– Какая печальная история! – вздохнула Лиза.

– A душа этой девушки, – продолжил Олег, – до сих пор здесь бродит, всё никак не успокоится. Поэтому дом и стоит заброшенный.

– Ты что, напугать меня решил?

– Да нет, просто делюсь информацией. Ты же за местным фольклором сюда приехала – так вот тебе готовая быличка с заплачкой.

Конечно, в отличие от Али, Олег с Лизой относились к разной «мистике и чертовщине» не просто скептически – они вообще не принимали эти истории всерьёз. Однако в ту ночь не Аля и даже не Лиза увидела кошмар – а сам Олег едва на задохнулся в холодном поту, когда ему во сне явилась молодая девушка с льняными, почти белыми волосами и светло-голубыми глазами, прозрачными, словно озёрный лёд. Незнакомка заговорила с ним на непонятном языке с протяжными гласными – по звуку напоминавшем речь стариков-рунопевцев, какую Олегу доводилось слышать в его детстве.

Проснувшись среди ночи, Олег долго лежал неподвижно и смотрел в потолок, слушая мышиную возню на чердаке и сдерживая дыхание чтобы не разбудить спавшую рядом Лизу, – ему стало стыдно за свою впечатлительность, в которой он переплюнул даже пятнадцатилетнюю Алю. Так и не сумев снова заснуть, он вышел во двор и встретил там научного «полководца» их экспедиции, курившего на крыльце, – тому тоже не спалось на новом месте.

– Волнуетесь, товарищ главнокомандующий? – спросил его Олег, присаживаясь рядом, а потом заметил в руках у Нестора кассетный плеер с наушниками: – Ух ты, какая игрушка! Это тоже от профессора Койвисто?

– Конечно, от кого же ещё? Такая игрушка сейчас две моих зарплаты стоит. A у нас в языке скоро появится новый оксюморон: «нищий профессор», всё к этому идёт… Ты сам-то хочешь послушать? Это та самая похоронная причеть.

Олег надел наушники, и Нестор Владимирович включил ему запись, которая привела историка языка в эту глухую карельскую деревню.

– Понимаешь что-нибудь?

– Не-а, – ответил Олег. – A вы?

– Ну, я-то кое-что понимаю. На уровне отдельных слов, словосочетаний, синтаксических конструкций. Но чтобы до конца во всём разобраться, нужен носитель, то есть билингв… A теперь вот это послушай. Узнаёшь?

Профессор вставил в плеер другую кассету, и у Олега от изумления округлились глаза:

– Ещё бы не узнать! Это же голос бабы Дуни! Она мне в своё время столько сказок перед сном рассказала, столько песен спела! A откуда это у вас?

– Это ещё из старых полевых материалов. Твоя прабабка – легендарная фигура в наших кругах. Известная сказительница и плакальщица, носительница опорного говора.

– Я знаю, – ответил Олег. – Она и по-карельски говорила, и по-фински, и по-вепсски…

– Да уж, не бабушка – а настоящий полиглот! Даже мне до неё далеко.

– Ну, Нестор Владимирович, вам ли жаловаться! Вы всяко больше языков знаете!

– Да тут речь не о количестве. Одно дело – язык по книгам выучить, и совсем другое – перенять в раннем детстве от живых носителей. Вот, сейчас ещё дам тебе послушать. Это её запись на том самом языке, сейчас найду, погоди… Я её случайно отыскал перед самым отъездом, когда решил заново прокрутить все архивные материалы по этому району… Знаю, знаю, о чём ты меня сейчас спросишь: как это вы, товарищи языковеды, такое проморгали? A вот так и проморгали, не заметили иголку в стоге сена…

Нестор Владимирович перемотал кассету и дал Олегу послушать короткую фонограмму – всего несколько фраз, звучавших от силы десяток секунд или меньше.

– Понимаешь, узнаешь что-нибудь?

– Да какое там, Нестор Владимирович! Столько лет прошло, а у меня с тех пор голова совсем другим была занята, – посетовал Олег. – Эх, знать бы мне тогда заранее! В те годы на местных языках не только старики – даже пацаны с девчонками на улице болтали. A я думал – да ну их, эти баляки-каляки! Всё равно с ними каши не сваришь – то ли дело русский или немецкий…

– Да, досадно, – вздохнул Нестор. – Сейчас такому опыту цены не было бы. Я же, когда эту новую запись услышал, чуть со стула не упал! Такое раз в сто лет выпадает, да и то не каждому.

– Так это что получается, открытие века?

– Именно так, безо всякого преувеличения! Сейчас главное – нам самим ничего не испортить, не спугнуть старушку, а подкрасться к ней на мягких лапах, как выразилась сегодня твоя невеста… Я вот что подумал: может, лучше тебе к ней сперва заглянуть, так сказать, навести мосты? Она ведь наверняка знала твою прабабку.

– Наверняка знала, только с чем я к ней пойду? – ответил Олег. – Я тут давно уже отрезанный ломоть. Баба Дуня умерла, когда я только-только в школу пошёл, и другой родни у меня в этих краях не осталось.

– Ладно, чего сейчас зря гадать… Как говорится, утро вечера мудренее, – вздохнул профессор и хлопнул себя по шее, убив сразу двоих комаров, а потом оглянулся на куст сирени, где среди веток самозабвенно щебетал соловей.

– Надо же, какой талант! Три часа поёт и ни разу не повторился, одни новые рулады! – восхитился Нестор Владимирович и повернулся к Олегу. – Может, в дом пойдём? A то ведь живьём съедят, кровопийцы. …А ты, артист, – снова обратился он к соловью, – чем песни распевать, лучше бы мух ловил!

– Нет, я ещё посижу немного.

– Какой-то странный ты сегодня, Олежек. У вас с Лизой всё в порядке, вы с нею не поссорились?

– Конечно, нет, Нестор Владимирович! Ещё не родился на свет тот, кто нас с нею поссорит. Хотя есть нюансы, есть проблемы…

Профессор вернулся в дом, а Олег остался сидеть на крыльце, прислонившись виском к дверному косяку. Незаметно для себя он уснул и снова увидел сон. В этом сновидении уже не было голубоглазой девушки-карелки с льняными волосами. Олегу снилось, будто он один идёт на рассвете вдоль пяты высокого гранитного кряжа. Сон оказался на удивление ярким и достоверным, почти не отличимым от яви: Олег вдыхал прохладу шероховатого камня; растирал между пальцами влажный мох, проросший через трещины в скале; слышал доносившийся откуда-то издалека голос ветра в саамских сейдах…

Пройдя ещё несколько шагов, он увидел на гранитной стене наскальные рисунки. Древние охотники были изображены схематично: одноцветными, безликими, всегда в профиль, с одной рукой и одной ногой. Впереди них бежал двуногий лось пяти лет от роду, судя по числу отростков на единственном роге. Вдалеке другие охотники, вооружённые луками и стрелами, догоняли на лодке двоих бескрылых лебедей с вычурно длинными шеями, а возле леса вокруг костра застыли ещё несколько фигурок в позах пляшущих человечков.

Олег попытался представить себя на месте одного из этих охотников или разглядеть в нём кого-то из своих далёких предков, что жили тут много веков назад, поклоняясь духам камней и деревьев, – и вдруг на его глазах рисунки начали оживать. По-прежнему плоские, лишённые красок и объёма, фигурки стали двигаться: пламя заколыхалось на ветру, лодка закачалась на волнах; танцоры взмахнули руками и закружили в пляске вокруг костра; охотник метнул своё копье в лося, и сохатый галопом помчался в сторону леса из четырёх ёлок, напоминавших безголовые рыбьи хребты; там он едва не сшиб с ног танцоров, и те бросились от него врассыпную, а лебеди вдруг обрели крылья, вытянули вперёд шеи и заскользили по волнам, спасаясь от угрожавших им стрел…

Затем картинка изменилась, и Олег узнал в наскальных рисунках то самое низкорослое племя из греческих легенд, так удивившее когда-то античных историков своей странной журавлиной войной. Журавли были ростом выше самих пигмеев и наступали на них клином, напоминавшим своей формой одну из скандинавских рун, или перевёрнутую букву ижицу, или японский кандзи в виде двускатной крыши, или выдавленный на глиняной табличке знак ещё более древнего шумерского письма… Потом этот знак превратился в какой-то артефакт – то ли каменный наконечник копья, то ли обоюдоострый нож из обсидиана, то ли другое древнее орудие клиновидной формы… При виде его Олег испытал холодное, ноющее чувство – и от этого проснулся.