Сарка Лютрин и Стефан переглянулись. Целительница держала мою увечную руку с закатанным до локтя рукавом и пристально разглядывала зловещие синие узоры.

– Пока сложно сказать, – тихо ответила она. – Без полного осмотра поставить диагноз я не смогу, а поверхностным гаданием заниматься не хочется.

Она внимательно посмотрела на меня и сказала чуть извиняющимся тоном:

– Агнесса, можно попросить тебя снять верхнюю часть платья? Мне нужно увидеть твою руку полностью. Кроме того, я хотела бы взглянуть на твою спину.

Отметив про себя, как быстро онв отбросила по-домашнему ласковый тон при появлении Белой Совы, я не сразу уловила смысл её просьбы и, спохватившись, стала молча расстёгивать воротник платья. Краем глаза я заметила, как Штайн отвернулся, и мысленно поблагодарила его за тактичность.

Пальцы левой руки дрожали и плохо слушались, поэтому пуговицы, как живые, ныряли между ними.

– Совы-сычи, – досадливо прошипела я под нос.

Вместо того, чтобы сделать негодующее замечание, мама ободряюще потрепала меня по плечу и тихо предложила:

– Тебе нужна помощь, Агнешка?

– Справлюсь, – хмуро ответила я.

Наконец последняя пуговица была освобождена от петли. Я быстро выпростала руки из рукавов и стянула верхнюю часть платья до пояса, оставшись в белом хлопковом лифе. По голым плечам тут же пробежал холодок, я поёжилась и жалобно попросила:

– Пани Лютрин, у вас не будет, случайно…

– Да, конечно! – вскинулась целительница, метнулась к шкафу и достала что-то оттуда. Протянула мне.

Она протягивала мне видавшую виды простыню с заплаткой посередине. Я тут же завернулась в неё. Мама осуждающе посмотрела на пани Лютрин, а та развела руками и с плохо скрываемым вызовом сказала:

– Уж извините, у нас не особо хватает злотых на новое постельное бельё. Я ставила этот вопрос на Летнем Совете, если помните, пани директор..

– Не будем сейчас об этом, – повелительно оборвала её Белая Сова. Я молчала, кутаясь в простыню и разглядывая собственные колени. В голове билась непрошеная мысль: «Надеюсь, на этой простынке никто не помер?»

И почему в последнее время я так упорно думаю о смерти и мертвяках?

– Руку, Агнесса, – попросила пани Лютрин. Я выпростала руку из-под простыни и протянула ей, изо всех сил стараясь не смотреть на синие разводы. Бесполезно – они упорно притягивали взгляд, как уродец в бродячем цирке.

Целительница покачала головой и зацокала языком:

– Всё выглядит хуже, чем я думала. Взгляните, пан Штайн.

Стефан повернулся, уставился на разводы и нахмурился. Сердце у меня упало. Остатки надежды на то, что всё обойдётся и окажется незначительным пустяком, стремительно таяли, как шоколад на жаре.

– Мне уже пора ползти на кладбище, или всё-таки можно повременить? – ляпнула я, чувствуя, как голос зазвенел от отчаянного веселья.

Мама судорожно стиснула моё плечо. Сарка Лютрин то ли всхлипнула, то ли прерывисто вздохнула, а Стефан холодно ответил:

– Вам – повернуться спиной, Агнесса.

И, подняв на меня тяжёлый взгляд чёрных глаз, добавил:

– И постараться хоть какое-то время держать язык за зубами. Смерть не понимает шуток.

***

Я так и не поняла, в какой момент отключилась от реальности. Просто мне вдруг стало совершенно безразлично; вокруг всё заволокло сизым туманом, и даже голоса мамы, пани Лютрин и Стефана, стоящих позади, поутихли и превратились в невнятное бормотание. Сквозь него изредка прорывались отдельные фразы.

– Что бы это могло быть…

– …встречали раньше такое? Я слышала…

– Это похоже на… впрочем, нет, различия всё же существенные…

«Забавно, – холодно подумала я, – почему-то всем вокруг есть дело до того, что со мной творится, а мне совершенно плевать?».

«А какая разница? – вдруг промелькнула мысль, – ты же всё равно скоро умрёшь. Разве ты этого не чувствуешь?»

Я восприняла эту новость хладнокровно, отчего-то ни чуточки не удивившись. Да, я умру. Я должна была умереть ещё там, в склепе Гризака, но оно отпустило меня. Как выяснилось, ненадолго.

То, что заключено в моей руке – часовой механизм. Стрелки непрерывно тикают, минутная подбирается к двенадцати. Мой срок подходит к концу.

Тик-так, тик-так

Мёртвые часы, часы мертвеца отсчитывают отпущенное мне время. Скоро они начнут бить, и я чувствую, что ударов маятника будет ровно тринадцать.

Тик-так, тик-так

Тиканье нарастает, перекрывая все остальные звуки. Я инстинктивно зажимаю уши ладонями и мотаю головой, пытаясь избавиться от него, но ничего не помогает, лишь добавляется шум тока крови в руках.

Тик-так, тик-так

Тик…

Тиканье стихает.

На смену ему приходит негромкое сухое постукивание. Будто кто-то пересыпает мелкие камушки из одной руки в другую, любовно поглаживая их пальцами. Или наигрывает какую-то мелодию на деревянных кастаньетах из Дейлиса.

… – Агнесса…

Голос Стефана доносится издалека, будто пытаясь пробиться ко мне сквозь толщу воды. Мне нет до него никакого дела, потому что гораздо больше меня сейчас занимает источник постукивания. Я уверена, что уже слышала его; ещё чуть-чуть – и я вспомню. Нужно просто сосредоточиться.

– Агнесса!

Постукивание умолкает. На плечи опускаются чьи-то горячие сухие ладони и легонько встряхивают меня.

– Панна Мёдвиг!

Туман рассеивается, нехотя отползает, унося с собой тягостное оцепенение и дурные мысли. В тяжёлой мути, заполняющей голову, появляются какие-то проблески. Уверенность в близкой смерти слабеет, расползается, как мыльная плёнка на воде.

Передо мной появляется лицо Стефана. Он стоит, склонившись надо мной, и держит меня за плечи. За его спиной маячит пани Лютрин и мама; у обеих на лицах читается неподдельный испуг и тревога.

«Всё в порядке», – хочу сказать я, но язык не слушается, и из-за пересохших губ удаётся вытолкнуть только невнятное мычание.

Тук-тук-тук. До конца постукивание не исчезло. Оно только притихло, отползло ненадолго во тьму. Оно готово ждать, сколько угодно.

***

Перед глазами вспыхнул и засиял крохотный огонёк.

– Следите за «светлячком», панна Мёдвиг, – велел Стефан. – Не отводите взгляд.

«Светлячок» поплыл влево, потом вправо. Я послушно косила глазами, пытаясь даже не моргать. От напряжения заныли веки.

– Хорошо, – сказал Штайн и щёлкнул пальцами. Огонёк исчез, а магистр распрямился: он стоял, склонившись надо мной. – Сомнамбулический ступор исключается, – обратился Стефан к маме и целительнице. – Это хорошие новости. Агнесса, – вновь обратился он ко мне, – как вы себя чувствуете?

Меня немного покоробил его бесстрастный вид. На язык просилось что-нибудь колкое или, на худой конец, какая-нибудь шутка поглупее, но на ум ничего не приходило. Я открыла рот, чтобы ответить хоть что-нибудь – пауза невыносимо затягивалась – и на долю секунды перепугалась, вспомнив своё недавнее состояние. А ну, как язык опять откажется меня слушаться? Что я тогда буду делать? Писать записки? Почему-то эта перспектива напугала меня гораздо больше, чем угроза скорой смерти.

– Агнесса? – на сей раз мама и Стефан обратились ко мне одновременно.

– Могло быть лучше, – выдавила я и тут же возликовала про себя: способность говорить никуда не делась! Может, и всё остальное не так уж и страшно?

– Слава Кахут! – прокатилось под потолком больничного крыла. Мамины щёки тронул едва заметный румянец, она поднесла к лицу тонкие дрожащие пальцы и принялась массировать переносицу. Мне стало совестно, и я сделала робкую попытку успокоить её:

– Я просто отключилась на пару минут. Может, задремала, не знаю, но точно знаю, что ничего страшного не произошло!

Пани Лютрин с жалостью посмотрела на меня и ободряюще потрепала по плечу:

– Ты здорово напугала нас всех, детка. Вдруг уставилась в никуда и как будто окостенела; пани директор и пан Штайн пытались до тебя докричаться, но ты никак не реагировала. Минут пятнадцать так просидела, потом очнулась.