Было жаль, что его тело сожгут — он слышал, как об этом говорил архимейстер. Серая хворь боится огня. Ему бы хотелось стоять в Крипте, чтобы Робб и Арья могли его навещать. Отец наверняка позволил бы. Мертвый Джон, даже будучи Старком, Роббу не помешает.

Когда ворвалась Арья, он как раз примерялся, как бы вбить меч себе в грудь, попав в сердце.

Он почти набрался решимости. Он был спокоен. А Арья принесла ему ягод.

Этот кулек так и лежал на крышке сундука.

Меч расплывался перед глазами.

— Я не хочу умирать, — сказал Джон в пустоту.

За те несколько лун, что он болел, отец был рядом с ним больше, чем за восемь лет до этого.

Отец рассказал Джону о Роберте Баратеоне, об Орлином Гнезде, о турнире в Харренхолле, рассказал о его деде, Рикарде Старке, который был лордом Винтерфелла до отца. Рассказал о Штормовом Пределе, где гостил в дни своей юности.

Джон лежал вечерами и представлял себе эти места — огромный Харренхолл, в десять раз больше Винтерфелла, с оплавленными драконьим огнем башнями, лучших рыцарей Вестероса, сражающихся друг с другом. Демона Трезубца, сражавшегося в общей схватке, Барристана Смелого в серебренных доспехах и Эртура Дейна, Меча Зари.

Джон никогда не задавал вопросов, чтобы не задеть те воспоминания, которые причиняют отцу боль, только просил: "Расскажи еще".

Еще Джон начал много читать. Тирион Ланнистер подарил ему книгу путешественника, бывавшего и в Эссосе и в Вестеросе, где он описывал самые величественные и невероятные чудеса. Джон прочитал эту книгу несколько раз, и ему захотелось посмотреть на эти чудеса.

Правда, в Вестеросе была лишь Стена, да еще упоминалась Высокая Башня в Староместе — она была даже выше Стены.

"Эброз предлагал забрать меня в Старомест, — вспомнил Джон, — Но отец решил оставить меня здесь".

На краю сознания, словно назойливая мошка, появилась мысль — она постоянно ускользала от Джона, но почему-то внушала надежду.

Джону вдруг захотелось взглянуть, не прошла ли серая хворь дальше, забрав у него еще кусок. Пальцы слушались, хотя уже ничего не чувствовали — кроме того кошмарного дня, когда мейстер срезал с него зараженную плоть и поливал мясо под ней серным уксусом.

Хворь забралась чуть выше запястья. Раздражение снова накатило на Джона — это же надо, взяться раненой рукой за зараженную фигурку. Когда он вообще успел получить эту дурацкую рану?

Тут Джон снова взглянул на потрескавшуюся плоть, а потом на меч.

Разве нельзя просто отрубить руку? Болезнь ведь лишь в ней…

И правда. Джон видел на Пайке рыцаря, который потерял правую руку во время штурма замка — его лечил тот же мейстер из Ланнистеров, что и Дейси.

Джон поднял меч левой рукой и собирался уже рубить, когда понял, что может промахнуться. Или не до конца отрубить, и тогда серая хворь попадет в новую рану, и будет только хуже.

Джон несколько часов тренировался, и все же смог перерубить ножку стула с одного удара.

Потом он понял, что бить будет еще и неудобно, но это ничего.

Еще за час Джон продумал все. Обрубок он бросит в очаг — ведь серая хворь боится огня. Рану надо будет замотать чистой тряпкой — Джон отрезал мечом кусок простыни и несколько раз потренировался заматывать левой рукой обрубленную ножку стула. Попробовав разрубить ножку стула из того положения, к котором он будет рубить руку, он не смог. Надо было просить топор.

Джон подтащил сундук к камину — кулек с ягодами он перекинул на кровать, он их еще с Арьей съест. Положил руку. Замахнулся мечом.

И струсил.

"Огонь слишком слабый, — сказал себе Джон, — моя рука в нем не сгорит. Я попрошу развести посильнее, а потом уже отрублю. Сегодня, пока Арья снова не пробралась ко мне".

Джон чуть не сошел с ума от страха, когда увидел ее в своей комнате. Она может умереть, если коснется тебя.

Даже когда на него напали железнорожденные с золотыми кракенами на груди, даже когда архимейстер Марвин колдовал над ним, а в его комнате плясали тени, даже когда он падал со стены, Джон так не боялся.

Он поставил сундук обратно, спрятал ягоды и меч под кровать и стал ждать слугу, который принесет дров и заберет ночной горшок.

Потом вскочил, перепрятал меч и ягоды — ведь проклятый горшок стоял под кроватью.

К нему пришел не слуга — это был отец.

Растерянным взглядом он оглядел комнату, не сразу заметив Джона. И тут Джон догадался, в чем дело.

— Отец, я не прикасался к ней! Арья стояла у входа, а я там, у очага, я не позволил ей зайти, клянусь!

Лицо лорда Старка посветлело. А потом он заметил изрубленный стул.

"Проклятье! Надо было сделать все ночью, теперь отец заберет меч, и я больше ничего не смогу сделать".

Джон едва не заплакал от злости на себя. В груди будто извивался какой-то зверь.

— Кэт велела принести тебе меч.

Джон опешил. Как он узнал?

— Прости, отец, я просто…

— Зол. Я понимаю, Джон, правда, я понимаю. Я тоже зол.

Слова потекли из Джона рекой.

— Я не видел солнца уже несколько месяцев. Я не могу обнять тебя, отец. Я не могу обнять свою сестру. — Джон вытер злые слезы левой рукой. — Моя мать тоже не придет сюда, чтобы меня обнять. Мне холодно! — Джон передернул плечами и указал на очаг. — Позволь, хоть что-нибудь меня согреет. А еще мейстер сказал, что тепло мне полезно, — Джон улыбнулся сквозь слезы, — клянусь, он хотел сварить меня заживо в этих треклятых ванных.

Отца его слова тронули. Они сидели бок о бок больше часа, пока слуги бегали с дровами туда-сюда. Под конец было настолько жарко, что пот начал заливать Джону глаза.

Удивительно, но ему нравилась эта жара, а присутствие отца рядом делало его решимость все крепче. Джон даже о руке начал забывать. Серая хворь боится огня.

Когда он остался один, Джон снова поставил сундук к очагу и положил на него правую руку. Он почувствовал, как жилка на его руке дрожит, когда сжал меч.

Джон посмотрел в пламя. До очага был целый ярд, но горячий ветер обдувал лицо Джона. Ярко красные угли переливались, воздух дрожал от жара, языки тянулись вверх и наружу, прямо к Джону.

Серая хворь боится огня.

Меч со звоном упал на пол, Джон перешагнул через сундук и встал прямо перед очагом; стянул с правой руки перчатку. Медленно провел ей по языкам пламени и ощутил легкое пощипывание. Сердце бешено колотилось в его груди.

Серая хворь боится огня.

Браавос встретил ее туманом и мелким дождем.

Виликор была почти счастлива, даже когда вся ее одежда была промокшей до нитки. Скоро, скоро она вернется домой. Она переплыла залив на рыбацкой лодчонке, оставив ее хозяину серебряную марку — одну из двух, что были у нее в кисете.

Вряд ли ей еще понадобятся эти деньги.

Она проплыла мимо рыбного рынка — ей нужен был северо-восточный островок города. На самом севере стоял дворец морского владыки, а вот на востоке, среди обычных домов было место, которому она принадлежала.

Плывя домой по Длинному каналу, она увидела слева от себя храмы всех известных богов. Они никогда не интересовали ее. Может, эти боги существуют, может — нет, но небо… небо есть везде. Небо видит все.

Идя по улице, она жадно смотрела вокруг. Все было точно таким, как она помнила. Точь в точь.

— Чего тебе? — огрызнулся на нее прохожий.

Он, должно быть, думал, что широкие рукава скрывают, насколько у него тонкие руки — достаточно тонкие, чтобы девочка могла его удержать.

— Кто живет в этом доме? — потребовала Виликор.

Домом, по правде, это строение не было. Скорее уж дворец. В Браавосе самыми богатыми людьми были банкиры, быть может, один из них его выкупил? Но почему тогда он не снял знамя?

— Тразадо, идиотка, кто же еще? — рявкнул он раздраженно. — Пусти!

Он дернул рукой, пытаясь освободить рукав, и удивленно выпучил глаза, когда девочка удержала его.