностях с подозрительными кличками – с ними и приходилось иметь дело, чтобы жила эта самая демократия с ее ценностями.
