– Да нет, что-то гремело внутри.

– Мам, шпильку дай! – вдруг попросил Руслан. – A лучше две.

– На, держи, – ответила ему Яна Лаврентьевна, вынув шпильку из волос.

– Хороший мальчик! – похвалил Орлов Руслана, увидев, как быстро и умело тот вскрыл замок железного ящика.

– Ты где такому научился? – удивился Нестор.

– Где-где… У лиговской шпаны! – ответил ему сын.

– A если серьёзно? Не в школе же, на уроках труда?

– Пап, ну чего ты опять до меня докопался? Вот и помогай после этого людям! Причём даже не за долю, а просто по доброте душевной!

– Нет, а всё-таки? Или я чего-то о тебе не знаю?

– Ладно, мы с этим потом разберёмся, на семейном совете, – вмешалась Яна чтобы замять назревающий скандал. – Давайте уже глянем, что в этом ларце!

Достав и разложив на столе содержимое железного ящика, Володя потёр затылок и бросил взгляд на Орлова:

– Да это, похоже, привет с того света…

– Ну вот, что я говорил – золото и бриллианты! – обрадовался Руслан.

– Ну, золото как золото – всё новодел, а бриллианты там даже рядом не лежали, – сказал заметно помрачневший Орлов, перебирая женские украшения. – A вот серебро старинное, тут работа стоит дороже, чем сам материал. A что здесь? Ты гляди-ка!

Орлов развернул завязанный узелком платок с вышитыми в углу инициалами «К. К.»: в нём лежали военные награды разных времён – от георгиевского креста, похожего на тот, что Лиза с Олегом видели на старинной фотографии, – до фронтовых медалей Великой Отечественной войны. A на самом дне ларца они нашли патроны, завёрнутые в промасленную бумагу, финский нож-пуукко с наборной рукоятью и ещё один длинный клинок, уложенный внизу по диагонали.

– Ну теперь-то вопрос решённый, – объявил Олег. – Не знаю, как царские награды, а советские нужно сдать в военкомат, если наследников нет. Я так думаю. Ну а патроны и холодное оружие – ясное дело, в милицию.

– Да это точно деда карьялайненовского награды! – воскликнул Володя. – И орденские планки тут – он как раз такие носил, я точно помню. За Берлин, за Прагу, за Варшаву, за Будапешт…

– Зачётный ножик! – заметил Руслан, разглядывая длинный клинок.

– Это не ножик. Это артиллерийский кинжал образца 1907-го года, – ответил ему Орлов.

– Этот предмет иначе называется «бебут», – порывшись в памяти, уточнила Лиза.

– Да, – подытожила Яна, – вещь старинная, наверняка немалой исторической ценности. Такую находку необходимо сдать в музей вместе с георгиевским крестом.

– A где у нас в райцентре музей? – наморщил лоб Володя. – Это надо в Петрозаводск ехать, а ближе я не знаю. Так что давай, орёл, расправляй крылья – и с попутным ветром двести вёрст туда, двести обратно! A всего-то нужно было траву скосить.

– Да хорош уже, захлопни патефон! – оборвал его Орлов, ещё раз взглянул на найденный в земле клад и махнул рукой, обращаясь к Олегу: – Ладно, делай с ним, что хочешь! Тебе счастья привалило – тебе и карты в цвет и в масть!

Уже сидя в машине справа от водителя, Олег, сам не зная почему, задал ему вопрос:

– A как звали ту девушку? Которая раньше в доме жила? Это ведь её шкатулка?

– A я что, помню? – равнодушно бросил Орлов и снова приложился к своей фляге. – Это надо документы на дом поднимать и там смотреть. A ты с чего вдруг интересуешься?

– Да так, ни с чего, – ответил Олег, постеснявшись рассказать про свой сон. A потом он решил перевести разговор на другую тему: – Может, вам не стоит так напиваться? Дорога-то впереди неблизкая.

– Зря волнуешься, – выдохнул Орлов, отхлебнув новый глоток спирта. – Вовка правильно сказал: я за рулём не хромаю.

– Вообще-то, – заметил Олег, – ваша толерантность к этанолу – верный признак первой стадии алкоголизма. Это я вам как химик говорю.

– A твоё-то какое дело? Тоже мне, учёный выискался! Ты свои лекции кому другому читай! И кончай уже мне выкать! Тут тебе не учёный совет.

– Ничего, поте́рпите как-нибудь. Ну а если вы наедете на кого-нибудь? A вдруг гаишники остановят?

– Ты, когда сюда ехал, много ли машин по пути видал? Вот то-то же! Или ты за себя боишься?

– Ну, если на то пошло, – да, боюсь! Я, между прочим, себя не на помойке нашёл! Меня, если вы не забыли, невеста ждёт. И ещё кое-какие планы на жизнь имеются.

– Вот ты мозгоклюй! – ответил ему Орлов, трогаясь с места.

Олег понял, что спорить с ним без толку, и молча отвернулся к окну.

– Ты мне вот что скажи: что у вас за дело к моей бабке? – спросил у Олега Орлов, когда они благополучно миновали пропускной пункт на выезде из погранзоны.

(Проверявшие документы пограничники не стали слишком придираться к ним обоим: Орлова и его машину хорошо знали во всём районе, а Олег невольно внушал доверие советским людям своим простым и открытым лицом, с какого было впору писать агитационные плакаты для комсомольцев, – а с него и вправду однажды нарисовали такой плакат.)

– К вашей бабке? – удивлённо спросил он Орлова.

– Ну, в смысле – к моей соседке, подруге дней моих суровых. Вы же по её душу сюда приехали?

– Да я просто так приехал, за компанию, – ответил Олег, который был упрям, но не злопамятен. – A дело там такое, что в двух словах не объяснить.

– A ты не в двух словах, – предложил Орлов (а он и вправду не хромал за рулём и уверенно вёл машину, ловко объезжая ямы на дороге). – Нам ещё долго ехать – там дальше лесовозы трассу вдрызг убили.

– Ну ладно, всё равно шила в мешке не утаишь. Вы что-нибудь слыхали про такой язык – ке́ми?

– Ну, в самой-то Кеми́ я бывал. A про язык такой слышать не приходилось.

– Ничего удивительного. Его с начала века считают мёртвым. В том смысле, что никто из живых людей на нём больше не говорит. Сохранились всего три текста, да и то небольших – по несколько строчек в каждом. И какой-то словарь; даже не словарь, а короткий глоссарий. A ещё крошечная магнитофонная запись почти тридцатилетней давности – на этот фрагмент тогда просто не обратили внимания, потому что и не чаяли найти ничего подобного. И автора этой записи, одной местной сказительницы, давно уже нет в живых. Ну а кроме этого ничего не сохранилось.

– Да, беда… – согласился Орлов. – A Егоровна-то здесь при чём?

– A при том, что она, похоже, – последний живой носитель этого языка. Помните, тут летом старика одного хоронили?

– Что-то припоминаю… Какой-то там её дальний родственник. Хотя тут все друг другу родня, один я не местный… Ну да, сидели там на поминках какие-то бабки, плакали, выли, песни свои жалостливые пели…

– Так ведь их так и называют – плакальщицы, или вопленицы.

– Ё-п-т, вопленицы! Слово-то какое! – поразился Орлов.

– Да это просто народная традиция – часть похоронного обряда. Так вот, один из плачей записали те самые «язычники», которых вы до нас взяли на постой. И так получилось, что попала эта запись в нужные руки, прямо к Нестору Владимировичу, – а он чуть со стула не упал! A потом такое понеслось! Это же настоящая научная сенсация, открытие века, понимаете?

– Нет, не понимаю, – ответил Орлов. – Что толку в этом языке, если на нём никто не говорит?

– Ну, на латыни и греческом тоже давно никто не говорит, а кафедра классической филологии есть при каждом университете. Язык – это ведь не просто средство общения, – объяснял Олег, чем дальше, тем больше вдохновляясь собственной речью. – Это память целого народа, его литература, история, фольклор. Как говорят лингвисты, целая языковая картина мира! И всё это сохранилось в голове одного-единственного человека. Вы слышали, наверное, что бывает, когда учёные находят кости разных доисторических животных? Там даже один зуб или коготь – уже тема для десятков, а то и сотен научных работ. A тут не просто зуб – тут целый живой динозавр!

– Так это что ж получается, – расхохотался Орлов, – я всё это время рядом с динозавром жил? Хотя, если подумать, то лучше и не скажешь! Это же та ещё старая ящерица, змеюка подколодная!